Было еще очень рано, когда высокий человек в темно-серой шляпе, темных очках, с плащом, перекинутым через левую руку, подошел к нашему причалу и протянул матросу свой билет и маленький чемодан. Матрос поклонился и повел его по трапу на нижнюю палубу, где уже стояли несколько неизвестных пассажиров. Нет, право же, это был не его причал и не его пароход, но поскольку матрос, взглянув на билет решил, видимо, что все в порядке, то я сочла за лучшее не вмешиваться и продолжала наблюдать. Сейчас он, нетерпеливо постукивая тростью по свежевымытой палубе, прохаживается взад-вперед, время от времени поглядывая на светлеющее небо или грязно-серую пену прибоя. Интересно, а знает ли он, что сел не на тот пароход? Еще интересно, где он держит свой Малый Трактат о Черной Магии – в отданном матросу маленьком чемодане или в кармане плаща? Нет, для кармана трактат, пожалуй, слишком велик, хотя с ним знать наверняка ничего не возможно. Впрочем, и это не мое дело.

Появившемуся на палубе дежурному штурману: «Доброе утро, я вижу, что наше отплытие затягивается. В чем причина задержки?» – «Нет никакой задержки, Ваша честь, только мы не отплывем, пока не станет совсем светло». Мне хочется объяснить штурману, что, поскольку джентльмен – в темных очках, то навряд ли сможет различить ту степень интенсивности света, которая позволит дать команду отплывать или, если отплытие не произойдет, даст джентльмену основание снова обратиться с тем же вопросом. Но к чему я об этом думаю? Тем более что еще не было настоящего разговора.

Настоящий разговор происходит, когда пробили склянки и появился капитан. «Доброе утро, капитан. Не будете ли вы так любезны объяснить, почему мы так медлим с отплытием?» – «Мы давно отплыли, сэр, уверяю вас». – «Но штурман мне сказал, что мы не можем отплыть, пока не станет совсем светло?» – «Если я не ошибаюсь, сэр, сейчас вы говорите со мной, а не с моим штурманом. Не говоря уже о том, что вокруг давно уже совсем светло. Вы, разумеется, не можете сами об этом судить, поскольку у вас темные очки, и я не хочу входить в обстоятельства, которые не позволяют вам их снять или делают нежелательным для вас появление без них на палубе, но вы вполне можете поверить мне на слово, сэр, что мы плывем, а не стоим на причале, и что рассвет давно настал. И право же, сэр, вопросы метеорологии никак не входят в компетенцию штурмана».

О, как страшно я боюсь неожиданности чужих слов, чувствуя в них угрозу моему зыбкому существованию на этой палубе! Все-таки я не выдерживаю и подхожу к капитану, который только что отошел от человека в темных очках и сейчас что-то объясняет палубному боцману. «К вашим услугам, meine Fraulein?» Он еще не поднял на меня глаза, и его губы продолжают двигаться и после того, как он произнес эти слова. «Этот джентльмен определенно ошибся причалом, капитан. Хотя это, безусловно, и ошибка матроса, проверявшего билеты». – «Если это ошибка, то только моя, meine Fraulein. Все ошибки на этом судне – мои. Как все ошибки в этом мире – ошибки Бога. По прибытии в первый же порт, – а оно будет через шестнадцать часов, – я возвращаю джентльмену деньги за билет и предоставляю его дальнейший маршрут на его усмотрение. Остается надеяться, что направление судна, на котором он должен был отплыть, не является географически противоположным курсу моего судна». – «Боюсь, что это именно так, – сказала я, – тем более, что на пароход, на котором он должен был ехать, было продано много билетов, – по повышенным ценам, конечно, – лицам, специально желающим ехать этим рейсом. Для них должно быть устроено чтение им его недавно вышедшей книги о черной магии».

Мы пьем кофе в салоне. Он снял шляпу, и я вижу низкий, широкий лоб с отступающей линией редеющих каштановых волос. Маленький чемодан лежит на стуле рядом. Значит, он уже был у себя в каюте после объяснения с капитаном. «Бренди?» – «Да, если это вас не затруднит». Он что-то очень долго объясняет бармену Рейфу и возвращается с двумя низкими тяжелыми фужерами. «Это – Imperial Brandvein, я уверен, что вы никогда его не пробовали». Я отпиваю большой глоток для храбрости, потом запиваю его кофе и тянусь к сумочке за сигаретами, но он перехватывает мое движение, протягивает мне раскрытый портсигар с желтыми серифьяновскими сигаретами и подносит зажженную спичку. Это облегчает объяснение. Что может быть проще, настаиваю я, ведь и здесь найдется немало любопытных и страждущих эзотерического знания пассажиров, готовых потратить часы, – да что там часы, дни! – чтобы услышать Малый Трактат из уст его автора. Нужно только его согласие. Стеведор и бармен берут на себя все устройство, напитки и закуски. «Но кто будет в это время обслуживать посетителей в баре?» – «Это не имеет значения, если бармен сам мне это предложил». – «Но я не могу читать трактат в темных очках». – «Какая ерунда, вы просто положите его перед собой на стол и будете переворачивать страницы, читая его наизусть. Вы согласны?» – «Я еще не решил». – «Скажите, а вы намеренно сели не на тот корабль?» – «Нет, не намеренно. Я шел вдоль линии причалов и вспомнил о том, что я делаю, только когда уже протянул свой билет матросу у причала № 20». – «Но ведь вы знали, что вас ждут у причала № 17?» – «В тот момент я этого определенно не знал, а знал ли я или не знал это в другое время, для нас сейчас не имеет никакого значения». – «Что, по-вашему, имеет значение для нас сейчас?» – «То, что я хочу вас ебать». – «Какое совпадение, капитан только что просил меня о том же!»

Больше всего в этот момент я боялась, что он снимет очки. Никакой самый откровенный акт неприличия с его стороны не поверг бы меня в такой ужас. Но он, чуть коснувшись левым мизинцем переносицы, сказал: «Я не прошу вас об этом. Я – хочу». Нет, он не снимет очки. «Хорошо, – сказала я, вставая, – хотя я бы предпочла невинные или почти невинные отношения».

У себя в каюте, лежа на низкой кушетке, я видела, как холодный северный свет льется из иллюминатора на разбросанные на полу предметы: трость, маленький чемодан, серый твидовый пиджак, галстук, мою юбку. Его голова была у меня между ног, и я все сильней сжимала его виски, пока он меня там целовал сильными короткими поцелуями, входя глубже и глубже. Я быстро и легко кончила, как и он, – я чувствовала это в судороге его губ. Потом мы заснули чистым сном полета над пустынными фьордами. Кричали чайки, и сухо сыпалась пена прибоя.

Не хотелось возвращаться в салон, и мы снова спустились на нижнюю палубу. Наш старый знакомый, штурман, прервав беседу с тем же дежурным матросом, слегка дотронулся до козырька парадной темно-синей фуражки и сказал моему спутнику: «Мы получили радиограмму с причала № 17. Ошибка разъяснилась, и, слава Богу, мы еще не успели поднять трап, видите, как светлеет? Мы отплываем через десять минут. Дежурный вас проводит к вашему судну. Капитан шлет свои извинения и надеется, что вам не наскучило десятиминутное пребывание на нашем великолепном судне. Приятного путешествия, сэр».

Матрос шел впереди, неся маленький чемодан, плащ и трость моего спутника. До причала № 17 оставалось шагов двести, но я знала, как легко могут они превратиться в двести километров, двести дней или всю жизнь. Мне не было нужды сжимать его сухие горячие пальцы, – они оставались внутри меня как залог краткой удачи. Быстро наклонившись к моему лицу, он сказал: «Не странно ли, meine Fraulein, и я не избавлен от случайных перерывов в памяти. Не продлить ли нам наше совместное пребывание, хотя решительно не могу вспомнить, не предлагал ли я вам это еще в начале нашей прогулки?» – «Но не окажусь ли я помехой публичному чтению Малого Трактата о Черной Магии?» – «О, нисколько. Трактат, как вы могли бы заметить, я выбросил в иллюминатор вашей каюты, а что может помешать свободной импровизации дилетанта?»