Через пару дней после того, как я решил, что неприятностей так и не будет, они начались. Мы как раз заканчивали ужинать, когда услышали сирены полицейских машин на нашей улице. Я думал, они едут за мной, и чуть не обронил тарелку с рисом и курицей. Сирены проехали мимо нашего дома, а потом к ним добавились еще, но уже с другой стороны, — в те дни они ездили со старыми клаксонами. Вой был такой, что казалось — все полицейские штата сбежались в Темный Город. Это было плохо, совсем плохо. Кто-то очень плохо кончит, это уж точно. Вся эта полиция, что понаехала в наш городок и наделала столько шума, уж конечно, не уедет, не убив хотя бы одного человека. Оставалось только молиться, чтобы они не убили кого-нибудь из твоей семьи.
Отец выключил свет, и мы пошли к окну, чтобы посмотреть, как проезжают мимо полицейские машины. Две из них были из полиции округа. Когда чуть-чуть стихло, отец вышел на улицу посмотреть, где что случилось. Потом он пришел и рассказал, что полиция поехала к дому Эдди Граймса. Мы хотели выйти и посмотреть, но нас не пустили, и мы пошли к задним окнам, выходящим на дом Граймса. Кроме полицейских машин, забивших всю дорогу, ничего было не видать. По звуку было похоже, что они ломятся в дом к Граймсу и ломают кувалдами дверь. Потом вся толпа полицейских бросилась бежать, но из-за машин я ничего так и не увидел. Минут через десять мы услышали стрельбу через несколько улиц от нас. Она продолжалась целую вечность. Мама начала плакать, и мой младший брат тоже заревел. Потом стрельба прекратилась. Полицейские какое-то время перекрикивались, потом вернулись, сели по машинам и уехали.
На следующее утро по радио сообщили, что известный преступник, негр по имени Эдвард Граймс, был убит при попытке к бегству при аресте за убийство белой женщины. Тело Элеоноры Мандей, пропавшей за три дня до этого, было найдено в мелко вырытой могиле полицией Вудленда, которая обыскивала район под названием «Задворки» в поисках нелегальных самогонных аппаратов. Мисс Мандей, дочь бакалейщика Альберта Мандея, была физически и душевно больна, и Граймс, по-видимому, воспользовался ее слабостью, чтобы насильно или соблазном увести на Задворки, где она и была зверски убита. Так сказали по радио — я помню все слово в слово.
Физически и душевно больна. Зверски убита.
Когда наконец вышла газета, на первой странице была фотография Элеоноры Мандей, девушки с темными волосами и большим носом. Она совсем не была похожа на мертвую женщину в хижине. Она даже не в тот день исчезла. Эдди Граймс уже не сможет ничего объяснить, потому что полиция наконец прижала его к стенке на старом джутовом складе недалеко от Южной дороги рядом с универсальным магазином. Я думаю, что они даже не пытались арестовать его — им было неинтересно просто его арестовать. Он убил белую девушку. Им нужно было отмщение, и они своего добились.
Прочитав газету, я выбрался из дома и побежал между домами посмотреть на джутовый склад. Оказалось, что такая идея пришла в голову не только мне. Большая толпа стояла перед складом, вытянувшись в одну линию, вдоль всей Южной дороги были припаркованы машины. Прямо перед дверью в склад стояла полицейская машина, и огромный коп занимал половину широкого дверного проема, глядя на людей, по очереди проходящих мимо. Они просто проходили перед входом один за другим и вели себя как на выставке. Никто не разговаривал. То было зрелище, которого я раньше никогда не видел в нашем городе: белые и цветные стояли в одной очереди. С другой стороны склада вдоль дороги стояли две группы людей, одна — цветных, другая — белых. Они разговаривали так тихо, что не было слышно ни слова.
Я никогда не был любителем стоять в очередях, поэтому решил, что быстренько подбегу туда, гляну одним глазком и сэкономлю себе кучу времени. Я обошел очередь вокруг и приблизился к двум группам людей, как будто я уже посмотрел внутрь и просто шатаюсь рядом, чтобы насладиться происходящим. Уже почти миновав складскую дверь, я замедлил шаг и оглядел очередь. Там стоял Ди Спаркс, всего в нескольких ярдах от возможности заглянуть внутрь. Ди наклонился вперед и, когда увидел меня, чуть не выпрыгнул из собственной шкуры. Он сразу же отвел взгляд в сторону. Глаза его стали неподвижны, как камень. Коп у двери прикрикнул на меня, чтобы я отправлялся в конец очереди. Он ни за что меня не заметил бы, если бы Ди не подпрыгнул, как от резкого взрыва хлопушки.
Примерно посередине очереди за соседскими женщинами стояла Мэри Рэндольф. Выглядела она ужасно. Волосы торчали в разные стороны слипшимися колтунами, лицо было мертвенно-бледным, как будто она уже очень давно не спала. Я прибавил шагу, надеясь, что она меня не заметит, но, как только я сделал еще один шаг, Мэри Рэндольф опустила глаза и вцепилась в меня взглядом. Я клянусь, то, что было у нее в глазах, чуть не вырубило меня на месте. Я даже не мог объяснить, что это было, разве что ненависть? Ненависть и боль. Она вцепилась в меня своими глазами так, что я даже не мог посмотреть в сторону. Как тогда ночью в лесу, когда я увидел несчастное, ужасное белое пятно, извивающееся между деревьев на Задворках. Мэри отпустила меня, и я чуть не упал на землю.
Я пошел в конец очереди и стал потихоньку продвигаться вперед вместе со всеми. Мэри Рэндольф стояла у меня перед глазами, она затмила все другие впечатления. Когда я дошел до двери, то едва глянул на то, что было внутри склада, — стена, изрешеченная пулями, и кровавые пятна повсюду, блестящие большие и маленькие крапинки. Я мог думать только о хижине и Мэри Рэндольф, сидящей рядом с мертвой девушкой, я снова оказался там.
Мэри Рэндольф не пришла на танцы в Биргарден, и она не слышала, как я в первый раз играл на саксофоне для публики. Я не ждал ее, нет, особенно после того, как встретил ее в таком виде у склада. Об Эдди Граймсе трезвонили во всех новостях, его превратили в существо менее цивилизованное, чем горилла, в сумасшедшего, который был готов перебить сначала белых женщин, а потом всех остальных без разбору. В одной газете была фотография того, что они назвали «логово» Граймса: кругом раскуроченная мебель и дыры в стенах, правда, они не стали писать о том, что это полиция все так разворотила.
Была еще одна вещь, которая не давала покоя всем в округе, — Задворки. Они вдруг оказались гораздо хуже, чем все о них думали. Говорили, что там исчезали и другие женщины, не только Элеонора Мандей, а некоторые даже утверждали, что белые девушки даже жили там вместе с самыми отъявленными головорезами из цветных. Место оказалось гнездом порока, превратилось в Содом и Гоморру. За два дня до того, как городской совет должен был собраться для обсуждения этой проблемы, группа белых мужчин отправилась туда с ружьями, дубинками и факелами. На Задворках они сожгли дотла все хижины до единой. Но не встретили ни единой души: ни белой, ни цветной, ни мужской, ни женской, ни проклятой, ни спасенной. Все, кто жил на Задворках, в ужасе сбежали оттуда. Смешнее всего было то, что, несмотря на долгое существование Задворок прямо рядом с Вудлендом, никто в Вудленде не мог вспомнить имени ни одного из тех, кто жил там. Они не могли даже вспомнить имен тех, кто когда-либо ходил туда, кроме Эдди Граймса. Фактически, после того как это место сожгли, стало грехом даже произносить его название. Ты подумаешь, что люди такой прекрасной души и строгой морали, что сожгли Задворки, потребовали славы и почестей. Нет, никто даже не заикнулся.
Создавалось впечатление, что им просто хотелось избавиться от чего-то, что было там. Или они так сильно жаждали предать забвению все, что там произошло. Я думал вот что: доктор Гарланд и белый, которого мы видели на Задворках, тоже ходили туда с факелами.
Но, может, мне это все только казалось. Двумя неделями позже случилось такое, что потрясло меня до глубины души.
Первое событие произошло за три дня до Дня Благодарения. Я торопился домой, немножко опаздывал. На улице не было ни души, все уже сидели по домам за праздничным обедом или готовились к нему. Когда я проходил мимо дома Мэри Рэндольф, меня остановил шум, доносившийся изнутри. По звуку я решил, что кто-то пытается закричать, но ему зажимают рот рукой. Что ж, глупо, правда? Откуда я мог знать, какой при этом должен быть звук? Я сделал пару шагов вперед, но тут шум раздался снова. Да пусть это будет все что угодно, сказал я сам себе. В любом случае Мэри Рэндольф никогда меня особенно не любила. Вряд ли она обрадуется, если я постучусь в ее дверь. Для меня лучше просто убраться. Так я и сделал. Просто пошел домой ужинать и забыл об этом.
