— Я тоже скучала по тебе, — призналась та, мягко прижимаясь, точно вплавляясь в него своим изнеженным телом.

— Боюсь, я не смогу сейчас заниматься ласками! — Он сжал зубы, с усилием сдерживаясь.

— Думай о себе. Мне ты еще успеешь доставить удовольствие.

Амалия не была возбуждена столь же сильно, но она ахнула от удовольствия и качнулась навстречу, ощущая внутри знакомое чувство сладостной наполненности. Хок сделал несколько самозабвенных, глубочайших толчков, повинуясь страстным движениям ее ладоней. Напряжение было почти болезненным, и он перестал сдерживаться, испытав наконец подлинный оргазм. Ничего не чувствуя, кроме мощных, обессиливающих содроганий, не слыша собственных стонов и едва ли что-то сознавая, он в конце концов рухнул, уткнувшись лицом в подушку чуть выше плеча любовницы.

— Даю тебе тридцать минут на то, чтобы вернуться к жизни, — прошептала Амалия, поглаживая его влажные волосы с ласково-снисходительной улыбкой. — А потом, топ faucon, ты снова станешь моим любовником.

— Но не мужем, — буркнул Хок, на мгновение охваченный непрошеным чувством вины.

— Ты это о чем?

— Так, ни о чем.

— А как здоровье твоего отца?

— Мой отец живее всех живых и скорее всего переживет нас с тобой.

— Я рада.

Через несколько секунд Хок спал, по-прежнему лежа ничком поверх Амалии. Он нисколько не мешал ей, несмотря на солидную тяжесть его расслабленного тела. Она поглаживала спину любовника рассеянными движениями и размышляла.

Давний знакомый, разбогатевший фермер из-под Гренобля, на днях приезжал в Лондон специально затем, чтобы сделать ей предложение. Как кстати это случилось! Амалии пора было вернуться на родину и начать наконец жизнь добропорядочной матери семейства и хозяйки дома. Она скопила достаточно денег, чтобы без ущерба для хозяйства покупать все книги, о которых мечтала. Молодость не могла длиться вечно. Пора было подумать о муже и детях.

И все же решиться на переезд было нелегко. Роль фермерской жены не включала в себя наслаждение роскошью, к которой с легкой руки Хока Амалия успела привыкнуть. Она знала: то, что Роберт мог дать ей в постели, не имеет отношения к тем изощренным ласкам, которые она делила с любовником.

Больше всего Амалия жаждала респектабельности. Никто из ее гренобльских знакомых не подозревал, что в Лондоне она жила на содержании у богатого джентльмена, и Роберт Гравиньи должен был остаться в неведении на этот счет…

Когда спустя два часа Хок наконец проснулся, он с удивлением понял, что так и пролежал все это время на Амалии.

— Почему же ты не разбудила меня? — спросил он сконфуженно.

— Потому что я тоже уснула, — солгала та, целуя его в подбородок.

На самом же деле она успела дочитать томик Дидро. От длительной неудобной позы все ее тело затекло.

Хок поднялся и хорошенько потянулся. Это зрелище заставило Амалию позабыть и про Роберта Гравиньи, и даже про респектабельность.

— Ты потрясающе смотришься! Невозможно оторвать

Глаз.

— Для начала я вымоюсь, а потом займусь тобой. Обещаю, что буду ублажать тебя до тех пор, пока ты не будешь в полном изнеможении.

— Посмотрим, посмотрим… — промурлыкала Амалия, предвкушая грядущие удовольствия.

Хок любил дарить женщинам наслаждение. Ничто не радовало его сильнее, чем сладостные стоны женщины, которую он ласкал. Чувствуя, как содрогается ее тело, он испытывал едва ли не большее удовлетворение, чем во время оргазма. Но на этот раз, покрывая поцелуями живот Амалии и спускаясь по нему все ниже, он с горечью подумал: такое можно делать с любовницей, но не с женой. Только когда он коснулся тела Амалии языком и она выгнулась дугой с нежным криком, он забыл о Фрэнсис, по крайней мере на время.

Долгих усилий от него не потребовалось. Некоторое время он с довольной улыбкой смотрел на запрокинутое лицо любовницы и прислушивался к ее судорожному, постепенно стихающему дыханию, потом приподнял ее бедра и вошел внутрь. Как хорошо, как легко было с ней в постели! Хок подумил, что не скоро насытится Амалией после угнетающих ночей с Фрэнсис.

В два часа ночи они сидели в мешанине смятых простыней и подкреплялись рулетиками с чаем, даже не потрудившись одеться

— Я женился, — вдруг сказал Хок.

Амалия, сидевшая напротив него по-турецки,уронила свой рулетик между скрещенных ног. Она подумала, что ослышалась или, может быть, не правильно поняла сказанное, несмотря на го что давно говорила по-английски свободно.

— Я женат, — повторил Хок, видя ее недоумение.

— Я не уверена, что понимаю тебя, — сказала Амалия

Медленно, не отрывая от него живых темных глаз. — Женат… это так интересно… и так необычно.

Она не устроила сцену и не разразилась слезами, и Хок, не удержавшись, начал рассказывать все с самого начала. Амалия внимательно слушала, изредка вставляя тактичные реплики. Ее большие ласковые глаза светились любопытством. Высказавшись, Хок почувствовал, что совершенно опустошен.

— Так ты оставил новобрачную в Йоркшире?. Он кивнул.

— Она полюбит тебя со временем, mon faucon. Женщины могут, конечно, сопротивляться тебе, но ни одна не устоит слишком долго.

— Да она ненавидит землю, по которой я хожу! Ей противен мой вид, не то что мои прикосновения!

— Рано или поздно она испытает с тобой наслаждение и в эту минуту станет твоей, n'est-ce pas? Ты не какое-нибудь, грубое животное, а превосходный любовник.

Это было очень странно: разговаривать с любовницей о жене, — но остановить поток признаний было уже невозможно.

— Джентльмен по-разному обращается с женой и любовницей, Амалия. Вижу, для тебя это новость.

— По-разному? Как странно.

— Вовсе не странно. Настоящие леди, которых мы берем в жены, не способны… словом, они не нуждаются в плотских удовольствиях. И можешь мне поверить, я отнесся к этому с пониманием.

— То есть ты даже не попробовал доставить ей наслаждение? — спросила Амалия, не веря своим ушам.

— Я даже не знаю, как она выглядит без одежды, — признался Хок, невольно содрогаясь. — Я ни разу не коснулся ее выше талии. Поверь мне, между джентльменом и его женой все совсем по-другому.

Амалия, умолкла, обдумывая услышанное. Заметив, что Хок не отрывает взгляда от ее грудей, она лениво, по-кошачьи, потянулась, соблазнительно изогнувшись. Она отмахнулась от легкого жжения внутри, означавшего, что на сегодня удовольствий достаточно. Ничего, скоро у нее всего будет в меру, а пока можно позволить себе излишества.

— Иди ко мне, — позвала она негромко.

Небо над Лондоном уже светлело, когда Хок наконец покинул Карсон-стрит.

Маркус Карутерс уставился на Фрэнсис с открытым ртом, тем самым живо напомнив ей о первоначальной реакции миссис Дженкинс

— Но, миледи, я… э-э… я не думаю, что… нет, это совершенно невозможно… его светлость…

Фрэнсис почувствовала, что не может справиться с искушением.

— Я, например, родилась и выросла в Шотландии, но все же умею изъясняться членораздельно. — Это прозвучало необидно, как мягкое поддразнивание.

Управляющий несколько раз безмолвно раскрыл и закрыл рот, словно выброшенная на берег рыба, потом промокнул лоб белоснежным носовым платком. По-видимому, он был все еще не готов к членораздельной речи.

— Выслушайте меня, Маркус. Оба мы без году неделя в Десборо-Холле. Не нужно вести себя так, словно небо только что упало на землю. Все, что я сделала, — это поставила вас в известность о затратах, которые намерена совершить в ближайшее время. Даже если это не только затраты на гардероб и хозяйственные нужды, ничего страшного в этом нет. Мой муж, как нам известно, находится в Лондоне, но вне зависимости от этого его не волнует состояние дел в Десборо-Холле.

— До того, как его светлость отбыл в столицу, мы провели вместе много часов, — ответил управляющий не без вызова, но при этом подумал: его светлости и правда глубоко плевать на поместье.