Никогда не сдаваясь в плен, предпочитая смерть с последним патроном, многие моряки не вернулись из атак обратно на свои корабли. Уже на втором году войны флот испытывал острую нехватку в хорошо обученных специалистах. Ведь те, кто погиб на сухопутье, были минерами, радистами, рулевыми, гальванерами, оптиками и электриками…

Павших должны были заместить юнги. Хотя по званию они и ниже краснофлотца, но Школа Юнг должна дать им полный курс обучения старшин флота.

Царский флот имел своих юнг. В советском же флоте юнги никогда не числились. Имелись лишь воспитанники кораблей, но плачевный опыт их «воспитаний» привел к тому, что во время войны их на кораблях не держали. Эти воспитанники были, по сути дела, живой игрушкой в команде взрослых людей. Они хорошо умели только есть, спать, капризничать и получать в школе двойки, ссылаясь на свою исключительность.

Совсем иное дело — юнги! Это тебе не воспитанник, которому не прикажешь. Юнга — ответственный человек, знающий дело моряк. Приняв присягу, он согласен добровольно и честно участвовать в битве за отчизну, и смерть вместе со взрослыми его не страшит, как не страшит и любая черная работа.

Слово «юнга» — голландского происхождения, как и большинство морских терминов, пришедших на Русь в пору зарождения русского флота. Основав в 1703 году легендарный Кронштадт, Петр I открыл в нем и первое в стране училище юнг. Сам император, будущий шаутбейнахт флота российского, начинал службу на флоте в чине «каютного юнги». А это значило, что если адмирал Корнелий Крюйс прорычит с похмелья в каюте: «Рррому… или расшибу всех!» — то император должен покорнейше ответствовать: «Не извольте серчать. Сейчас подам…»

Но времена изменились круто, и нашим юнгам таскать выпивку по каютам офицеров уже никогда не придется.

«Волхов» высадил юнг на Соловках утром второго августа, и первые пять дней они провели в Кремле, где их все восторгало. Ощущение такое, что эти гиганты камни сложены не муравьями-людишками, а сказочными циклопами. Обедали юнги в Трапезной палате Кремля, которая по величине сводов и дерзости архитектурной мысли могла бы соперничать и с Грановитой палатой московского Кремля. Странно было просыпаться в кубриках, где когда-то томились декабристы…

Постепенно юнги усвоили, что они стали военнослужащими, со всеми вытекающими отсюда последствиями. Одно из таких последствий вменяло им в обязанность трудиться. Но пошли гиблые разговоры, что «ишачить не нанимались», и от работ некоторые отлынивали.

— Сачок! — говорили о таких. — Опять сачкует.

Помимо морской терминологии, давно вошедшей в уставный и литературный обиход, существовал на флоте еще и жаргон. К примеру, «гауптвахта» — слово пришлое из неметчины, хотя всем понятное; но как оно превратилось в «губу» — этого уже никакой академик не выяснит.

Когда один юнга говорил в бане другому: «Ну-ка, подрай мне спину мочалкой», — то это говорилось по-морскому точно, и греха в такой фразе не было. Но когда за обедом слышалось над мисками: «Рубай кашу живей!» — то это уже был не язык моряков, а глупейшее пижонство.

Савка Огурцов почему-то сразу невзлюбил дурацкий жаргон и тогда же решил, что он не станет осквернять свой язык. Сачков он называл по-русски лодырями, а на камбузе не рубал, а просто ел (или, как говорили любители уставов, принимал пищу).

Кремль тогда принадлежал учебному отряду.

— Видал-миндал? — говорил Синяков. — Вот как гайку у них закручивают… Ежели и нас таким же манером завернут, убегу.

— И станешь дезертиром, — отвечал ему Савка.

— Какой же я дезертир, коли присяги еще не давал. Я не дурнее тебя и сам знаю, что бежать после присяги опасненько…

Скоро юнгам выдали первое их оружие — противогазы. Конечно, они по-мальчишески тут же развинтили и свинтили все, что в противогазах откручивалось. Это кончилось для любопытных плохо, потому что юнг сразу погнали в герметические камеры, где их окуривали хлороцетафеноном. У кого противогазы оказались неисправными, те потом до вечера не могли открыть глаз, из которых струями текли обильные слезы.

Юнги изучали положения воинского устава. Им велели твердо помнить нумерацию форм одежды.

— Вот сейчас вы одеты по форме номер три. При температуре воздуха до минус шести, когда положены шинели, форма будет шестой. Но если смените бескозырку на зимнюю шапку, это форма седьмая…

Выяснилось, что некоторым номерам юнги не могли соответствовать, ибо у них не было бушлатов, не было и белоснежных форменок — только фланелевки. Начинался бунт:

— А когда бушлаты дадут?

— У меня ботинки каши просят.

— Почему нам белых форменок не дали? Или мы других хуже?

— Спокойно! — утихомиривали юнг офицеры. — Форменок вы и не увидите, ибо на Северном флоте они не входят в форму одежды. Бушлаты выпишут позже. А кто, недели не прослужив, умудрился ботинки порвать, ну это, знаете ли… На вас не напасешься! По аттестату обувь выдается матросу на год службы. Нечего в футбол гонять булыжниками вместо мячей!

Занятия пошли на пользу, и скоро шутники изобрели новую форму для ношения в тропических морях. Они прыгали по койкам в нижнем белье и с противогазными масками на лицах:

— Стройся по форме раз — кальсоны и противогаз!

А за монастырем лежало глубокое Святое озеро, и юнги, стоило отвернуться начальству, нещадно, до синевы, до дрожания губ купались в нем. Савка при этом сиживал на бережку.

— Огурцов, — звали его с воды, — полезай к нам.

— Не хочется, — отвечал он, завидуя товарищам острой завистью отверженного. — Да и не жарко сегодня.

Огурцов… врал! Он врал от позора, что угнетал его.

Огурцов не умел плавать! Да, так уж случилось, что, мечтая о большом море, он не выучился плавать в той мелкой речке, возле которой жил на даче. И вот теперь Савку мучил стыд перед товарищами, когда они хором обсуждали достоинства кроля, брасса или баттерфляя. Чтобы не оказаться в одиночестве, Савка вставлял и свои лживенькие слова:

— А я так больше саженками…

Мирное житие в тихой обители неожиданно кончилось. Юнгам еще разок вкатили по два укола, так что сесть было нельзя, и велели выходить из Кремля с вещами. Святые ворота, похожие на въезд в боярский терем, выпустили их на берег Гавани Благополучия.

Колонна миновала поселок, юнги углубились в густой лес. Опять никто ничего не знал — куда, зачем, почему?

Савка глянул назад и поразился:

— Я и не думал, что нас так много.

Рядом с ним шагал рыжий юнга с фальшивой железной коронкой во рту.

— Поднабрали нас немало, — согласился он. — Если все станут одного лупцевать, то сразу пиши — амба! Живым не уйдешь.

Лес, лес, лес… гуще, темнее, сырее. Куда ведут?

— Ишачить, наверное, — пророчили пессимисты.

Зато оптимисты радовались… Она была прекрасна, эта дорога, и юнги, вчерашние горожане, даже малость попритихли при виде ее красот.

Сколько озер! Сложная система старинных дамб, возведенных трудом богомольцев, была создана вполне художественно — гармония с природой соблюдена. Идешь по такой дамбе, справа возле самых ног плещет рыбой озеро, слева внизу, будто в пропасти, тоже затуманилось волшебное озерко.

Как люди умудрялись одной лопатой творить такие чудеса — непостижимо!

Юнги шагали целый день и наконец устали.

Над лесом уже вырастала коническая гора, на вершине ее стояла церковь, в куполе которой расположился маяк. Это был тот самый маяк, теплые искры которого посветили юнгам в ночи их первого плавания, А по склону горы спускался к дороге заброшенный фруктовый сад.

— Товарищ старшина, а далеко нам еще топать?

— Теперь уже близко. Почитай, все Соловки прошли мы сегодня, с юга прямо на север. Движемся к заливу Сосновому.

— А там что? Или опять секрет?

— Там колхоз рыбацкий. Место старинное.

— Неужели и мы в колхозе жить будем?

— До Сосновой мы не дойдем. Скоро покажется наше озеро.

В просвете величавых сосен и вправду засветилось озеро — длинное, мрачное, колдовское, Хотелось верить, что по ночам, когда притихнет природа, в этом озере начинают играть водяные, высоко всплеснет воду чаровница русалка… Совсем неожиданно, разрушая очарование, громадная черная крыса с длинным хвостом спрыгнула с кочки в воду. За ней — другая, третья, еще, еще крыса.