В качестве руководящих принципов ниже приводятся четыре основных положения об общих отличиях небесного языка от земного, и об употреблении в них первого лица в частности:
1. Язык Небес, хотя и используя лексику Земного, радикально отличается от последнего в том отношении, что в нём нет первого лица множественного числа, а есть только Первое Лицо Единственного Числа, нет «мы», есть только Я.
2. Небесное Я очень отличается от его земной разновидности. В последнем случае оно одно из многих, употребляется всеми людьми, и в определённом смысле совершенно ошибочно: тогда как истинное и вечное Я уникально, употребляется не любым первым лицом, а конкретным Первым Лицом, единственным Единым, который действительно есть Я ЕСМЬ и имеет право говорить так, этим Одним. Фактически, моё земное «я» — не более чем временное лингвистическое удобство, присуждённый самому себе титул учтивости, который нужно принимать не серьёзнее, чем формулы Г-ну Д. Е. Хардингу или Уважаемый м-р Хардинг в письме с угрозой о возбуждении судебного дела.
3. Именно привычная подмена этим ошибочным «я» истинного Я — и низведение таким образом Первого Лица до третьего лица — вводит меня в гипноз, в котором я вижу и населяю этот «приземлённый» мир социального притворства.
4. Я могу перейти от моего земного «я» к моему небесному Я, от моего ошибочного и временного первою лица к моему истинному и вечному Первому Лицу только через смерть. Не через ту будущую смерть, которая представляет собой видимый внешне процесс снижения жизнеспособности и растворения в каком-то более примитивном, неживом веществе, но через это внезапное, видимое внутри, полное умирание сейчас: то есть посредством заглядывания внутрь и выяснения, что уже ни частица материи и ни шепоток ума не выжил прямо здесь. Моя жизнь после воскресения в качестве Первого Лица Единственного Числа — не жизнь человека, оживлённого после смерти: она должна быть абсолютно новой жизнью, которая есть жизнь Бога. Быть спасённым значит быть Им. «Каждый, кто входит в город Любви, — говорит Джами, — находит там место только для Одного». Чтобы быть допущенным на Небеса, я должен осмелиться стать их Единственным Обитателем, разделить их Я и говорить на их языке.
Оставшаяся часть этой главы посвящена приданию этим широким утверждениям определённой формы и содержания — на основании того принципа, что (вопреки общепринятому мнению) Небеса имеют дело с точными и конкретными фактами, которые требуют проверки, а вовсе не с абстрактной духовностью, которая по большей части есть безответственная болтовня и игра в слова.
Это истинное Первое Лицо Единственного Числа, которым я являюсь, уникально. Я исключителен всегда и во всех отношениях. Вот пять примеров:
1. Я говорю «он идёт» и «я иду» и воображаю, что, поскольку сказуемые этих двух предложений одинаковы, факты тоже должны быть одинаковыми: тогда как изменение подлежащего с «он» на «я» меняет факты — действительный опыт, о котором идёт речь, — полностью. Я вижу, что когда он идёт по загородной местности, ничто другое не шевелится: никакие кусты, дорожные указатели, деревья, дома и так далее не вовлекаются в его ходьбу: всё, что происходит, — начиная свой путь маленьким, — он становится всё меньше и меньше, когда идёт дальше, пока не уменьшается до точки. Теперь предположим, что я решаю пойти на прогулку, — что происходит? Когда я говорю, что я иду, я на самом деле совсем не перемещаюсь: это делает окружающая местность, со многими разными скоростями одновременно. Весь вид, от двух занятых ног там, внизу, до гор вон там, вдалеке, приходит в движение через мою неподвижность. Если я в привычном человеческом трансе, если я, как обычно, лгу себе, — игнорируя громадную разницу между ним и мной, между всеми другими и Мной, сжимая себя от Первого Лица до третьего лица, овеществляя себя, — тогда вся моя ходьба, бег, танцы и вождение замутнены и притуплены заблуждением, и я упускаю увлекательность и чудесность происходящего. Я сужаю великолепное и реальное событие мирового масштаба до воображаемого и тривиального локального происшествия и беспокою его реальный центральный покой воображаемым волнением. И, естественно, я быстрее устаю.
2. И вновь беспечно и на одном дыхании я говорю «он ест», «я ем» и — смешивая несмешиваемое — «мы едим». Если я не ребёнок, который ещё не подвергся пагубному влиянию языка, и не подобный ребёнку Видящий, я притворяюсь, что за обеденным столом имеет место один вид принятия пищи — тот вид, что извлекает из еды большую часть вкуса и аромата. Какой беспричинный аскетизм, какой лживый пуританизм практикуют люди! Мне нужно лишь пробудиться и прийти в чувство, чтобы сразу увидеть колоссальную — бесподобную и уморительно колоссальную — разницу между тем видом принятия пищи, который состоит в забрасывании инородных веществ в обладающие зубами щели в тех маленьких и твёрдых сферах (где они остаются совершенно безвкусными), и другим видом, который состоит в забрасывании похожих веществ в эту огромную Впадину или Пасть (где их цвет и форма магически преобразуются в бесконечное разнообразие тонких восхитительных вкусов). Клянусь, моя еда вся в два раза вкуснее, когда я не отвлекаю своё внимание от её внутреннего путешествия (потому что я уже нацелился на следующую порцию на моей вилке), а следую за ней на протяжении всего пути до пункта её назначения. Внимательность во время еды — самый пикантный и вкусный из соусов, который гарантирует, что возвысит самую простую лёгкую закуску или стряпню из того, что есть под рукой, до пира гурмана.
3. Позвольте мне теперь взглянуть на сон, который представляет собой следующий пример этого самого фундаментального — и вызывающего наибольшее сопротивление — из законов Природы, а именно: Первое Лицо — противоположность третьего во всех отношениях.
Путаница (менее вежливо: игры, трюки), спрессованная в «невинном» маленьком предложении мы спим, особенно беспорядочна и сбивает с толку — и имеет особенное отношение к данному исследованию Смерти.
Но как только я вижу то, что я вижу, вместо того чтобы видеть то, что мне сказали видеть, неразбериха рассеивается, и громадный контраст между «он спит» и «я сплю» становится совершенно очевидным. С одной стороны, «он спит» означает «его веки смыкаются, немедленно закрываются и остаются закрытыми, его движения успокаиваются, его дыхание замедляется и становится ровным, он изредка храпит, он не отвечает, когда я говорю с ним». С другой стороны, «я сплю» не значит для меня ничего, это бессмысленно. «Я спал», однако, вполне имеет смысл — при условии, что означает не более, чем нечто вроде: «в комнате было темно, и я чувствовал себя усталым, и мои часы показывали 11:30, и я пошёл босиком и в пижаме в супермаркет, где не смог найти ничего, что мне было нужно, и мои часы показывали 7:15, и в комнате было светло, и я чувствовал себя прекрасно». Просто одно за другим, а в промежутках никаких «провалов в сознании».
Конечно, удобно всего лишь сказать: «Я спал хорошо, и мне снился сон о том, как я ходил в супермаркет», вместо того чтобы надоедать людям таким нудным и личностным описанием. Но когда удобство покупается ценой истины, это плохая сделка. Почти всегда «я спал» воспринимается как означающее «я потерял сознание». Или — подробнее — «Я есть моё сознание, а также тело и мозг, которые дают ему начало; но, в отличие от них, оно всё время приходит и уходит. Оно не только начинается с рождения и заканчивается со смертью, оно ещё и выходит из строя на несколько часов каждую ночь; а временами и днём — когда я дремлю, или падаю в обморок, или когда мне дают обезболивающее. Одним словом, я прерывистый». Пока я не посмотрю на факты, это подоплёка, воспринимаемая как должное, ложь, которую я говорю себе каждый раз, когда произношу «я спал». Та же самая ложь, которую говорят себе «эпилептики», когда воображают, что теряют сознание или что они страдают эпилепсией. Стоит увидеть обман этих разнообразных «маленьких смертей», и я оказываюсь на пути видения обмана Большой Смерти.
