— Миссис Эррол, как я понимаю? — произнес он.

— Да, — отвечала она.

— Я граф Доринкорт, — сказал он.

Он помолчал, невольно вглядываясь в поднятые к нему глаза. Они так походили на большие детские глаза, столько раз за день с любовью смотревшие на него в эти последние месяцы, что ему стало как-то не по себе.

— Мальчик очень похож на вас, — заметил он отрывисто.

— Мне это часто говорят, милорд, — отвечала она, — но мне приятно думать, что он похож и на своего отца.

Голос у нее был чрезвычайно приятный, как и говорила леди Лорридейл, а держалась она просто и с достоинством. Его приход, судя по всему, ее совсем не взволновал.

— Да, — согласился граф, — он похож… и на моего сына… также. Он поднял руку и нервно дернул себя за ус.

— Вы знаете, — спросил он, — почему я приехал к вам?

— Я виделась с мистером Хэвишемом, — начала миссис Эррол, — и он сообщил мне о тех требованиях, которые недавно…

— Я приехал, чтобы сказать вам, что эти требования будут тщательно изучены и, если только возможно, оспорены. Я приехал заверить вас, что мальчика будут защищать всей властью закона. Его права…

Она мягко прервала его.

— Ему не нужно ничего, что не принадлежит ему по праву, — сказала она, — даже если закон сможет ему это предоставить.

— К сожалению, это невозможно, — возразил граф. — Иначе это следовало бы сделать. Эта ужасная женщина со своим ребенком…

— Возможно, она любит его, как я люблю Седрика, милорд, — заметила маленькая миссис Эррол. — И если она была замужем за вашим старшим сыном, титул лорда Фаунтлероя принадлежит ее сыну, а не моему.

Она разговаривала с ним так же бесстрашно, как Седрик, и смотрела на него так же, как он, и старый граф, привыкший к беспрекословному повиновению, был в глубине души этим даже доволен. Такое обращение было для него внове и развлекло его, — ведь с ним так редко не соглашались.

— Я полагаю, — произнес он, нахмурясь, — что вы предпочли бы, чтобы он не стал графом Доринкортом?

Румянец залил ее милое лицо.

— Быть графом Доринкортом весьма почетно, милорд, — отвечала она, — но я предпочла бы, чтобы он стал тем, чем был его отец, — честным, справедливым и верным человеком.

— В отличие от его деда, не правда ли? — произнес граф с сарказмом.

— Я не имею удовольствия знать его деда, — отвечала миссис Эррол, — однако мне известно, что мой сын считает…

Она смолкла, глянула ему прямо в лицо, а затем спокойно прибавила:

— Я знаю, что Седрик вас любит.

— А он бы любил меня, если бы вы ему сказали, почему я отказался принять вас в замке?

— Нет, — отвечала миссис Эррол. — Потому-то я и не хотела, чтобы он об этом узнал.

— Что ж, — произнес отрывисто граф, — немного найдется женщин, которые бы так поступили.

Внезапно он заходил по комнате и с еще большей силой дернул себя за ус.

— Да, он ко мне привязан, — сказал граф, — и я к нему тоже. Не могу сказать, чтобы когда-либо раньше испытывал это чувство. Да, я привязан к нему. Он мне с самого начала понравился. Я старый человек и устал от своей жизни. Он дал моей жизни смысл, и я горжусь им. Мне было приятно думать, что со временем он станет главой нашего рода. Он повернулся и остановился перед миссис Эррол.

— Мне очень тяжело, — признался он. — Очень!

И верно, так оно и было. При всей своей гордости он не мог собой овладеть: голос его прерывался, руки дрожали. Миссис Эррол даже показалось на миг, что в его суровых глазах, притаившихся в тени бровей, стояли слезы.

— Возможно, поэтому я и приехал к вам, — продолжал он, сердито глядя на нее. — Я вас ненавидел. Я ревновал его к вам. Эта ужасная, недостойная история все изменила. Увидав эту вульгарную женщину, которая называет себя женой моего сына Бевиса, я вдруг почувствовал, что взглянуть на вас было бы для меня истинным удовольствием. Я вел себя как глупый старый упрямец. Боюсь, что я плохо обошелся с вами. Вы похожи на мальчика, а он теперь для меня все, весь смысл моей жизни. Мне очень тяжело, и я пришел к вам просто потому, что вы похожи на мальчика и он любит вас, а я люблю его. Если только это возможно, будьте ко мне великодушны — ради него!

Все это он произнес суровым, чуть ли не резким тоном, однако вид у него был такой измученный, что сердце у миссис Эррол дрогнуло. Она встала и пододвинула ему кресло.

— Прошу вас, присядьте, — сказала она участливо. — Вы переволновались и очень устали, а вам надо беречь силы.

Такая простота и заботливость были столь же непривычны для графа, как и несогласие с ним. Он снова вспомнил о «мальчике» и послушно сел. Возможно, все эти несчастья пошли ему на пользу: не будь он в отчаянии, он продолжал бы неприязненно относиться к миссис Эррол, а теперь он искал у нее утешения. Правда, рядом с леди Фаунтлерой любая женщина показалась бы графу приятной, а у миссис Эррол было такое нежное лицо и голос и такое милое достоинство в движениях и манерах. Вскоре его мрачность стала понемногу рассеиваться, и граф еще более разговорился.

— Что бы ни случилось, — заявил он, — мальчика я обеспечу. Я о нем позабочусь и сейчас, и на будущее.

Перед тем как уйти, граф окинул взглядом комнату.

— Вам нравится этот дом? — спросил он.

— Очень, — отвечала миссис Эррол.

— Какая приятная комната, — заметил он. — Вы мне позволите навестить вас снова, чтобы обсудить все это?

— Приходите, когда пожелаете, — сказала миссис Эррол.

Он вышел, уселся в карету и уехал. Томас и Генри, стоявшие на запятках, были до крайности поражены таким оборотом дел.

Стоило истории о лорде Фаунтлерое и о том положении, в котором оказался граф Доринкорт, появиться в английских газетах, как о них начали писать и американские. История эта была слишком необычной, чтобы ограничиться короткими сообщениями, и потому ее освещали весьма подробно. Мнения высказывались самые разные; интересно было бы купить все газеты и сравнить все версии.

Мистер Хоббс столько всего прочитал, что вконец растерялся. В одной из газет говорилось, что Седрик — грудной младенец; в другой — что он юный студент, учится в Оксфорде, весьма там отличился и пишет стихи по-гречески; в третьей — что он помолвлен с необычайно красивой девицей, дочерью некоего герцога; в четвертой — что он на днях сочетался браком. Газеты молчали лишь о том, что это был семилетний мальчик с крепкими ножками и кудрявыми волосами. Какой-то листок даже написал, что он вовсе не родственник графу Доринкорту, а маленький самозванец, который раньше продавал газеты на улицах Нью-Йорка и спал где придется, пока его мать не сумела обвести вокруг пальца адвоката, который приехал в Америку в поисках графского наследника. Газеты описывали нового лорда Фаунтлероя и его мать. То утверждали, что она цыганка, то — актриса, то — красавица испанка; впрочем, все сходились на том, что граф Доринкорт смертельно ее ненавидит и ни за что не признает ее сына наследником, а вследствие того, что в ее документах обнаружена некая неточность, неизбежен судебный процесс, который продлится долго и будет гораздо интереснее всех дел, что до сих пор разбирались в суде.

Мистер Хоббс читал все эти сообщения, пока голова у него не пошла кругом, а по вечерам обсуждал их с Диком. Теперь они поняли, какая важная персона граф Доринкорт, как велики его доходы, как обширны именья и великолепен замок, в котором он жил; и чем больше они узнавали, тем больше тревожились.

— Нет, надо что-то предпринять, — говорил мистер Хоббс. — Тут надо разобраться, хоть там графья, хоть не графья!

Впрочем, сделать они ничего не могли — разве что послать Седрику письма с заверениями в дружбе и участии. Они написали ему сразу же, как только услышали о том, что его право на титул оспаривается, а написав, показали друг другу свои послания.

Вот что мистер Хоббс прочитал в письме Дика: