Вскоре опять засвистел паровоз.

— Большая протока! — объявил проводник.

— Прощай, сынок, — засуетился старик.

— Мне тоже выходить, — поднялся Ермолай. Поезд остановился на маленькой станции. Кряхтя и охая, старик осторожно спустился с площадки наземь. Спрыгнув следом, Ермолай помог ему закрепить за спиной ношу. Кроме них двоих, никто больше тут не сошёл. Подмигнув красным фонарём, скрылся в вечерней мгле концевой вагон. Встречавший поезд дежурный заспешил в станционный домик, над крыльцом которого в хороводе снежинок раскачивалась неяркая лампочка. К самому железнодорожному полотну подступала тайга, вдали угадывалась делающая здесь дугу Большая протока. Впереди мерцали огоньки деревеньки.

— Мне туда, — махнул старик рукой в сторону деревеньки. — Спасибо тебе, служивый. Прощевай!

— Не на чем. А я до разъезда. До свиданья!

— В разные, значит, стороны.

Старик зашагал, сгорбясь, влево, Ермолай — вправо. Зайдя в лес, он встал за ближайшую ель, выглянул. Добродушный попутчик и не думал никуда идти. Постояв у стены минуту-другую, он повернул обратно и юркнул внутрь здания.

Вокзальчик был переполнен пассажирами, ожидающими встречного поезда. Махорочный дым висел под низким потолком. Люди говорили вразнобой, и старик не заметил, как следом за ним вошёл Ермолай.

— Один билет до Ивановки, — просунул старичок деньги в окошечко кассы.

— Не нужен билет, — раздался над его ухом негромкий голос.

Вздрогнув, старичок обернулся и так и присел, увидев рядом всё того же невысокого пограничника.

— Пройдёмте, гражданин, к начальнику станции! — приказал Ермолай.

Не прошло и часа, как вызванная Серовым по телефону автомашина привезла их на заставу.

— Товарищ капитан, это же форменное самоуправство, это ж против всех законов! Ни за что ни про что хватать честного человека! — кипятился старичок, показывая Яковлеву свой паспорт.

— За что вы, товарищ ефрейтор, задержали гражданина?

Ермолай вынул из корзинки старика две консервные банки и передал их начальнику заставы. Яковлев молча взвесил банки на ладонях. Вот так «ни за что ни про что»! Одна из банок была втрое легче другой, а по наклейке это были те же самые «Сардины в томате».

Вскрыли консервную банку, и вместо консервированной рыбы на стол с шелестом посыпались жёсткие бумажки — американские доллары.

— Вот так «ни за что ни про что»! — уже вслух сказал капитан.

Всего из трёх облегчённых банок было извлечено иностранной валюты на тридцать шесть тысяч рублей.

Таиться контрабандисту больше не было смысла. Сгорбленный старичок выпрямился, сорвал с лица приклеенную бородку клинышком, превратившись в крепкого, рослого мужчину…

— Тут без вас звонил полковник Суслов, — сказал Яковлев Ермолаю, когда контрабандиста увели. — С заставы Подгорная сообщили, что обнаруженная вами лыжня привела к станции Подгорная. Лыжи этот тип закопал в сугробе. Нашли ребята с Подгорной и вторую рукавичку.

Капитан позвонил в отряд.

— Докладывает «пятый». Всё в порядке: ефрейтор Серов задержал нарушителя. Опознал его в поезде. Контрабандист-валютчик. Под старичка замаскировался… Слушаюсь!

Крутанув ручку полевого телефона, Яковлев дал отбой, встал, сказал торжественно:

— Товарищ ефрейтор, полковник приказал представить вас к награде. Благодарю за отличную службу!

— Служу Советскому Союзу!

Ермолай хотел ответить капитану чётко и громко, но в горле что-то запершило, и ответ получился совсем тихим.

Александр Николаевич ничего не сказал о том, кто же этот нарушитель, куда и зачем он шёл, кому и и от кого он тайно нёс иностранную валюту. Значит, так надо.

«Нуриеву бы сейчас рассказать всё, как было, как был задержан нарушитель. Да, наверное, уже десятый сон видит Рабиг».

Но Рабиг не спал, а клевал носом, дожидаясь Серова в ленинской комнате.

— Задержал, товарищ ефрейтор? — протирая глаза, виноватр спросил Рабиг.

— Не задержал, а задержали, — сказал Ермолай. — И ты и я: не отставал бы ты — не заметить бы мне лыжню…

На заставе с нетерпением ждали делегацию рабочих Челябинского тракторного завода. К приезду гостей готовились, как к празднику. Да и впрямь был канун большого праздника — Дня пограничника.

Анатолий Сысоев предложил было устроить для полного шика иллюминацию («Не зря же у нас электричество!»).

— Хватит для шику ваших начищенных кастрюль и сковородок, — сказал старшина Петеков. — Застава — не ярмарка!

Словом, все чистились, утюжились, прихорашивались, украшали казарму и двор гирляндами из еловых ветвей, развешивали плакаты, писали лозунги. Под руководством Марии Петровны шли последние репетиции художественной самодеятельности.

Невозможно даже представить себе сейчас заставу без Яковлевой! Мария Петровна дирижировала хором и организовала литературный кружок; по её почину двор заставы превратился в настоящий цветник. И в ленинской комнате, и в столовой, и в казарме появились на окнах краснолистые красавицы бегонии, китайские розы и павловские лимоны — в феврале с них сняли первый урожай: двенадцать крупных ароматных плодов!

Мария Петровна помогала группе воинов, собирающихся держать осенью вступительные экзамены в пограничное училище, готовиться по русскому языку и литературе. Сама она тоже училась на третьем курсе заочного педагогического института, да и с Олежком не мало забот — мальчик здорово вытянулся за полтора года и давно всё говорил. А она везде поспевала, любое дело спорилось в её добрых, весёлых руках.

Даже зазнайка и хвастун Сысоев вынужден был признаться, что именно Мария Петровна научила его варить аппетитный гороховый кисель и стряпать пирожки с грибами и ежевикой — пальчики оближешь, какие вкусные пирожки! Она и огород помогла создать. Салат, укроп, редис и зелёный лук уже поспели, а скоро и свежие огурчики будут к столу.

С появлением на заставе Марии Петровны, сами того не заметив, все стали вежливее, предупредительнее. Так старшая сестра влияет на всех в большой, дружной семье. На днях она преподала памятный урок и Ермолаю. Как-то тут он показал ей частушки про чванливого повара, сочинённые для стенной газеты. Хотел узнать — всё ли гладко с рифмами. Были в частушке и такие строчки:

— Плохие рифмы, глагольные. — Мария Петровна нахмурилась. — Нехорошо так грубо смеяться над человеческими недостатками. Грубость не лечат грубостью. Не ожидала я, Малыш, что вы можете быть таким нечутким.

Хоть сквозь землю провались! И на лбу и на щеках у Ермолая, на местах прошлогодних ожогов, проступили ярко-розовые пятна.

— А вы знаете, — продолжала Мария Петровна, — что у младшего сержанта отец погиб в шахте и тяжело больна сестрёнка — полиомиелит у бедняжки.

— Сысоев мне ничего не рассказывал, — окончательно смутился Ермолай. Он знал лишь, что Анатолий любит собирать этикетки от спичечных коробков.

— Как же Сысоев будет делиться с вами своим горем, если вы волком друг на друга глядите? А человек человеку должен быть другом, товарищем и братом. Люди плохими не рождаются, а если в ком-то и появились плохие черты, — нужно не смеяться, не издеваться над ним, да ещё публично, как вы надумали, а постараться помочь ему исправиться.

На всю жизнь запомнится такой урок…

Гости прикатили утром на штабном автобусе. Вместе с ними приехали и полковник Суслов, и начальник политотдела отряда подполковник Васин. Встретили их с почётом, выстроившись на линейке.

Сияющий, как начищенная медная сковородка, облачённый в накрахмаленный по такому случаю белоснежный фартук с нагрудником и колом стоящий колпак, Анатолий превзошёл самого себя. На завтрак гостям были предложены: салат из редиски, судак «орли» (попросту говоря — запечённый в тесте) и жареные куропатки. После всего этого никто уж не смог попробовать, к великому огорчению Сысоева, его знаменитого рулета с печёнкой.