— Ой, Димка! Стой, больно маме! Нельзя так делать, нехороший мальчик! Слышишь, нельзя!

А он смотрит смело, вызывающе и опять ручонкой тянется к волосам. Что делать? Отвлечь внимание? Посадила в кроватку, дала кубики, построили башню, развалили башню, позвенели попугаем — будто и отвлеклись.

Через полчаса стала кормить, Димка снова оказался у мамы на коленях и вдруг вспомнил. Появилось у него в глазах что-то агрессивное, нацелился ручонкой — вовремя удержала.

Игрушки из кровати теперь уже не выбрасывает, разве когда расшалится или оставишь одного в комнате. Что касается маминых волос… сколько с тех пор времени прошло? Несколько месяцев! А ведь нет-нет да и вспомнит.

У Тони Бобровой на все такие случаи один рецепт:

— А вот я тебя сейчас ремнем по попе!

Одно из первых слов, которые стал повторять Борька, кажется, еще раньше, чем «мама» и «папа», — на иностранный манер выговариваемое слово «по-попэ».

— Тоня, ты его действительно ремнем бьешь или только грозишься?

До ремня дело не доходило, и слова: «Ешь, а то с ремнем!» — имели значение какой-то мистической, непонятной угрозы. А вот рука Тонина довольно часто приходила в соприкосновение с Борькиной «попой».

«Мама попу бобо» — это была первая фраза, услышанная Светланой от Бори.

Еще с чем очень трудно бороться — это с детской жадностью. Между прочим, детскую жадность обычно подогревают взрослые — бабушки, мамы, няни.

«Ешь, Боря, кашку, а то мама съест!»

«Димочка, не бери совок, это наш совок!»

«Леночка, не трогай Митины санки!»

«Коля, зачем лопатку бросил, ее ребята возьмут!»

Димка привык летом играть с Верочкой ее игрушками и своими, не разделяя: твое — мое.

И теперь охотно отдаст ребятам лопатку, не станет кричать, если кто-нибудь захочет прокатиться в его санках… Но вот беда — с такой же непринужденностью он садится «не в свои сани» и может молча и хладнокровно взять лопатку из рук какого-нибудь оторопевшего малыша. За свою такую непринужденность он уже получил раз лопаткой по лбу.

И как внушить ему, что свое он должен отдавать, не жадничать, а другие ребята своим добром делиться не обязаны! Нет, мол, такого закона, каждая мама решает по своему усмотрению, каждая мать лепит характер своего ребенка по своему образу и подобию.

Потом будет (если будет) детский сад, потом школа, но характер в основном уже вылеплен. Учителям (им и книги в руки!) остается только перевоспитывать.

Учителя, вожатые — хорошие, конечно, учителя и вожатые — перевоспитывают. А дома продолжают свое воспитание папы и мамы. Очень часто это превосходные папы и мамы, или просто хорошие, или удовлетворительные. Но бывают — и еще, к сожалению, нередко! — папы и мамы, которые воспитывать не умеют.

Домашняя политика ремня и пряника, причем некоторые родители делают уклон в сторону ремня, другие — в сторону пряника.

Знакомая пожилая дама в беличьей шубке увидела Светлану еще издали, заулыбалась, подсела к ней:

— Гуляете? Какой сынишка стал! Герой! Да как бегает хорошо! Много, наверно, говорит?

Беличья шубка местами уже потерлась, порыжела — на ярком мартовском солнце особенно заметно. И много, много седых волос из-под серой меховой шапочки.

— А как ваш сын? Ведь он в институт, кажется, поступал?

Лицо матери омрачилось.

— Не удалось поступить. Ездил в Москву с товарищами, половина вернулась: конкурс большой.

— Что же он теперь, работает?

— Да, еще осенью стал работать.

— Где же?

— Да я все забываю… артель какая-то… «Пром… бом… мет… бром»… забыла название! — Она засмеялась. — И, знаете, неплохо зарабатывает! Муж мне присылает деньги… Живем, конечно, не так, как прежде, но все-таки неплохо. Сын костюм новый недавно купил — дорогой костюм, на собственные заработанные деньги. — Ее лицо оживилось и даже помолодело. — Мне ко дню рождения подарок сделал!

Она завернула рукав и показала часы-браслетку.

— И, представляете, так деликатно… Я за несколько дней перед этим прибирала у него в комнате, гляжу — ящик стола неплотно прикрыт. Невольно как-то выдвинула ящик, заглянула, а там эти часики лежат. А тут как раз сын вошел в комнату, он иногда днем дома бывает, у них работа такая: то в разъездах, то больше дома. Увидел, что я заметила часики, так, представляете себе, даже рассердился. Даже немножко пошумел на меня, я даже всплакнула, признаться. И что же вы думаете? В день рождения он мне преподносит часы… — У нее и теперь были слезы на глазах. — Хотел сюрприз мне сделать, а я нечаянно подсмотрела!

Косте предложили две комнаты в другом конце города, недалеко от места его службы.

— Как ты думаешь, Светлана? Комнаты чудесные, солнечные, квартира небольшая, соседи, кажется, очень приятные.

— Тебе, Костя, вставать можно будет не так рано!

— Да, конечно, мне-то очень удобно. Только вот… От школы Светланиной это, конечно, было очень далеко. Но ведь есть и другие школы.

А уж для Димки безусловно будет гораздо лучше. Дом на окраине, сад около дома, летом никакой дачи не нужно.

Посмотрели. Понравилось. Переехали. Дом был двухэтажный, стоял в глубине двора, а сад — за домом. Нравы патриархальные, черный ход всегда нараспашку, парадную дверь, если кто забывал свой ключ, можно было открыть английской булавкой.

Все жильцы давно знали друг друга, звали по именам и на «ты».

Квартира все-таки оказалась довольно большая, и жильцов было много.

Первое время Константин путал имена соседей.

— Егор Иваныч? Это тот, который в халате котлеты жарит?

Когда жена Егора Ивановича работала в дневную смену, а он — вечером, ему приходилось самому стряпать. Свои поварские обязанности он выполнял с увлечением и даже с блеском. Иногда при этом надевал женин байковый халат.

С правильными чертами полнеющего лица и небольшой плешью, в длинном, до щиколоток, халате, Егор Иванович походил на древнего римлянина времен упадка.

Сразу понравилась Светлане Варвара Андреевна, веселая и приветливая.

Муж ее зарабатывал немного, и она, кроме домашних своих дел, брала на дом стирку и ходила помогать убираться.

— Почему вы на производство не идете? — спросила как-то Светлана. — Вы бы стахановкой были.

Она всегда любовалась, как легко, без усилия выполняла та самую тяжелую работу. Начнет мыть полы, два-три движения могучих ловких рук — и кухня уже вымыта. Займется стиркой — тяжелое корыто в ее руках точно теряет свой вес. И кажется, не стирает она, а просто играючи взбивает мыльную пену.

— Нет, на работу я сейчас не хочу идти. Нужно за Федюшкой приглядеть.

Федюшка — ее сын. Славный парень, утром, вечером обязательно скажет «здравствуйте» или «спокойной ночи». Иногда говорит «здравствуйте», даже исчезая за узенькой дверью небольшого места общего пользования, и это звучит особенно трогательно.

Феде плохо даются арифметика и английский язык. Иногда на кухонном столе раскрывается задачник или учебник английского языка, и Феде начинают помогать всей квартирой.

— Светлана, вот ты, наверно, знаешь, ты скажи, — лицо Варвары Андреевны серьезной озабоченно, — вот здесь на странице английское слово «чип» и нарисован корабль. И на той же странице нарисована овца, и она тоже «чип». Как же так? Для корабля и овцы — одно у них слово?

Федя как-то попросил:

— Светлана, вы мне не поможете решить задачу? У мамы не выходит, у папы не выходит, у Егора Иваныча тоже не вышла.

Светлана помогла, вернее, сделала так, что Федя, просияв, вдруг сказал:

— А ведь она не трудная! Подождите, я сейчас сам сделаю… Как Светлана здорово задачи объясняет! — восторженно сообщил он соседям.

— На том стоим. Ведь я учительница.

— Мама! — Федя помчался к матери по коридору и громким, почтительным шепотом сообщил: — Мама, она учительница!

С этого дня он стал называть Светлану по имени и отчеству.

— Если что нужно, приходи ко мне, позанимаемся.