«Социальные обычаи и трудовые стимулы предындустриального периода нельзя возобновить. Но все, что нам пока удалось сделать,— это уничтожить философию, обычаи и стимулы, которые в течение прошлого столетия заставляли вращаться колеса промышленности, по на смену им мы не выдвинули ничего нового. Перед нами стоит задача создания новой философии, которая будет служить стимулом и поддержкой новому социальному обычаю труда» [4].
Для Дракера, который, по-видимому, вполне доволен существующим общественным строем, задача решается в рамках прикладной психологии. Карр же строит свою модель на фундаментальной перестройке структуры целей и организации общества.
Дракер признает, что способы «управления» работниками умственного труда еще предстоит разработать. Однако примечательно, что средства манипулирования работниками физического труда и не очень высокообразованными группами в развитом промышленном государстве очень хорошо известны, весьма эффективны и применяются постоянно. Средства массовой информации служат необыкновенно мощными рычагами манипулирования и управления традиционной рабочей силой как в Соединенных Штатах, так и в западноевропейских индустриальных экономических системах. Более того, эволюция индустриального государства до уровня полной автоматизации и компьютеризации, когда вся рабочая сила будет состоять только из работников умственного труда, еще дело далекого будущего. Таким образом, значительная в численном отношении обычная рабочая сила продолжает подвергаться ежедневной обработке массовым аппаратом манипулирования сознанием господствующего строя. А реклама, так эффективно стимулирующая желания (и тем самым побуждавшая рабочих работать сверхурочно для удовлетворения этих желаний), усиливает мощную идеологию уровня жизни и оказывает массовую поддержку индустриальной системе, Действующей в настоящее время в Соединенных Штатах.
Дэниел Белл называет знания «стратегическим ресурсом» и указывает, что «как всегда, когда речь идет о ресурсах, весь вопрос состоит в том, в чьих руках они находятся и кто будет принимать необходимые решения об их распределении». Он пытается найти некий «баланс знаний и возможности объяснять технические компоненты и размеры издержек; расширить границы выбора и определить моральное содержание всех вариантов выбора, с тем чтобы решения принимались более сознательно и с большим чувством ответственности» [5].
Однако именно невозможность достигнуть этого приводит многих в состояние подавленности. Использование знаний исходя из соображений морали и гуманности так, чтобы все последствия принятия решений были подвергнуты предварительному изучению,— это как раз то, что так ловко избегает делать система управления развитого индустриального государства с рыночной экономикой, и в первую очередь это касается средств массовой информации. Происходит это даже не потому, что те, кто принимает решения, действуют со злым умыслом, а просто потому, что долгосрочные социальные соображения находятся в противоречии с краткосрочными соображениями выгоды, а в основе рыночной экономики лежит немедленная реализация личной выгоды.
Механика государства в целом прекрасно уживается с системой ценностей и процессами мышления людей, которых постоянно и настойчиво учили переводить свои личные условия на язык мгновенных мелких подачек. Таково на сегодняшний день положение и умонастроение «средней Америки». Однако это не объясняет положения некоторой части нового пополнения рабочей силы, состоящей из работников умственного труда. Эта группа, многочисленная и постоянно увеличивающаяся (только число студентов университетов в два раза превышает число всех рабочих страны, занятых в производстве), уже начала создавать совершенно иную систему социального измерения. По сути проблема «управляемости» работников умственного труда (или тех, кто еще находится в процессе подготовки) уже сегодня, а не в будущем, как предсказывал Дракер, вызывает серьезные затруднения.
Каковы бы ни были перспективы, нельзя отрицать тот факт, что среди молодежи с выше среднего уровнем образования и семейных доходов очень сильны враждебные настроения по отношению к коммерческому информационно-развлекательному обществу. Ректор Колумбийского университета Уильям Макджилл подчеркивает, что «примерно от одной трети до половины студентов входят сегодня в группу отчуждения» [6]. Результаты исследования, представленные президентской комиссии по проблемам волнений в университетах, свидетельствуют, что «почти все студенты колледжей считают, что та или иная форма конфронтации необходима и эффективна для изменения общества» и что «три четверти студентов согласны с тем, что «в своей основе Соединенные Штаты являются расистским обществом»»[7]. Стотон Линд пишет по этому поводу следующее:
«Образование пытается подготовить молодежь к недостойной и бесчеловечной трудовой жизни взрослых, а потому само становится мишенью. Быстрый рост высшего образования после второй мировой войны был вызван техническими изменениями в промышленности. Автоматизированная и компьютеризированная промышленность нуждается во все большем числе молодых мужчин и женщин, обладающих квалификацией служащих и покорностью рабочих. Большинство из семи миллионов учащихся наших колледжей готовятся для квалифицированного послушания. Студент, как и работник, которым он намеревается стать, пользуется своим умом, равно как и руками, по не творчески, не по собственной инициативе, а по-прежнему в рамках приказов, спускаемых сверху вниз. Таково и современное высшее образование. И студенты заявляют тем, кто отдает им приказы, что они могут тренироваться в искусстве десятника на комнибудь другом. Они не желают быть согбенными, сломленными и бессловесными» [8].
Окрестив отрицание стандартных американских ценностей «контркультурой», Теодор Рожак[9] и другие приписывают эту усиливающуюся оппозицию молодежи жестким рамкам и ортодоксальности, навязанным обществу техникой. Рожак критикует манипулятивную культуру как неизбежное последствие неиствующей техники. Специфическая социальная организация, определяющая характер техники и ее применение, считается, согласно такой точке зрения, неуместной. Нелепо, но поддерживаемая Рожаком нетрадиционная культура сама страдает от тех же извращений, что и «правильное» общество, поглощенное техникой. Новый образ жизни молодежи превратился в прибыльное дело. Фестивали рок-музыки, реклама и сбыт пластинок, атрибуты культа, и одежды стали предметом предпринимательства наживающихся на хиппи капиталистов, а само «освобождение» превратилось в ходкий товар. «Движение» превращается в рынок сбыта. Очевидно, не только техника, но также и определенные виды критицизма не могут устоять перед специфическим общественным строем.
И все-таки американская «культурная революция» со всеми ее недостатками и обусловленностями подрывает общепринятые ценности традиционного общества. Труд, дисциплина, иерархия и подавление подвергаются постоянным нападкам, и зачастую именно частные предприниматели, использующие новое мировоззрение и образ жизни молодежи для выкачивания прибылей, способствуют раскрытию сути общественного строя и высвобождению эмоциональных потоков, направление которых никто не может точно предсказать.
Автоматизация производства, которая в конце концов может полностью вытеснить обычную людскую рабочую силу, неминуема (по крайней мере в историческом смысле), и сознание молодежи уже проникнуто пониманием необходимости навсегда избежать традиционного принудительного труда. Поскольку составляющее фундамент общества институциональное устройство не подает никаких признаков адаптации к этим абсолютно новым возможностям техники, конфликт разразился на личностном бихевиористском (культурном) уровне, скрывая — и на данном этапе отрицая — более глубокие экономикосоциальные проблемы, лежащие в основе культурного бунта.
В 60-х гг. страна, казалось, «отдала» свою молодежь во власть нигилизма с примесью насилия и иррационализма. В начале 70-х гг. положение выровнялось, но затишье может оказаться ложным. В любом случае именно подвергающаяся натиску техники и все же противящаяся структурным изменениям социоэкономическая система ответственна за резкие отклонения компаса эмоций молодежи.
