Есть у детей одна удивительная особенность, не поддающаяся никакому логическому объяснению. Почему в будние дни, когда нужно просыпаться рано, их не добудишься, зато в выходные они поднимаются ни свет ни заря?

— Ну что за наказание такое, — ругалась мама, — неужели нельзя хотя бы в воскресенье дать мне выспаться?

— Я кушать хочу, — канючила Гаянэ.

Мы с Каринкой виновато сопели на пороге родительской спальни. Нам было очень жалко маму, она действительно недосыпала — поднималась в шесть утра, а ложилась поздно ночью. Мама вела в старших классах русский язык и литературу и часто приносила домой большие стопки тетрадей с контрольными диктантами и сочинениями. Вечера напролет она занималась нами, а когда мы ложились спать, стирала, гладила или вязала, а потом еще проверяла тетради учеников. Мы помогали ей, как могли. Если мама затевала стирку раньше, чем мы ложились, я вместе с нею полоскала и отжимала белье. Сначала мы прокатывали его между двумя валиками стиральной машины — я крутила ручку, а мама заправляла отстиранное обжигающее белье в валики, а потом полоскали в ванне, доверху наполненной чистой водой. Далее затягивали белье жгутом и, накручивая с обоих концов, отжимали влагу по возможности до последней капли.

Какое-то время и с приготовлением завтраков получалось справляться самим, в конце концов, мы с Каринкой были уже достаточно большими девочками и вполне могли соорудить бутерброды и заварить чай. Но однажды я чуть не спалила полкухни, и мама строго-настрого запретила нам подходить к плите. А раз уж завтракать всухомятку она нам тоже не разрешала, пугая детским гастритом, то ничего не оставалось, как будить ее ни свет ни заря.

Пока полусонная и недовольная мама жарила омлет и заваривала чай, мы с деланно-скорбным выражением на лицах накрывали на стол.

— Мам, мы ооочень долго терпели, — оправдывалась Гаянэ, — вот когда совсем в зивоте заскворчало, тогда пошли тебя будить.

— Может, все-таки заурчало? — Мама поддела лопаточкой румяный омлет и перевернула его на другой бок.

— Сначала заурчало, потом заскворчало, да так сильно, что ноги вот так — вот так делали, — Гаянэ взобралась на угловой диванчик и мелко затрясла ногами. — Прыставляешь, мам, чуть с голоду не умерли, так ноги дрыгались!

Мама прыснула и окончательно проснулась. Чмокнула Гаечку в кругленькую щечку.

— Это даже хорошо, что вы меня разбудили, а то мне снился жуткий кошмар, — вздохнула она.

— Какой?

Но мама не стала рассказывать, что ей снилось. Она разложила по тарелкам омлет и ушла в ванную комнату — «разговаривать с водой». Этому ее научила бабуля. В Архангельской губернии, откуда она родом, считалось, что вода уносит с собой все печали.

— При этом нужно обязательно соблюдать два правила, — объясняла она, — рассказывать свои горести «бегущей» воде и не проговариваться больше никому. Иначе она обидится и не поможет. Это сейчас все просто — открыл кран и нажаловался о своей беде. В наше время такого не было. Проснешься с утра, или к речке побежишь, или встанешь над дождевой бочкой, зачерпнешь ковшиком воды, льешь тонкой струйкой и рассказываешь. А потом прошепчешь: «Водичка-водичка, унеси мои страхи за далекие берега в темные врата, да закопай в глубоком овраге, да придави тяжелым валуном».

— И помогало? — Мы, затаив дыхание, слушали бабулю.

— Помогало.

Мы с Каринкой как-то уже просили помощи у воды. Аккурат перед творческим вечером в городском доме культуры. Маня на этом концерте должна была сыграть на скрипке, а на нас с Каринкой возложили ответственность исполнить в два голоса песню «Мокац невесты».

В ночь перед выступлением мы не сомкнули глаз. Волновались.

— Давай попросим у воды, чтобы она помогла нам, — предложила сестра.

— Давай, — обрадовалась я.

Мы прокрались в ванную, открыли кран.

— Водичка-водичка, — зашептала Каринка, — унеси наши страхи за далекие берега да похорони где бабуля рассказывала, а то мы не помним, чего она там говорила. И сделай так, чтобы мы на концерте выступили лучше всех.

— За Маню еще попроси, — пихнула я ее локтем.

— Да, — спохватилась Каринка, — и чтобы Маня ни разу не сбилась, а то она жаловалась, что плохо выучила пьесу.

Видимо, водичка истолковала наши слова с точностью до наоборот, потому что концерт «удался» на славу — сначала Манюня пиликала на скрипке так, что с потолка кусками сыпалась штукатурка, а потом сестра устроила на сцене форменное светопреставление. Когда ведущий объявил: «Песня „Мокац невесты“, Комитас, исполняют сестры Абгарян», — Каринка прыснула.

— Быгага, — покатилась она, — сестры Абгарян!

— А что, надо было нас братьями Абгарян объявлять? — прошипела я.

Мы вышли на сцену, аккомпаниатор взял аккорд, Каринка открыла рот и сорвалась в смех. Пока я драла глотку, пытаясь изобразить двухголосное пение, сестра корчилась от хохота, уткнувшись мне в спину.

Слушатели ликовали, бешено хлопали и требовали исполнения на бис. Я старалась не глядеть в зал — во втором ряду, поджав губы, сидела Ба.

— Никогда больше не выйду петь с тобой, — рыдала потом за кулисами я.

— А нечего объявлять меня сестрами Абгарян, — оправдывалась Каринка.

Ба после концерта назвала нас дегенератками и сказала, что это самый большой публичный позор, пережитый ею за всю жизнь.

Поэтому, когда мама пошла жаловаться воде, мы с сестрой переглянулись и пожали плечами. Каринка быстро соорудила из хлеба, ломтика брынзы и поджаристого омлета бутерброд и украсила его перьями зеленого лука.

— Видала красоту? — повертела она бутербродом у меня перед носом.

— Можно подумать! — фыркнула я.

Гаянэ, нахохлившись, сидела над своей тарелкой. К омлету она не притронулась.

— Ты чего не ешь?

— Я просто рассказываю омлету свои горя, — объяснила она. — Сначала рассказала, как меня в садике Ася за волосы три раза пребольно дернула, а сейчас рассказу, как Каринка громко хрыпела и не давала нам спать. А потом поем.

— Сама ты хрыпишь, понятно? А я храплю! — надвинулась на нее Каринка.

Гаянэ озадаченно уставилась на нее.

— Так я же и говорю — хрыпишь, — засопела она, — умыпалата ты, вот ты кто! Сначала ты хрыпела, а потом Наринка пихалась локтем. И я проснулась. Полезала немнозко, мне стало скучно, и я разбудила Наринку. Мы полезали, послушали твой хрып и, когда заболели уши, решили тебя тозе разбудить. Вот.

— До сих пор звон в ушах стоит, — подтвердила я слова Гаянэ. Каринка отложила бутерброд и полезла драться, но тут из спальни вышел папа, и мы побежали обниматься с ним.

— Несите обратно мои деньги, — пробурчал папа вместо приветствия.

— Все? — расстроились мы.

— Все!

Вчера у папиного друга случился день рождения, вследствие чего папа вернулся домой навеселе и вручил каждой из нас по десять рублей. Мы особо не радовались, потому что по опыту знали — деньги, которые папа раздаривает, будучи подшофе, он обязательно забирает утром. Сегодняшнее утро, увы, исключением не стало.

Пока мы, вздыхая, доставали из копилок купюры, мама ругала отца.

— Сколько раз тебе говорить, что нельзя с детьми так поступать — ты им сначала отдаешь деньги, а потом забираешь.

— Жена! — взвыл папа. — Во-первых, я вчера был навеселе.

— И еще — был навеселе! — не преминула вставить шпильку мама.

— Ууууу, носовой волос! Так вот, во-первых, я был навеселе, во-вторых — я же не все деньги забираю, каждой дам по пятьдесят копеек. Пусть гуляют!

— Ура! — запрыгали мы. — Пятьдесят копеек! Это же две трубочки со сливочным кремом и один коржик!

— Видишь? Они совершенно на меня не обижаются. Правда, девочки?

— Правда-правда, — захлопали мы в ладоши.

— А еще я вам обещаю, что через неделю, в следующее воскресенье, мы обязательно поедем на шашлыки.