– Да разве его переубедишь? – поддакивала Ба.

Потом Фая села на диван, усадила себе на колени Маньку и несколько минут обильно рыдала в ее всклокоченную макушку.

– Деточка, как же ты выросла! – приговаривала она и выпытывала, помнит ли ее Маня.

Манька виновато сопела – последний раз она гостила у тети Фаи шесть лет назад и ничего, кроме шумного моря, больших кораблей и шоколадного мороженого в вафельном стаканчике, не запомнила. А еще она запомнила дочку тети Фаи, Лину. Лина умела смешно косить глазами и носила брюки-клеш могучей амплитуды. Манька как-то увязалась за ней в магазин и запуталась в широченных брючинах. Еле выпуталась.

Потом, вдоволь нарыдавшись в Манины кудри, тетя Фая знакомилась с нами: поцеловала каждую в щечку, долго восхищалась Сонечкиной седой прядью волос, чем навсегда снискала ее расположение. Затем она наконец вспомнила, что у сестры юбилей, поздравила ее с днем рождения и вручила подарок – два отреза красивой ткани (на платье) и кожаную, цвета топленого молока, сумочку.

Гуляли мы до поздней ночи. За столом собрались самые близкие: родные Ба, наша семья, тетя Валя с Мариам и щекастым Петросом и дядя Гор с женой Мелиной. Через какое-то время осоловелые от впечатлений Гаянэ с Сонечкой, трогательно обнявшись, спали на Дядимишиной кровати, Петрос тихо посапывал в своей коляске, а мы с Манькой и Каринкой, пока взрослые отвлекались на воспоминания и анекдоты, поглощали сладкое. Оторвались на полную катушку, закусывая воздушный бисквитный торт конфетами, а песочное печенье – приторно-сладкими финиками и жареными орехами с изюмом.

В общем – праздник удался на славу.

Дядя Мотя уехал в четверг, а тетя Фая гостила у Ба до конца недели. Мы успели очень привязаться к ней – она умела смешным голосом рассказывать сказки и была непревзойденной «водой» в прятки. Куда бы мы ни спрятались, находила нас за считаные минуты. Дядя Миша говорил, что в тете Фае погиб великий сыщик, а тетя Фая ласково называла его шлимазлом и дамским угодником. Правда, когда она впервые так сказала, мы от незнания решили, что она назвала дядю Мишу дамским негодником и пришли к ней за разъяснениями.

Тетя Фая сначала посмеялась, а потом ломала голову, как же нам объяснить смысл выражения «дамский угодник».

– Это мужчина, который ведет себя так, чтобы угодить женщинам.

– А что такое «угодить»?

– Понравиться.

– Бабник, что ли? – пришла на помощь тете Фае Каринка.

– Ха-ха-ха. Ну, в том числе немножко бабник.

– Какое там немножко! – встопорщилась Ба. – Мишу хлебом не корми, дай только за бабами приударить.

– А что же ты хотела, весь в своего деда.

– В какого это деда? – заблестели глазами мы.

– А вот эта история не для ваших ушей, – покачала головой тетя Фая.

– Ну и ладно, – легко согласились мы.

Ба подмигнула нам и приложила палец к губам. Мы понимающе улыбнулись ей в ответ. Не расстраивать же тетю Фаю тем, что про Исаака Шаца, у ног которого укладывались штабелями первые бакинские красавицы, мы давно уже всё знаем. Пусть тетя Фая остается в счастливом неведении.

Меньше знаешь – крепче спишь.

Мама говорит, что про Первомай надо или хорошо, или никак. Никак – это, наверное, молча.

Только попробуй о Первомае молча, когда в этом году прошла первая в истории нашего района демонстрация! Раньше демонстрации у нас не проводились, городок счастливо прикидывался глухой провинцией и ограничивался просмотром празднества по телевизору. Но в середине апреля грянула строгая директива из Еревана, и у нас началась новая, насыщенная политической и прочей коммунистической активностью жизнь.

Уступать столице в размахе проводимого мероприятия руководство района не собиралось, поэтому в организацию демонстрации впряглись все – театральная труппа Дома культуры, музыкальная и художественная школы, а также ансамбль песни и пляски консервного завода «Светлый путь». Весь цвет района, можно сказать. Руководил процессом третий секретарь райкома товарищ Минасян, маленький толстый мужичок с задорно торчащими параллельно плечам ушами и абсолютно лысым, в мелкую рыжую крапушку, черепом. Помимо завлекательной внешности товарищ Минасян обладал еще двумя качествами: абсолютным самодурством и неиссякаемыми залежами воистину болезненной фантазии. По безумным идеям, которыми он неустанно фонтанировал, можно было написать обширный научный труд о природе и тонкостях неадекватного поведения человека в период шизофренического обострения.

«Если уж организовывать первомайскую демонстрацию, то такую, чтобы обзавидовались все!» – решил товарищ Минасян и рьяно взялся за дело.

Первое, что пришло в шебутную голову третьего секретаря – это пустить впереди колонны скульптуру Мухиной «Рабочий и колхозница». Желательно в натуральную величину. Ну или хотя бы в человеческий рост, но тогда уже на высоком постаменте.

– Главное, чтобы серп и молот были настоящие. Орудия труда муляжом быть не должны, это издевательство над простым рабочим народом и потакание подрывной политике империалистов! – выдвинул он ультиматум директору художественной школы Патрику Мовсесовичу.

Возмущению худющего и костлявого Патрика Мовсесовича не было предела:

– Вы понимаете, что требуете невозможного? Во-первых, где я возьму такое количество гипса, а во-вторых – нет у нас ни одного мало-мальски соображающего скульптора!

– Гипс не проблема. В больнице попросим.

– Как это в больнице?

– Переломы они чем фиксируют? Гипсом? Гипсом! Вот и попросим у них мешок-другой.

– Вы что, хотите, чтобы я из медицинского гипса вылепил вам рабочего и крестьянку? – нехорошо прищурился Патрик Мовсесович.

– А что? Нужен какой-то специальный гипс?

– Да черт с ним, с гипсом! – окончательно вышел из себя директор художественной школы. – Скульптора откуда возьмете? Тоже в больнице попросите?

– А ты на что? – не преминул съязвить товарищ Минасян.

– Я художник-абстракционист! – отбрил его Патрик Мовсесович.

– Гхмтху, – подавился нахлынувшими эмоциями третий секретарь райкома. – То есть лепить ты совсем не умеешь, да?

– Да! В смысле нет! Тьфу ты! – окончательно запутался директор художественной школы. – В общем, не умею я лепить.

– Рисуешь абст… асбт… как ты назвал?

– Абстракционизм. Я рисую абстрактные картины.

– Это какие?

– Аллегоричные. Метафизические. Отвлеченные.

Крапчатый череп товарища Минасяна возмущенно заполыхал огнем.

– Фантастические, – выкинул белый флаг Патрик Мовсесович.

– Это когда вместо головы жопа, что ли? – оживился третий секретарь райкома.

– Товарищ Минасян!

– А чего это товарищ Минасян? Можно подумать, это я рисую все шиворот-навыворот! Ладно, фиг с вами, делайте лозунги и транспаранты. Я что-нибудь другое придумаю!

Повезло на скульптуру театральной труппе Дома культуры. Под бдительным оком третьего секретаря режиссер Каспарьян полдня выбирал актеров на роль Рабочего и Колхозницы. Кастинг закончился ближе к ночи. Товарищ Минасян еще какое-то время бесновался в костюмерной, отбирая для актеров подходящие наряды. Пока Рабочий и Колхозница переодевались за ширмой, он скрашивал свое ожидание, как мог. Восторженно цокая языком, щупал гладиаторский костюм Спартака. Нырнул в мантию короля Ричарда, запутался в складках, еле выбрался. Зачем-то перенюхал отчаянно линяющие боа. Исчихался до икоты.

Далее ходил с важным видом вокруг будущей скульптуры, вносил рацпредложения.

– Колхознице сделайте широкую корму, – велел он режиссеру.

– Зачем корму?

– Где это вы видели колхозницу без кормы?

– У Мухиной, – огрызнулся Каспарьян.

– Вот и усовершенствуйте статую Мухиной. И обработайте белой краской!

– Кого обработать краской? Зачем? – испугался режиссер.

– Рабочего и Колхозницу. Чтобы походили на гипсовую статую.

– То есть как это на гипсовую статую? И как вы себе это представляете? Гипсовые статуи будут маршировать во главе колонны?