– У нас замок сломался, а в хозяйственном завоз обещают только к концу недели. Вот мы и перегораживали дверь лопатой для надежности, – пропыхтела десятая квартира.

Тетя Сирун какое-то время глотала ртом воздух, не в силах выдавить из себя адекватный ответ на столь необдуманное поведение соседей, потом махнула рукой и побежала к нашим мамам – скандалить.

По итогам скандала досталось всем – и Маринке из тридцать восьмой, и Ритке из тридцать пятой, ну и нам с Каринкой досталось, куда уж без нас.

И хотя Ба отлично знает эту историю со всеми леденящими душу подробностями, все равно заставляет нас пересказать ее от начала и до конца. И пока мы понуро исповедуемся, как волокли со стройки цемент, заткнув дырявый бок ведра Риткиной спиной, Ба подкладывает нам печенье, подливает компот и цокает возмущенно языком. И хотя лицо у нее серьезное, в глазах бегают озорные искорки. Мне иногда кажется, что Ба так привыкла к нашим проделкам, что, если на ее пути случается хоть один не отягощенный треволнениями мирный день, она начинает сильно дергаться по этому поводу. Испортили мы взрослых, что уж там говорить. Превратили из образцовых людей в хулиганов. Вон, даже мама вынуждена приврать тете Сирун, чтобы выгородить нас! Главное, так убедительно и гладко приврала, что в душу прокрались нехорошие подозрения насчет ее образцово-показательного поведения в детстве.

В отъездах Маньки, помимо бесконечных минусов, есть один неоспоримый плюс – возвращается она всегда с целой кучей новостей. И всю эту кучу в первый же день приезда ворохом скидывает на наши головы. Мы какое-то время ходим контуженные впечатлениями, а потом, немного успокоившись, обсуждаем новости, уютно расположившись на пледе под плакучей ивой.

По рассказам Маньки получается, что городские дети живут жизнью избранных. К их услугам большие парки с каруселями, цирки, кукольные театры, крупные универмаги и клубничный коктейль «глиасе» за двадцать копеек!

– А сколько там кинотеатров! – закатывает глаза Манька. – Можно целый день бегать по городу и без конца смотреть «Зиту и Гиту»! И никто не посмеет согнать тебя с твоего места, потому что на билете указан ряд и номер кресла, так что ты можешь потыкать ему в лицо билетом и сказать: «Слушай, ты, осел, неужели не видишь, что я сижу в пятом ряду на сиденье восемь?»

– А он чего? – трепещем мы.

– А он ничего. В драку не лезет, – расстроенно констатирует Манька. – Еще и извиняется!

– Прям извиняется? – недоверчиво щурится Каринка.

– Извиняется! Эти городские какие-то уж очень воспитанные люди. Прямо скучно с них!

Манька отщипнула травинку, задумчиво повертела ее в пальцах. Откусила кусочек, задумчиво пожевала.

– А давайте плеваться наперегонки травинками? – вдруг предложила она.

– Это как?

– Ложимся рядом, откусываем травинки и плюемся. Кто дальше всех выплюнет, тот настоящий молодец!

Какое-то время мы увлеченно плевались пучками травы, потом переключились на листья плакучей ивы. Листья оказались горькими на вкус, и плеваться ими получалось особенно быстро, потому что долго мусолить во рту такую гадость было просто невозможно.

Чемпионкой по плевкам стала Маринка, она плевалась дальше и прицельнее всех.

– Ты прямо настоящий Робин Гуд! – похвалили мы ее.

– Ну хоть в чем-то я чемпионка, а то ни подраться, ни по дереву вскарабкаться… – снова закручинилась Маринка.

– У каждого свои таланты, – дипломатично перебила Манька, вывалила язык и несколько раз провела по нему ладонью, пытаясь стереть остатки ивовых листьев, – у этих листьев вкус шпинатного «Бебимикса». Буэ!

– Чего?

– Шпинатного «Бебимикса». Это еда такая, для маленьких детей. Вроде «Малыша», но коробочка другая, импортная. Внутри порошок, его надо разбавлять тепленькой водой. Получается каша. Бывает с разными вкусами – пшеничная, гречневая, со вкусом яблок. А бывает зеленая, со шпинатом. Чистая отрава!

– Откуда ты знаешь, что чистая отрава?

– Потому что сама попробовала. Мама этой кашей маленького Алика кормит. Бедный, бедный Алик, как можно такое есть? Он и не ест ее вовсе и плюется похлеще Маринки. Все исплюет: и себя, и маму, и складной стульчик, и стену напротив, и пол! А мама только и делает, что мгновенно все подтирает. И не сдается, кормит его и кормит. Водит ложкой перед носом, говорит: «Открывайте ангар, сейчас туда залетит самолет, – и громко гудит: – Вввввв!» Алик, заслышав мамино гудение, тут же открывает рот, а потом, опомнившись, начинает усиленно плеваться шпинатным «Бебимиксом». Вот мне и стало интересно, чего это он так плюется. Попросила у мамы попробовать. – Манька упала лицом в руки, полежала так какое-то время, потом уставилась на нас вытаращенными глазами. – Девочки, это такая гадость, меня чуть не вырвало. Говорю маме – ну зачем ты кормишь этой гадостью Алика, ее же есть невозможно. А мама говорит – тебе невозможно, а ему возможно. Ага, возможно! Стал бы он отплевываться, если каша была бы ему вкусной!

Мы какое-то время молчим, представляя себе перемазанного «Бебимиксом» Алика и тетю Галю, водящую у него перед носом ложкой.

– Тебе хоть нравится у мамы? – наконец решаюсь спросить у Маньки я.

– Ну конечно нравится, – откликается Манька и начинает загибать пальцы, перечисляя преимущества: – Во-первых, она красивая, во-вторых, она меня очень любит, называет доченькой и ангелочком, в-третьих – у нее смешной муж. Он учит играть меня в шахматы, но постоянно отвлекается. Я могу как угодно переставлять фигуры на доске, он ничего не замечает. Совсем слепой. Однажды вообще переставила фигуры, как в шашках, и он стал дальше в шашки играть, даже не вспомнил, что вроде как начинали с шахмат.

– Он что, дурак?

– Вообще-то нет. Но ведет себя странно. Мама ему говорит – Роберт, я тебе выгладила голубую рубашку и светлые брюки. Вон они, в спальне, на спинке стула висят. И уходит за хлебом. Возвращается, а дядя Роберт так до сих пор и не одет. Сидит на стуле, на спинке которого висит выглаженная одежда, и страдает. Не нашел!

– Значит, точно дурак.

– Говорю же – нет! Наоборот, очень умный. И от этого странный. Похож на Жака Паганеля из «Детей капитана Гранта». Мама удивляется, как он вообще дорогу домой находит. Говорит – с его рассеянностью каждый раз можно в новый дом возвращаться.

– А детей своих он не путает? – волнуемся мы.

– Детей не путает. Но имена путает, может Алика Мариком назвать. А вообще он хороший. И добрый. И братья у меня хорошие. Например, Алик. Его тискать можно, он это очень любит. И потом Марик. Вроде маленький, но такой ловкий! На спор разбил двухлитровую банку абрикосового варенья футбольным мячом. Я говорю – не попадешь. Он говорит – попаду. Я говорю – а вот и нет. А он говорит – а вот и да. Разбежался, вдарил и разбил.

– И чего? – похолодели мы.

– Ну, – отвела глаза в сторону Манька, – иногда мама мне очень Ба напоминает. Как выйдет из себя, как разорется! Хотя ее тоже можно понять, три дня возилась с вареньем, закатала в банки, поставила на пол – остывать. А тут Марик с мячом. В общем – одни траты.

– А разве нельзя было варенье обратно в банку собрать? – подала голос Маринка.

– Нет. Во-первых, с пола ничего не едят. Особенно когда взрослые это видят.

– А если мороженое уронил? – встряла я.

– Тогда нужно как-нибудь незаметно допинать его за угол и там быстро съесть, пока не отобрали. Не перебивай меня, Нарка, а то я забываю, о чем говорила. Итак, во-первых, нельзя ничего с пола есть. А во-вторых – от разбитой банки осколков много, если они попадут в живот, могут поранить кишки. И тогда всё. Кирдык.

– Чего-о-о-о?

– Кирдык. Ну, то есть всё, умер. Слово смешное, да? Дядя Роберт очень любит его повторять. Кирдык!

Мы сначала посмеялись, а потом принялись повторять новое слово на всякий лад. С каждым разом оно нам почему-то казалось смешнее и смешнее.

– Кир-дык, – выговаривали мы по слогам и срывались в визг.

– Ой, кирды-ы-ы-ы-ык!