– Не исключено, но вряд ли, – вздохнула Манька, – мне бы лучше мороженым торговать!

– Мороженым каждый дурак захочет торговать. А вот зубы выдирать не каждый дурак пойдет! – пожала плечом я.

Каринка захихикала:

– Ты хочешь сказать, что наш папа дурак?

– Нет! Я хотела сказать…

Манька нетерпеливо махнула рукой:

– Нарка, это понятно, что ты хотела сказать. Но мороженым торговать ведь интереснее, чем зубы вырывать, так?

– Так, – кивнула я.

– Ну вот. Об этом я и говорю!

Тот факт, что мороженым торговать в миллион раз интереснее, чем зубы выдирать, ни в коем разе не умаляет Тетикириного светлого образа в наших глазах. Потому что тетя Кира – самый приветливый, добрый и отзывчивый человек на свете. И чаем угостит, и покажет, как инструменты стерилизуют, и, когда папа этого не видит, покатает нас в стоматологическом кресле. Чтобы поднять или опустить кресло, нужно надавливать на специальную педаль. Сидящий в кресле человек дотянуться до нее никак не может. Поэтому тетя Кира по очереди усаживает в кресло то Маньку, то Каринку и, резво надавливая на педаль, катает их вверх и вниз. Я наблюдаю этот аттракцион издали, потому что нет в мире силы, которая заставила бы меня добровольно сесть в стоматологическое кресло. А если даже такая сила и существует, то ей придется мобилизовать все свои резервы, чтобы до этого кресла меня доволочь. Уж не знаю, откуда во мне столько страха, но любой поход к врачу я превращаю в такое светопреставление, что самой потом совестно. Но это потом, когда тебя уже привели домой, и ты, не в силах больше плакать, тихо икаешь в угол, куда тебя поставили за «примерное» поведение. Честно говоря, я плохо помню, что в кабинете врача творю. Судя по квадратным глазам медперсонала – что-то несусветное. И главное, откуда у меня силы берутся сопротивляться целому отделению, ума не приложу! Но факт остается фактом – ни одному работнику нашей поликлиники еще не удалось меня по-человечески осмотреть. Только ухо-горло-носу тете Тамаре удалось. И то издали.

А Манька врачей совсем не боится. Тоже ненормальная, скажете? Как такое может быть, чтобы девочка не боялась врачей? Совсем не боялась? Ни капельки? Но вот ведь удивительная история – Манька действительно их не боится! Если бы не рамки приличия (то есть строгий запрет Ба), она каждый день, как на работу, ходила бы на прием в поликлинику. Притом она ведь не с визитом вежливости туда приходит! Она ведь напрашивается на разные процедуры – кровь из пальца сдать, может, какие еще анализы. К папе обязательно зайдет, а то мало ли, вдруг пришла пора несколько зубов запломбировать, а остальные вообще вырвать! Папа Маньку за такое трепетное отношение к своему организму очень хвалит и постоянно ставит мне в пример. А я в ответ обиженно соплю. Мне бы очень хотелось быть такой же бесстрашной, как моя подруга. Но у меня не получается.

Что касаемо нашей Каринки, то врачей она просто не замечает. Наверное, над Каринкой можно какие угодно медицинские эксперименты ставить, она даже ухом не поведет. А всё почему? А всё потому, что в кабинет врача Каринка приходит не за лечением, а за больничным оборудованием и прочими клещами… клешнями… в общем, страшными штуками. Поэтому, если она появляется в поликлинике, все врачи и медсестры баррикадируются в кабинетах и глаз не сводят со своих пинцетов и ланцетов. Ведь все отлично помнят, как однажды тетя Тамара опрометчиво оставила Каринку буквально на секундочку в кабинете, а потом недосчиталась ларингоскопа и каких-то специальных ножниц! Инструменты нашлись через неделю, когда мама меняла наше постельное белье. Обнаружив их под Каринкиным матрасом, она первым делом побежала выспрашивать у папы, что это такое. Папа мигом вычислил ларингоскоп, вспомнил, как тетя Тамара на пятиминутке жаловалась на пропажу инструментов…

– Твоя дочь снова умудрилась отличиться! – задымился он ушами.

– Почему это моя дочь? – встала руки в боки мама.

– А чья?

– Чья-чья! Ничья! То есть наша общая!

Так как «наша общая дочь» наотрез отказалась объяснять, зачем ей понадобились медицинские инструменты, думать над своим поведением ей пришлось дольше обычного – аж до самого обеда, целых три часа. За эти три часа Каринка разобрала и обратно собрала напольные часы, распорола край покрывала, посчитала все загогулины на шторах, начертила разные фигурки ребром пятикопеечной монеты на боковой панели шкафа. В довершение дел расковыряла нехилую лунку под батареей отопления, с далеко идущими планами расковыряла – под лаз. Мало ли, может, терпение родителей когда-нибудь закончится, и они запрут ее в спальне навсегда! А лавры узника замка Иф, четырнадцать лет просидевшего в осклизлых тюремных стенах, Каринку почему-то не прельщали. Поэтому она, во-первых, проковыряла лунку под лаз, а во-вторых, решила пойти на переговоры.

За обедом сестра заявила, что много чего передумала и теперь решила начать жизнь с чистого листа.

– Это как? – замерла с вилкой у рта мама.

– Пока не знаю как. Но про чистый лист точно решила.

– Ты хоть понимаешь, что означает это выражение?

– Понимаю. Не шалить. Никого не бить. Ничего не ломать… – Каринка тяжело вздохнула. – Так ведь со скуки умереть можно!

– Но другие дети ведь не умирают!

– Не умирают.

– Почему бы и тебе не попробовать?

– Попробую. Только, если у меня не получится, пеняйте на себя.

– То есть как это пеняйте на себя? – опешила мама.

– А вот так.

На кухне воцарилась такая тишина, что слышно было, как внизу, в квартире тети Маруси, кто-то страстно скребет ложкой дно тарелки.

– Мам, «пеняйте» от слова «пень», да? – решила вывести маму из оцепенения я.

– Что? – очнулась мама. – Какой пень? А! Нет. Это разные слова.

– В общем, все меня слышали, – вздохнула Каринка и выбралась из-за стола, – я буду очень стараться, вот прямо клянусь.

И сумбурно потыкала себя пальцами в грудь. Видимо, перекрестилась. Для острастки.

В тот день папа вернулся с работы сильно озабоченный.

– Оказывается, у Киры скоро юбилей. Двадцать пять лет работы в нашем отделении. Надо ей подарок купить.

Мама усадила мужа за стол, машинально завернула в лаваш брынзу с зеленью и вручила ему: – Ешь!

– Да я как бы сам могу, – рассмеялся папа.

– Фух, завертелась я тут с детьми, – заулыбалась мама и села напротив. – Так что же Кире дарить будем?

– Надо что-то знаковое. Дорогое. Давай чеканку подарим!

– Ты с ума сошел? Какая чеканка?

– Большая. Метр на метр. С изображением Арарата.

– Женщине! Чеканку! Ты бы лучше сразу ее уволил!

– Ну тогда сама придумай. Тебе лучше знать, что женщине дарить. Была бы Кира мужчиной…

– Ты бы подарил ей чеканку. Это мы уже слышали! Нет, тут надо что-то хорошее дарить. Дефицитное. Может, из одежды.

– Вот с Розой и решите, что ей подарить. А я умываю руки, – обрадовался папа.

– Так-так, – мама уже крутила диск телефона, – тетя Роза, здравствуйте, поговорить надо… У Киры скоро юбилей, двадцать пять лет работы в стоматологическом отделении. Что бы ей такое подарить? Ой, как хорошо, я как раз бисквит испекла! Всё, жду.

– Тетя Роза обещала на чай заглянуть. Так что не волнуйся, мы что-нибудь придумаем, – вернулась на кухню мама.

– Женщина, – резко заволновался папа, – придумывайте что-нибудь в пределах пятидесяти рублей. А то знаю я вас. Денег мало, в отделении всего восемь человек, скидываются по пять рублей!

– Так это получается сорок, а не пятьдесят?

– Мы с Максимом по десять рублей скидываемся.

Мама быстренько посчитала в уме, кивнула.

– Пятьдесят так пятьдесят. Налей себе компоту. Вон, кастрюля на плите стоит. Стой! Не двигайся! Я сама налью. А то снова придется пол на кухне протирать.

– Гхмптху.

– А чего это ты обижаешься? Забыл, как на той неделе суп разогревал? Я потом еле плиту оттерла.

– Хм!

– Вот тебе и хм! – Мама поставила перед папой стакан с яблочно-грушевым компотом. – На, пей.