Дер Элефант сильно наклонил голову, быстро повернулся и стал пробираться сквозь толпу конструкторов в переднюю.

Вера Григорьевна сузила глаза и уперлась кулаками в бока. Только сейчас Петя заметил, что она очень похожа на Самбо.

– Я не хочу спорить, – сказала она напряженным голосом. – Я хочу, чтобы ты позвонил в милицию и заявил, что у тебя пропала дочь. Тебе ясно?

Михаил Андреевич перестал смеяться. Он стал уверять жену, что волноваться и звонить в милицию еще рано, что Люсе и Мите наверняка скоро надоест разыгрывать из себя несчастных беглецов и они сами вернутся домой, как только проголодаются или устанут. В кухню вернулся Митрофан Фомич. Он уже был совершенно серьезен. Он сказал, что полностью согласен с Михаилом Андреевичем.

– Хорошо, – уже спокойнее сказала Вера Григорьевна. – Так что же ты предлагаешь? Вот так стоять да покуривать?

– Зачем покуривать! Попробуем сами их найти, – возразил Михаил Андреевич и добавил: – Товарищи, чего ради мы торчим в кухне? Тут душно и тесно... Пойдемте в комнату!

Розыски

Все перешли в самую большую комнату – комнату девочек.

– Присаживайтесь, граждане! – сказала Ксения Ивановна.

Конструкторы уселись рядышком на диван-кровати. Остальные разместились на другом диване и на стульях. Михаил Андреевич закурил новую папироску.

– Итак, наш военный совет считаю открытым, – провозгласил он шутливо, но, покосившись на жену, добавил уже серьезно: – В самом деле, товарищи, у кого из вас есть соображения по этому поводу?

Едва оправившись от сидения под мойкой, детектив понял, что для него снова настал момент проявить свои способности. Застенчивость помешала ему заговорить первым, он только шепнул Маше:

– Пусть посмотрят, какие вещи они взяли: может быть, это нам что-нибудь скажет.

Самбо огласила Петино предложение, и Ксения Ивановна ушла к себе в комнату. Скоро она вернулась.

– В общем, так, – сказала она и стала загибать пальцы на левой руке: – Люська захватила с собой один чулок, все свои трусики, порванное летнее платье и Машкину шерстяную юбку. У них эти юбки одного цвета, легко было спутать.

Бабушка повернулась к Вере Григорьевне:

– Ты мне хоть голову отруби, а Михаил прав: они где-то поблизости шатаются. Чтобы Людмила задумала далеко убежать да стала хватать что попало – это ты уж меня прости, не такая она дура!

Теперь даже Вера Григорьевна рассмеялась. Однако она тут же сказала, что но может сидеть сложа руки, пока ее дочь шатается без взрослых по огромному городу.

Снова стали думать, как найти беглецов. Вдруг шестиклассник Юра Достоинов что-то пробормотал, глядя на носки своих ботинок.

– Что? – спросил Михаил Андреевич.

Юра снова пробормотал, и снова никто ничего не понял.

– Что ты там бормочешь? – сказала Самбо. – Говори громче!

– Я говорю – в метро, наверно, катаются, – тихо сказал Юра. – Я, когда был поменьше и обижался на родителей, всегда уходил из дому и катался в метро.

Все рассмеялись, но Эдик Лазовский вскочил с дивана и горячо заговорил, что Достойнов высказал очень дельную мысль, что все ребята, собравшиеся здесь, должны немедленно отправиться в метро и заняться розысками.

– Не забывай, дорогой, что в метро десятки станций, сотни поездов и многие тысячи людей, – прогудел Дер Элефант.

Эдик остановился перед ним, заложив руки за спину и чуть наклонившись вперед.

– А система, Митрофан Фомич? Вы системе никакого значения не придаете? Если мы будем просто ездить в поездах да осматривать станции, разумеется, мы никого не найдем... Но если мы будем действовать по четко разработанному плану...

– Ну погоди, погоди! А что это за план?

– А план... план хотя бы такой. Беглецы наверняка не станут ездить взад-вперед по одной и той же линии; они станут кататься и по кольцевой, и по всяким радиальным линиям. Например, отсюда до Сокольников, затем от Сокола до завода Лихачева и так далее. Следовательно, они будут пользоваться переходами. Переходов не так уж много, Митрофан Фомич. Мы расставим в переходах свои посты – по одному человеку на каждом, – и вот увидите: не больше чем через два часа беглецы попадутся.

В конце концов взрослые решили, что лучше хоть как-нибудь действовать, чем сидеть в комнате да разговаривать.

Предложение Юры Достоинова, особенно план Эдика показались Пете верхом тактической мудрости. Детектив готов был локти кусать от досады, что не он первый все это придумал. Он попросил разрешения позвонить по телефону родителям, и Самбо отвела его в комнату, где стоял аппарат. Минут десять Петя трепетным голосом разговаривал то с матерью, то с отцом, то снова с матерью. Он растолковывал каждому из них, в каких волнующих событиях ему приходится участвовать, он дал честное-распречестное слово, что встанет завтра в семь утра и выучит все уроки, он так умолял позволить ему задержаться часов до десяти, что родители, поворчав, согласились.

Когда Петя вернулся в комнату девочек, Митрофана Фомича уже не было: он ушел домой проверять контрольные работы.

Петя узнал, что взрослые за это время разработали свой план действий: сначала они позвонят по телефону всем родным и знакомым, к которым могли бы заглянуть беглецы, потом, в случае надобности, объедут тех родственников и знакомых, у которых телефона нет. Бабушка Маши, Ксения Ивановна, останется дома для связи.

Потом юные конструкторы по очереди звонили своим домашним, предупреждая их, что задержатся. Только без десяти восемь участники розысков вышли на улицу.

Дом, в котором жила Самбо, находится недалеко от станции метро "Аэропорт". Когда ребята ввалились в вагон, Эдик пересчитал их.

– Двенадцать человек, – сказал он. – Пошли посмотрим, сколько в метро переходов.

Все подошли к висевшей на стене вагона схеме московского метро и стали изучать переплетение синих, зеленых, красных и желтых линий. Пассажиры поглядывали на ребят, большинство – добродушно, с затаенной улыбкой, кое-кто – угрюмо и подозрительно. Юные конструкторы были в той самой одежде, в которой они явились убирать помещение клуба, а для таких дел, как известно, в роскошные туалеты не наряжаются. Маша могла бы переодеться, но она этого не сделала из солидарности с остальными; теперь на ней был красный шелковый плащ, а из-под него видны были грязные тренировочные брюки. На Нине Изюминой был довольно длинный мамин халат с полинявшими цветочками, сверху его прикрывало голубое пальто. Мальчики считали зазорным в середине октября надевать пальто. Они щеголяли в пиджаках с оборванными пуговицами, в старых форменных гимнастерках с протертыми локтями. На Эдике Лазовском был хороший пиджак и невероятно засаленный рабочий комбинезон, который он из своеобразного пижонства уже два года не отдавал в стирку. Приличней всех выглядел Петя, но и тот был изрядно помят после сидения под мойкой. Бесчисленные вихры на его голове поднялись дыбом, и к одному из них прилип темный шматок паутины.

Проехали "Динамо", "Белорусскую", "Маяковскую", а команда Эдика все еще толпилась перед схемой и отчаянно галдела, стараясь сосчитать изогнутые стрелочки, которыми были обозначены переходы: эти стрелочки в некоторых местах так были переплетены, что ребята то и дело сбивались со счета.

Поезд снова стал замедлять ход.

– "Площадь Свердлова". Выходим! – скомандовал Эдик. Когда все вышли, он отвел ребят в самый конец перрона, где было поменьше народу.

– Так все-таки, сколько же переходов?

– Тринадцать!

– Восемнадцать!

– Шестнадцать!

Эдик помолчал, покусывая губу под темными усиками. Красивое лицо его выглядело озабоченным.

– По-моему, тоже шестнадцать. А впрочем, у меня у самого в голове каша с этими переходами. Только вот что мне ясно: чтобы отсюда попасть, предположим, на "Проспект Маркса", надо подняться по эскалатору и потом снова спуститься. А для того, чтобы попасть сюда со станции "Проспект Маркса", как надо поступить?