Маргарита закрыла глаза и поднесла ко рту руку в перчатке. Мгновение спустя Томас увидел, что плечи ее трясутся, а когда она открыла глаза, в них искрился смех.

— Ах, Донован, — проговорила она заговорщическим тоном, — а может, мы оба просто сошли с ума?

В этот момент к ним подошел лорд Чорли, желая, видимо, предъявить права на свою партнершу. Шейный платок лорда был завязан так туго, что лицо его приобрело угрожающий коричневато-красный оттенок.

— Сошли с ума? — он задумчиво наморщил лоб. — Отчего это вы двое сошли с ума, дорогая Маргарита? Вам не понравился ужин? Тут я с вами согласен. Блинчики были клеклыми. Еще раз здравствуйте, Донован. Уходите так скоро? Да, лучше всего тихо удалиться, поскольку явился более достойный, несмотря на все ваше хвастовство. Разве не так, Маргарита?

Маргарита бросила быстрый взгляд на лорда Чорли, потом посмотрела на Томаса и снова на его светлость.

— О чем вы говорите, Стинки? Какое хвастовство?

Томас, поморщившись, поднял руку и почесал за ухом. Что ж, это послужит ему уроком — не надо открывать рот для того лишь, чтобы досадить своим собеседникам. Кто бы мог подумать, что Чорли окажется таким болваном и решит повторить его оскорбительное замечание женщине, в адрес которой оно было сделано? Он хотел лишь вывести из себя этих джентльменов, а не привести в ярость Маргариту. Поскорее уйти действительно было сейчас лучше всего.

— Сейчас я должен вас покинуть. — Томас поклонился. — Лорд Чорли, мисс Бальфур, ваш покорный слуга. Всего доброго.

И Томас удалился прежде, чем «Стинки» Чорли успел повторить глупую похвальбу, которую он позволил себе раньше этим же вечером и которая дорого обойдется ему завтра, когда он поедет кататься с мисс Маргаритой Бальфур.

Какую ложь, спрашивал он себя, поднимаясь по лестнице в бальный зал, наговорят они друг другу завтра?

Глядя на площадь, он стоял у окна, но не прямо перед ним, а, отступив на пару шагов вправо и в глубь комнаты, так что мог видеть улицу, сам оставаясь невидимым. Он часто стоял там рано по утрам, когда большинство людей еще спали, и мысленно представлял устройство своей будущей империи, приспосабливая его к своим вкусам.

В эти утренние часы, посвященные размышлениям, он разделывался со всеми никчемными людьми с помощью единственного великого изобретения французов — гильотины — и получал почти сексуальное наслаждение, представляя ужас, который он увидит однажды в глазах всех тех, кого он считал недостойными жить на этом свете, — бедных, ленивых, увечных, когда он прикажет освободить от них свой совершенный мир.

И от слишком умных. От них тоже придется избавиться. «Перво-наперво, мы покончим со всеми адвокатами», — написал Шекспир. Похвальная мысль, но глупо было бы этим и ограничиться. Будь Шекспир жив, его тоже пришлось бы убрать. Писатели, мыслители, мягкотелые мечтатели, верящие, что человек должен помогать своему ближнему, — все они были кучкой излишне эмоциональных, заблуждающихся людей.

Выжить должны сильнейшие, наиболее приспособленные, те, кто заслужил право на жизнь, а не те, кто является тяжким бременем для государственной казны, и не те, кто пытается затронуть чувствительные струны в душах людей рассуждениями о равенстве и справедливости и прочим прекраснодушным бредом. С ними тоже придется разделаться, уничтожить их после того, как они сыграют свою роль. После того, как он использует их для достижения собственных целей, перетянув на свою сторону страстными речами в Парламенте, в которых он неизменно проповедовал то, что эти дураки хотели слышать.

И, наконец, нужно будет избавиться от нечистокровных англичан — ирландцев, евреев, цыган, всех нечистых. Англия — для англичан.

Таков был совершенный, продуманный, предопределенный порядок.

Богом данное право королей — вот основа мирового порядка, вот истина, о которой забыли так надолго, что теперь ее воплощением был пускающий слюни, слабоумный, второразрядный «король» германского происхождения, бродящий по балконам королевского дворца с волочащейся по полу спутанной седой бородой. Безумный король и выводок его интригующих слабохарактерных детей, которыми верховодил наихудший из них — Георг, принц Уэльский, способный оценить хорошо сшитый костюм, но не способный добиться послушания от своей распутной жены.

Страна уже была на грани мятежа. Война с Наполеоном Бонапартом, растущая угроза войны с Америкой, оскудение королевской казны — а принц Уэльский в это время выбрасывает тысячи фунтов на строительство еще одного дурацкого дворца в Брайтоне и консультируется со своим поваром чаще, чем с министрами кабинета. Это заставляло усомниться в том, что принц Уэльский станет когда-либо Георгом IV.

Люди в равной мере боялись того, что король Георг умрет, и того, что он будет жить вечно. Кое-кто стал снова поговаривать о том, чтобы сделать тщеславного пустоголового транжиру принца Уэльского принцем-регентом и вручить бразды правления в его некомпетентные руки.

Не нужно было больше ждать, когда наступит время для установления нового порядка, основанного на разумных посылках, — избранные занимают то положение, какое заслуживают, лучшие представители остальной части населения отбираются для служения этим избранным, для помощи в превращении Британской империи в такое государство, которое будет вызывать зависть у всех соседей. Это время уже пришло. И он станет тем, кто будет править этой империей. Он станет королем. Нет, больше, чем королем. Он будет Всем и Всеми, высшей властью. Да, недалек тот день, когда люди будут дрожать у его ног. И Маргарита, прекрасная пылкая Маргарита будет принадлежать ему. Безраздельно. Так, как должна была принадлежать ему Виктория.

Проклятая судьба. Она распорядилась так, что он надолго уехал из дому, а в это время Жоффрей Бальфур вскружил хорошенькую головку Виктории своими дурацкими поэтическими бреднями. Кто бы мог подумать, что ее отец окажется настолько глуп и позволит ей выйти замуж в шестнадцать лет, до того даже, как ее вывели в свет. Потеря Виктории больно его задела, но куда больнее было то, что она про меняла его на Жоффрея Бальфура, человека ниже его во всех отношениях.

В прошлом году он снова проиграл. Его расчеты оказались ошибочными, а Виктория показала себя совсем не такой женщиной, какой он ее всегда представлял. Но ему не следовало выходить из себя. Это было глупостью, потенциально опасной глупостью. Все равно она к тому времени стала уже слишком старой и наверняка слишком слабой, да к тому же и поглупела за годы, прошедшие после той опасной катастрофы с Жоффреем Бальфуром. Но он так долго мечтал о ней, что даже не удосужился подумать о последствиях брака с женщиной, которая, скорее всего, была уже бесплодной, а, может быть, и психически неуравновешенной.

К счастью, он не был упрямым и ограниченным. Он готов был внести некоторые небольшие изменения в свой план. А за прошедший год он его даже усовершенствовал.

В третий раз он добьется успеха. Маргарита в избытке обладала всеми теми качествами, которых не хватало ее матери. Виктория была слабой, Маргарита сильной. Виктория быстро поддалась старости, утратила вкус к жизни. В Маргарите через край били молодость, энергия, страсть. Скоро он перестанет таиться, даст ей знать о своем растущем восхищении, своей привязанности к ней и потихоньку, исподволь, начнет приучать ее к мысли о браке с ним. Вместе они положат начало замечательной династии… он скользнет между ее бедер с шелковистой кожей… его мужское естество пройдет сквозь занавес ее девственности и войдет туда, где ему и надлежит быть… и извергнет семя в самые ее глубины, а она будет выгибаться в экстазе, выкрикивая его имя…

— Вильям? А, Вильям, вот ты где, в этом темном углу. Твой слуга сказал, что я найду тебя здесь. Опять вынашиваешь честолюбивые планы создания империи, а?