— Покупаю.

Бывший владелец со смесью удивления и облегчения наклонился за деньгами, бормоча благодарности. Дослушивать не стали, старик потянул рычаг подачи пара, авто плавно тронулось, запыхтело. Скорость агрегат набирал медленно, однако через минуту мы уже вполне могли обогнать лошадь, бегущую рысью.

— Гадаешь, почему я заплатил тому горожанину? — спросил вдруг Рубио.

— Потому что он пострадал бы ни за что, а это несправедливо. — Пожал я плечами.

— Вздор! — фыркнул старик. — Мне плевать на этого недоумка. Он готов жену свою отдать чистым, чтоб его не трогали, не то что машину. Я искренне презираю всю эту человеческую накипь. Они готовы предать всех — богов своих, страну, родных и себя, лишь бы их оставили в покое. Просто я не вор. Я не собираюсь унижаться, даже ради того, чтобы победить. А воровство — это унизительно прежде всего для того, кто ворует.

— Слушай, старик. Объясни мне, зачем ты меня учишь? — напряжение, которое копилось последние дни, нашло выход, и я сорвался на того, кто был ближе всего. — Ты возишься со мной, как с щенком. Я не верю в благодарность. Ты сам мог бы выбраться с того поезда, и уж точно тебе было бы проще без меня. Ты так любишь убивать чистых — без меня ты бы уже настрелял их в десять раз больше, и с меньшим риском. Ты устроил этот эффектный побег из города, поиздевался над жандармами, заставляя их тащить винтовки, что мы сняли с их коллег. Учишь меня своей идиотской философии, про прошлое свое поучительные истории рассказываешь. Объясни, наконец, что ты от меня хочешь? Без этих твоих шуточек и издевательств только, хорошо? Ты сейчас можешь опять пошутить в этой своей манере — «ути-пути, какие мы сердитые». Но если хочешь, чтобы мы и дальше шли вместе — просто объясни, зачем я тебе нужен. Ты очень полезный попутчик, и без тебя я бы, наверное, уже десять раз попался чистым, но чтоб меня гекатонхейры[22] сожрали, если я буду дальше послушно выполнять твои указания не понимая, чего ты добиваешься. Если ты не хочешь говорить — хорошо, мы расходимся. Только давай без этого твоего «ты иди куда хочешь, а я просто иду в ту же сторону». Тебе придется меня убить, потому что я буду стрелять, если увижу тебя поблизости.

Мануэль покосился на меня, неторопливо прикурил папиросу. Губы его дернулись, он, похоже, с трудом сдерживался, чтобы не выдать что-нибудь иронично-язвительное. Однако сдержался — понял, должно быть, что я на взводе.

— Рановато ты взялся выяснять отношения — мы еще не выбрались. Впрочем, почему бы и нет? Вроде бы ушли довольно чисто, в ближайшее время не хватятся. Скажи, малыш, тебе нравится то, что сейчас происходит? Я не про наш побег из города, а вообще. Эти вот чистые, гетто, то, что цезаря свергли?

— Ты прекрасно знаешь, что это не нравится никому из тех, кто остался верен старым богам.

— Да, ты прав. Но не только. На самом деле, даже среди отрекшихся многие ненавидят чистых и то, что они захватили власть. Проблема в том, что они ее не в одночасье захватили. Не было вооруженного захвата, все проходило тихо и медленно. И все терпят. Даже сейчас взбунтовалось не так много народа. А знаешь, почему? — Старик не ждал ответа и я промолчал. — Потому что людям не за кем идти. Всегда нужен кто-то, кто поведет за собой. Кто возьмет на себя ответственность и укажет цель.

— Ты что, меня на эту роль прочишь? Хочешь из меня лидера повстанцев сделать? — я был возмущен и удивлен своей догадке.

— Ты молод, удачлив. Хотя какие там удачи, ты ведь одаренный, я прав? Не совсем обычный одаренный… Не надо так вскидываться, и можешь не отвечать, — махнул рукой Рубио. — Да и неважно это. Да, ты угадал малыш. Ты очень подходишь на эту роль, хотя бы потому, что тебе хватило решимости, там, в поезде, что-то сделать. Ты еще ничего не умеешь, но у тебя есть перспективы. Решительность, какое-никакое обаяние, задор. За тобой люди пойдут легко. И поверь, я выбрал тебя не просто так. Ты ведь помнишь — я всегда попадаю в цель. Такая уж у меня способность.

— Ты только одного не учел, — хмыкнул я. — Я совершенно не собираюсь становиться никаким лидером. И в восстании участвовать не собираюсь вовсе. Такие лидеры уж очень часто помирают во цвете лет, а я жить хочу. И потом, с чего ты вообще взял, что я подхожу? Сам говоришь, я ничего не умею толком. Да ты сам в тысячу раз лучше подходишь!

Старик искренне расхохотался, едва не устроив дорожную аварию.

— Ох, прости, малыш, что я над тобой смеюсь, но, если ты хочешь, чтобы я был серьезнее, хотя бы иногда думай, прежде чем говорить глупости! Ты посмотри на меня отстраненно и непредвзято, подумай минуту, и скажи — ты бы за таким командиром пошел?

Я был вынужден признать, что ни внешность, ни поведение Мануэля не вызывали того инстинктивного доверия, которое ждешь от настоящего вождя, лидера.

— Да мне наплевать! В любом случае мне нет дела до твоих маниакальных идей. И в карбонарии я не стремлюсь. Поверь, ты просто зря теряешь время.

— Ну тебя, по крайней мере, мои объяснения устраивают? — переспросил Рубио. — Не станешь теперь от старика отстреливаться? Тем более, ты сам признал — я могу быть полезным.

— Если ты не станешь ничего специально подстраивать. — Буркнул я.

Рассвет застал нас в пути. За ночь мы проехали миль сорок. В предрассветных сумерках миновали крохотный городок Бубаль — в темноте он казался скорее призраком, чем настоящим городом, так тихи и безлюдны были его улицы. Только непропорционально большая и как всегда, ослепительно ярко освещенная церковь чистого бога выбивалась из общей картины. Храм, ослепительно сиявший в темноте было видно издалека, он почему-то ассоциировался с гвоздем, которым кто-то безжалостно приколотил прозрачную медузу к каменистому дну. Бессмысленное и отвратительное в своей жестокости действие. Странное впечатление, на самом деле — я не раз прежде пытался оценить красоту чистых храмов отстраненно, не обращая внимания на мою нелюбовь к этой религии, богу и его служителям. Вроде бы, действительно, все сделано так, что не может быть некрасиво. Храмы чистых всегда освещены ярко-белым светом, так что со стороны должны напоминать бриллиант, или даже звезду. И тем не менее, ничего подобного. Кого бы я ни спрашивал, даже тех, кто достаточно сытно устроился новой жизни, никто не сравнивал храмы чистых с чем-то хорошим. Прихожан они будто бы подавляют. Да и внутреннее убранство, говорят, вызывает только ужас — самому мне, по понятным причинам, не доводилось бывать внутри, нечистых туда не пускают.

Дальше дорога раздваивалась. Хорошая, мощеная камнем, еще древне-имперской постройки уходила на северо-запад, к Сальенту де Гальего и дальше, к приморскому Биаррецу, ну а мы свернули на разбитую грунтовку, которая карабкалась прямо через горы в сторону Лурда. Не зная местности, пожалуй, ее можно было и не заметить, и уж тем более нельзя было предположить, что по ней можно проехать дальше, чем до ближайшего пастбища, однако Рубио эти места знал, и уверял, что до Лурда этой дорогой добраться можно, притом гораздо безопаснее, чем по наезженным трактам.

— Самое опасное, что мы можем здесь встретить — это стадо овец, отбившееся от пастуха. До самого Лурда по этой тропе мы не доберемся, этот агрегат там просто не проедет. Однако пройти останется всего миль пятнадцать, и тропа там вполне проходимая. — Пояснил всезнающий спутник.

Так и вышло. Рубио, ко всем его прочим достоинствам, оказался хорошим водителем. Мы продолжали передвигаться на колесах даже тогда, когда это казалось невозможным, и уперлись в совсем уж непроезжую осыпь ближе к вечеру, так никого и не встретив за день. Пришлось еще потрудиться, чтобы замаскировать машину и оставшийся в ней арсенал, после чего можно было, наконец, отдохнуть. Места здесь были совершенно нехоженые, так что я с удовольствием улегся на сооруженную собственноручно лежанку. Впервые за последние дни я чувствовал себя в безопасности. Должно быть, поэтому заснул быстро и крепко, вот только особой радости сон мне не принес. Снились отец с матерью, я все пытался к ним приблизился, но каждый раз, когда казалось, вот-вот смогу с ними заговорить, они вдруг оказывались в сотне шагов впереди. Приходилось снова идти, но каждое движение давалось с таким трудом, будто я продирался сквозь тягучую патоку. Меня это не останавливало, но все усилия каждый раз пропадали втуне. А потом родители исчезли совсем, зато рядом появилась Кера[23] — не такая, какой её можно увидеть на редких изображениях из старых книг, описывающих взаимоотношения богов. В моем видении богиня беды выглядела даже жалко. Поникшие крылья, иссохшие руки и ввалившиеся глаза — один в один наркоманка во время ломки. Пожалуй, я бы и не узнал ее, если бы мама в свое время не описала в подробностях это неприятное божество.