Я присел на край стола, глядя в пустоту прошлого, и продолжил:

— Я беспрекословно выполнял все его наставления. Я доверял ему, потому что знал — он меня спас. Если бы не Феликс, меня бы уже давно убили. Сбросили с крыши или просто остановили сердце во сне. А он — доверял мне. Всегда и во всем… Феликс стал работать меньше. Я был его прикрытием. Мальчишка-ученик, о котором никто не знал. Он научил меня заметать следы, вообще не оставлять следов в чужом сне. Так что самый опытный сновидящий не мог обнаружить моего влияния. А потом все внезапно оборвалось.

— Значит, его раскрыли?

— И наказали. Заперли, ограничили возможность пользоваться даром.

— Но если он был таким сильным, — страстно произнесла Хэл, требовательно глядя на меня, — как его смогли поймать?

— Предполагаю, что поймали не его, а меня.

— В смысле? — Она нахмурилась с глубоким недоумением.

— Я много думал об этом. — Я поднялся и прошелся по кухне, хотя она была слишком мала, чтобы вместить мое внезапное стремление к движению. Хэл следила за мной, и ее глаза ярко блестели. — Он никогда не допускал ошибок. Вся система его работы была выстроена идеально. Она не позволяла возникнуть сбою ни при каких обстоятельствах. Даже его мир был совершенен. Но могло произойти так, что — ошибся я, оставив след своего преступления в его мире. Подставить его случайно. Не знаю как, но это могло произойти. Наша ментальная связь была очень сильной. Эта мысль долгие годы не давала мне покоя. До сих пор не дает.

— Но про тебя не узнали?

— Нет. Он ничего про меня не сказал. Успел предупредить, и я уехал из этого дома. А он остался в руках Пятиглава расплачиваться за преступления, совершенные им самим и мной. Ты знаешь этот закон — учитель полностью в ответе за ученика. Что бы я ни сделал — по принуждению или по собственному желанию, — за все в итоге нес ответственность Феликс. И он сумел настоять, чтобы так и стало, хотя я никогда не был согласен с этим правилом — если во всем виноват я, его не должны были наказывать. Поэтому я и пришел в Пятиглав. Хотел расплатиться за свою вину. И расплачивался долго.

Хэл глубоко вздохнула. Я видел, она изо всех сил сочувствовала и мне и Феликсу, которого никогда не знала и уже не узнает.

— Где ты жил, пока он был в заключении?

— У меня есть квартира в Полисе.

Хэл хотела спросить что-то еще, сказать, даже открыла рот, набрала воздуха для длинной тирады, но промолчала. И только кивнула, прося меня продолжать.

— Он вернулся уставший, погасший, потерянный. И начал медленно сходить с ума. Он привык к роскошной жизни, свободе, власти, а был вынужден запереть себя в этом доме, почти лишенный силы. Я видел, как это гнетет его, видел, во что он превращается, и начинал понимать, как не хочу повторить этот же путь. Он больше не заходил в свой мир, да и в мой тоже, и не видел, как я переделал его за время его отсутствия.

Я замолчал, вспоминая. Клио пришла в ужас, когда впервые увидела, что я там наворотил. Как если бы маньяк-убийца пытался приукрасить свою пыточную комнату, увешав цветами дыбу и поэффектнее расположив трупы замученных жертв. Но у нее хватило ума и чуткости оценить мой порыв. Она помогала мне. И Герард тоже. Он объяснил, что нужно менять себя самого изнутри, тогда изменится и окружение.

— Я пытался поговорить с Феликсом. Я был готов помогать ему, поддержать. Но учителя уже было не спасти. Он не понимал или не хотел понимать меня. А потом однажды уехал из дома и не вернулся. Мне сообщили потом, что его нашли в городском парке мертвым. Он умер во сне. Его убил собственный кошмар.

— Невеселая история, — вздохнула Хэл после долгого молчания. — Значит, ты почти ничего не берешь за работу и помогаешь всем, чтобы искупить эту мнимую вину перед учителем? Грехи прошлого? Своего и Феликса?

— Да. Одно время я думал, что вообще никогда больше не вернусь в сновидения. Но потом понял, что не могу без них.

Девушка спустила ноги с сиденья, выпрямилась, встала напротив, и ее теплая рука жестом уверенной, дружеской поддержки легла на мое плечо.

— Мне очень жаль, правда. И тебя. И Феликса.

Мне было приятно, что история моего прошлого, так внезапно раскрывшаяся, не вызвала у нее ни опасения, ни отторжения. Но я должен был прояснить все до конца.

— Тебя не пугает моя истинная суть?

— Нет. — Она улыбнулась, белые зубы блеснули в полумраке. — Ты изменился. Ты больше не дэймос. Я учусь у эпиоса.

Вместо ответа я слегка сжал ее ладонь, лежащую у меня на плече, а Хэл спросила увлеченно:

— Значит, Аметист — имя твоего тела сновидения?

— Да.

— А как зовут Герарда?

— Герард, — улыбнулся я, — у оракулов не меняется внешность и нет прозвища.

Я понимал, к чему этот легкий разговор, не несущий особого смысла. Хэл пыталась отвлечь меня от тяжелых мыслей, и я был чрезвычайно благодарен ей за это.

— Интересно, как назовут меня? — произнесла ученица мечтательно. — И кто, кстати, должен это сделать?

— Ониры, божества сновидений, конечно, — пошутил я. — В следующий раз, как только встретишь их, спроси обязательно.

— Непременно, — усмехнулась она, хлопнула меня по плечу и, довольная, направилась в комнату, но на пороге остановилась, оглянулась и спросила внезапно: — Мэтт, скажи, пожалуйста… А я случайно не дэймос?

В ее голосе прозвучала тщательно замаскированная тень отчаяния. Кто бы сомневался, что рано или поздно у нее возникнет такой вопрос. Хэл была достаточно умна, чтобы провести параллели и сделать из них правильные выводы.

У меня была возможность сказать ей. Но на самом деле она не хотела знать эту правду. Не могла сейчас принять ее. Я посмотрел в глаза девушке и спросил:

— Почему у тебя возникли такие мысли?

Ученица глубоко выдохнула, одолеваемая своими сомнениями.

— Я ведь залезла в твой дом. И я не слишком примерная. И в том сне так подвела тебя. А мы с тобой должны доверять друг другу и знать, что всегда можем рассчитывать один на другого…

— Ты — добрая, Хэл. И внимательная. А насчет примерного поведения… Спроси как-нибудь Герарда о его увлечениях и развлечениях. Услышишь много интересного.

Она рассмеялась, успокоенная и вдохновленная на дальнейшие хорошие дела.

— Ладно. Спрошу. Но ты не ответил…

— Помнишь, что тебе сказала Кеута, в том нелицензионном сне? Мы все не сразу научились контролировать себя. Мы все совершаем или совершали ошибки. Моя цель помогать тебе, подсказывать, удерживать от падений. Твоя — учиться и доверять мне. А теперь — пора спать. Уже поздно.

— Хорошо. — Хэл подошла, растрепала мои волосы и, довольная, ушла.

А я остался сидеть, не вполне уверенный, что не допустил ошибки, и в то же время понимая — спокойствие ученицы мне дороже. Не хочу, чтобы Хэл себя ненавидела, выискивала в себе темные желания и порывы. Пусть будет спокойной и счастливой. Я не могу свалить на нее все проблемы и тяготы жизни дэймоса. Пусть даже не пользующегося своим даром. Все мы рано или поздно погибаем. Мучительно и страшно. Не желаю, чтобы она знала об этом. Ждала этого… Никогда.

Сегодня мы не работали. И вчера тоже. Можно было просто спать, не выискивая в закоулках подсознания чудовищ и не придумывая образы поэффектнее для желающих виртуальных путешествий. Вот так и начинаешь ценить обычный, заурядный сон, не приносящий никому пользы.

Хэл неторопливо, с наслаждением готовилась к походу в кровать. Долго сидела в ванной, и сквозь плеск воды я слышал, как она напевает «Лабиринт» и барабанит зубной щеткой по флаконам и полочкам. Затем она тщательно выбирала «пижаму» из моих старых рубашек и наконец улеглась. Вытянулась на своей кровати, блаженно вздохнула и попросила абсолютно умиротворенным голосом:

— Можно меня сегодня не пристегивать? Я хочу просто отключиться, ничего не видеть, не слышать, не делать.

— Ладно, — отозвался я после короткой паузы. — Тогда сегодня никаких снов.