— Дмитрий! Шуй, Дмитрий!

— Здесь я, княже!

Из густой толпы ротников ко мне пробился атаман; с облегчением выдохнув, я принялся скороговоркой излагать сформировавшийся в голове план:

— В лоб мы не пробьемся — а если и пробьемся, то с большими потерями! Поступим так — вы с повольниками становитесь здесь, вперед выдвигай своих срельцов. Вряд ли фрязи сами начнут атаку — но если начнут, залп самопалов остудить их пыл.

Дмитрий коротко кивнул.

— Так, княже, а ты?

— Я беру струги с тюфяками, вновь спускаюсь на воду — и покуда еще не начало светать, разворачиваю их напротив берега. Казаков же отправлю обратно на пристань — наверняка там никого уже нет… А если есть — донцы примут бой и скуют фрязей сечей, помешают им прийти на помощь соратникам.

— Так, княже, ладно придумал… Значит, нам ударить после выстрела с ушкуев?

— Именно так, друг мой, именно так! Генуэзцы развернули щиты лицом к нам — и если они не увидят кораблей, наш залп придется на правый, незащищенный бок ратников! А как только мы ударим, сближаетесь с фрязями, одни залп из самострелов — и только вперед! Пока враг не очухался…

Дмитрий согласно склонил голову:

— Добре, княже. Добро придумал!

Я дружески хлопнул атамана по плечу:

— С Богом, друже! Михаил, Алексей, дружина — за мной! Казаки — назад, к стругам!

…Как бы мы не спешили, как быстро мы не гребли, обливаясь потом в довольно прохладную ночь — менее, чем через двадцать минут на огневой рубеж выйти просто не успели. Довольно долго для ожидания… И вражеский военачальник сделал свой ход. Его воины бросились в атаку внезапно, храня молчание — надеясь лихо ударить по замешкавшимся налетчикам, утратившим инициативу.

Но это он зря… Еще не доплыв до едва различимого подъема песчаной косы, я услышал впереди рев атамана «Бей!» и звонкие хлопки тетивы многочисленных арбалетов — а за ними крики раненых… Понеся первые потери, развивать атаку противник не стал — но и отступить, сдав ушкуйникам столь удобную для оборону позицию, генуэзцы уже не смогли.

На этот раз инициативу утратил именно комендант крепости…

— Приготовились.

Я говорю негромко — так, чтобы услышали лишь на соседних ушкуях, притершихся едва ли не вплотную к нашему кораблю. И в полной тишине, хранимой на всех трех судах, я явственно услышал прокол картузов протравниками — а заодно и звук просыпающегося из рога пороха… Кажется, новоиспеченные расчеты приготовились к выстрелу одновременно со мной. Молодцы!

— Пали!

Огниво высекает искру, та мгновенно воспламеняет порох — и вновь россыпь подпаленных болтов устремилась к берегу, помогая навести орудия на цель «трассерами»! Часть их пришлась точно во врага, не ожидавшего флангового обстрела — а следом раздался дикий рев повольников, ринувшихся в атаку:

— САРЫНЬ НА КИЧКУ!!!

— Перезаряжай!

Дезориентированные, генуэзские арбалетчики принялись стрелять в сторону ушкуев — и ожидаемо до нас не достали. Несколько болтов лишь шлепнули по воде, еще пара уже на излете ткнулась в нос нашего судна. Но большая часть стрелков разрядились в сторону ревущих повольников — и поторопились! Ротники ведь начали атаку за пределами эффективной дистанции боя арбалетов, ограниченной полутора сотнями метров… И если фрязи кого-то и зацепили, то все одно эффективность поспешного залпа оказалась заметно слабее расчетливой, вдумчивой стрельбы.

А чтобы перезарядить арбалет, также требуется время…

Во второй раз частые хлопки тетивы раздались практически одновременно с обеих сторон; а я как раз забил прибойником сноп болтов в жерло пушки.

— САРЫНЬ НА КИЧКУ!!!

Фрязи ответили нестройным ревом — а я, насыпав из рога порох на запальное отверстие, уже схватился за огниво:

— Пали!!!

Три бомбарды ударили разом, синхронно — однако на этот раз полетевшие в сторону генуэзцев болты уткнулись в подставленные с нашей стороны павезы. Развить успех не удалось… Однако судя по звону стали, треску дерева и яростным крикам сражающихся, повольники уже добежали до врага, вступив с генуэзцами в жаркую рукопашную.

Те смогли остановить первый, самый яростный напор ротников, удержав их на линии сомкнутых щитов — но уже минуту спустя отчаянно затрубил сигнальный рог фрязей на пристанях. Очевидно, небольшой отряд арбалетчиков комендант крепости все же оставил на причалах — в качестве боевого охранения. С которым только что схлестнулись казаки — судя по яростному реву донцов, ринувшихся в атаку и звукам закипевшей схватки…

Начальник вражеского гарнизона все понял — и отдал единственный возможный в сложившихся обстоятельствах приказ. Громко затрубил рог в порядках генуэзского воинства — и строй врага, неплохо различимый на морском песке, явственно подался назад.

В сложившихся обстоятельствах последний шанс фрязей — оставить небольшое прикрытие на гибель. В то время как основные силы гарнизона отступят к замку прежде, чем казаки сомнут боевое охранение на причале — и преградят генуэзцам путь к отступлению… Вражеский военачальник именно так и поступил — вот только обреченные генуэзцы не смогли толком задержать напор бешено рвущихся вперед ушкуйников, искушенных в ближнем бою! Тонкая «стена щитов» фрязей, оставшихся в прикрытии, была прорвана всего за пару минут — и прежде, чем итальянский гарнизон успел бы отступить, сохраняя порядок, повольники ринулись преследовать врага…

Кажется, отступление итальянцев с минуты на минуту превратится в беспорядочное бегство. А там недалеко и до прорыва в замок на плечах бегущих, как то предсказывал Дмитрий Шуй…

Липень (июль) 1382 года от Рождества Христова. Цитадель Порто-Пизано.

…- Условия наши просты. Вы отдаете все имеющееся у вас злато и серебро, включая проданные татарами православные иконы. Они забрали их на Руси… А также все рабов, находящихся в замке! И если до полудня вы соберете достойный нашего внимания выкуп, мы уйдем… И даже не сбросим в море те запасы провизии, что не сможем увезти на кораблях.

Аристарх, хорошо сведущий в языках и прекрасно изъясняющийся на итальянском (или генуэзском наречие итальянского, если оно существует), в точно перевел мои слова.

— А если нет… Что же — мы возьмем вашу крепость штурмом! И первыми я брошу в бой галерных рабов, уже вкусивших крови генуэзцев… Но то была кровь воинов — теперь же пострадают невинные. Я не желаю насилия над мирными жителями, не желаю слез ваших жен и дочерей — но их возьмут с боя, если вы не отдадите все, повторяюсь, ВСЕ свое богатство!

Вышедший на стену переговорщик-нобиль (крупный такой, дородный серобородый муж очень представительного вида, с массивной серебряной цепью на шее) открыло было рот, чтобы ответить… Но я закричал еще громче:

— И помните! Я узнаю у всех освобожденных рабов, творилось ли над ними какое беззаконие в последние часы — и горе вам, ежели кто из господ посмеет выместить свой гнев на них ПОСЛЕ моих слов! Мне доподлинно известно, что большую часть невольников вы успели спрятать в крепости… Так что не смейте меня разозлить!

— ДА-А-А-А!!!

Яростный рев выведенных вперед черкесов и славян, освобожденных нами на галерах, откровенно пугает. Да и внешний вид их… Окровавленные, с трофейным генуэзским оружием в руках, еще не свыкшиеся с вновь обретенной свободой, не пришедшие в себя… Недавние рабы бешено сверкают глазами и скалят зубы в полубезумных, свирепых улыбках восторга! Хочу я этого или нет — но, если штурм состоится, расправа над гражданским населением действительно неминуема. Потому как я не стану бросать в бой с озверевшими невольниками своих воев — и жертвовать ими, чтобы спасти женское население Порто-Пизано… Особенно, если мужья и отцы ставят свое золото выше жизней родных!

Впрочем, период алчного помешательства местных купцов закончился ближе к рассвету. Когда совет нобилей, бросивший подконтрольный гарнизон навстречу ушкуйникам, смог воочию лицезреть, как последних пешцев и арбалетчиков дорезают гребцы-черкесы… Дорезают с волчьей жестокостью у самых ворот цитадели! Заботливо закрытых купцами, пожертвовавших гарнизоном ради своих богатств…