Но как вкрадчиво, как настойчиво стучится в рассудок предвкушение силы и власти. С Добендье не страшны ни двенадцать призраков, ни Нерода. Увечье больше не помеха; сам миньяк будет трепетать перед героем Готфридом! Месть свершится!
Трепещешь рыбой на крючке, а рукоять-то уже не бросить, не разжать пальцев! Попался, и никуда не деться, пока Зухра сама не решит отпустить.
— Чертовы кости, — прокряхтел гном, поднимаясь. — Годков-то, должно быть, изрядно минуло.
Он неуклюже повернулся и ногой выпихнул из-под кресла пыльное барахло.
— Как там война?
— Касалиф взяли, — промямлил Готфрид. — Миньяк двинулся к Катишу. Если Мальмберге, Бильгор и остальные союзники не выдвинутся на подмогу немедленно, Гудермут обречен.
— Гудермут? — Гном нахмурился, и лицо изрезали морщины. — Никогда не слыхал.
Никогда не слыхал? Как так? Ах, Рогала же заснул сотни лет назад, когда современных государств и в помине не было.
— Касалиф — замок моего отца, рыцаря-регента Савойской марки на границе с Гревнингом. Гудермут — наше королевство со столицей в Катише. Миньяк — злейший враг. Мальмберге и Бильгор — самые сильные страны в Торуньском союзе. Они пообещали помочь войском и колдовством, если Вентимилья нападет из Гревнинга, который Алер завоевал еще в прошлом году.
Гном плюхнулся в кресло и расчесал бороду пятерней.
— Наверное, прошло куда больше времени, чем я ожидал. Ни об одном из этих мест не слыхивал. — Он скорчил такую кислую мину, что Готфрид отшатнулся. — Но война-то есть? Нам война потребна!
Рогала глянул недобро.
— Идем, объяснишь по дороге.
Гном встал, сгреб пожитки и двинулся вперед уверенно, будто зная дорогу.
— Выход стережет тоал! — прохрипел Готфрид.
— И что? — бросил коротышка, не замедляя шага.
Парень пояснял, и горечь поражения питала слова злобой и ненавистью. Меч шевельнулся, и ярость в душе тут же поугасла.
— Добендье голоден! — фыркнул Рогала.
— Но…
— Никаких «но», мальчик! Зухра выбрала. А Меченосец, хочет или нет, исполняет ее волю.
Готфрид попробовал противиться, но куда там! Будто дышать себе запрещаешь. Он вздохнул — с бунтом придется повременить — и поплелся за гномом.
В Добендье от острия до конца рукояти было около пяти с половиной футов, но веса не ощущалось вовсе. Юноша вышел из пещеры и, когда глаза снова привыкли к свету, взмахнул клинком для пробы. Вдруг вспомнились потешные дуэли с братьями — те, хоть и были неуклюжи, всегда побеждали.
Рогала, присевший на корточки у выхода, чтобы оглядеть тоала, походил на жабу. Готфрид вздрогнул. Тайс еще не выказал своей легендарной безжалостности, но, вероятнее всего, предания ее даже преуменьшали. В этом существе угадывалась холодная убийственная расчетливость, будто оно было бездушной машиной гибели, спрятанной в теле наподобие человеческого.
Мечу не терпелось, он шевелился в руке.
— Странная тварь, — заметил гном про вождя-мертвеца. — Древнее древнего; связано сотней заклятий, другой сотней вооружено. Но Добендье голоден, он жаждет отведать плоти. Вперед, парень, убей!
Готфрид вспомнил, как тоалы — окровавленные, неумолимые, неуязвимые — косили жизни в Касалифе. Он покачал головой.
— Ты что, отказаться вздумал? Меченосец — и отказаться? Вот чепуха! Поди и убей! Дай Добендье напиться, за время долгого сна он ослаб.
То ли магия какая вплелась в ворчливый голос, то ли голод подстегнул меч, а может, взяла свое жажда мести, но Готфрид, пошатнувшись, ступил вперед.
— Но ведь они мертвецы, — прохрипел он. — Тайс, у них же нет крови!
Юноша проломился сквозь кусты, скрывавшие жерло пещеры, и тоал обернулся.
Добендье отнимал у страха власть над телом, но душа-то по-прежнему трепетала. Готфрид знал, что мертвецы убивали солдат куда сильнее его, а он разве воин? Подглядывал за братьями да воображал — вот и все упражнения. Как с такой выучкой биться с чудищем?
Меч сам по себе принял стойку, и паренек, пораженный, побрел к противнику. Того наглость добычи, похоже, удивила. С чего это овца скалится на волка? Но, взглянув на оружие, всадник понимающе кивнул, затем выжидательно посмотрел на Касалиф и вновь обратил ледяной взор на мальчишку.
Колдовской меч, длинный и черный, как Добендье, выскользнул из ножен — вороной конь вздрогнул.
Рассудок Готфрида замер в ужасе, но тело двигалось: прыгнуло вправо, чтоб ударить тоала под левую руку, не прикрытую щитом. Добендье радостно выл, рассекая воздух.
Мертвец уклонился, ткнул шипастым сапогом, и ребра юноши вспыхнули болью.
Зачарованное оружие ударило по ногам лошади — та отшатнулась, и седок грохнулся оземь.
Готфрид атаковал. Противник двигался все так же дергано, но с поразительными проворством и точностью. Он был готов к атаке.
Великий меч поднялся, словно тесак палача, мелькнул едва заметно, но наткнулся на сопротивление — клинки встретились с оглушительным лязгом. Колдовство сошлось с колдовством. Боль ледяной струей брызнула в руку Готфрида. На мгновение, показавшееся вечностью, лезвия магнитами вцепились друг в друга. Над головой взвыл черный ветер, и за спиной тоала посыпались листья да ветки — словно невидимые гиганты схватились среди крон. Добендье жалобно заскулил, тоалов меч завизжал, будто ошпаренный младенец.
В тот миг, когда они расцепились, Меченосец понял, что победит! Магия его оружия сильнее и ужаснее. Он неодолим! Крик дикой радости сорвался с мальчишеских губ.
Откуда-то из далекого уголка, где еще прятался здравый смысл, донеслось: Зухра искушает тебя! Ну и что? Наплевать! Теперь возможно все: и триумф, и месть за Касалиф. Вперед — рубить и кромсать, слушая агонические вопли!
В глазах мертвого вождя промелькнуло удивление. Он отступил и глянул в сторону Касалифа, прислушиваясь. Затем, будто по безмолвной команде, снова атаковал.
Его клинок заплясал пламенем на ветру, взвился гадючьим жалом, отыскивая малейшую брешь в обороне противника, чтобы проскользнуть, уколоть чародейной отравой. Но Добендье предугадывал все. Мечи выли, взвизгивали, и тоалов метался, пытаясь уйти от прямого удара.
Готфрид засомневался: искусство защиты — еще не победа. Оружие не дает вражескому клинку прорваться, но что дальше? Рогала ведь намекал: Зухра спала слишком долго.
Когда лезвия умолкли, повисла тревожная тишина, и вдруг в нее ворвался стук копыт.
Нерода явился за Великим мечом!
Готфрид просительно глянул на гнома, но тот был зачарован боем и ничего вокруг не видел.
Добендье, почувствовав отчаяние юноши, кинулся на клинок противника, заплясал, сплетая смертоносный узор, ударил, выбив искры и вскрики боли.
Вождь отступал, а парень, поражаясь силе и напору атаки, думал: «Да как же меч с такой легкостью управляет мною? Я ведь одержим хуже тоала!»
А что поделать? Бежать невозможно. Осталось сражаться и победить — или умереть. Или, горше того, позволить Нероде наложить кровавую лапу на Добендье.
Свара титанов: бьют молнии, бесформенные громады хлещут невидимыми кнутами — длинными, смертоносными. В дикой пляске лезвий валятся иссеченные кусты и деревья, от палой листвы идет дым, и кольца его распадаются, в мгновение располовиненные сталью. Росток, скошенный Добендье, вспыхнул багряным, по земле зазмеились пыльные борозды.
Тоал отступал, разворачиваясь. Ага! Хочет, чтобы Готфрид встретил Невенку спиной. И не помешать никак, разве только пробить защиту и уничтожить тварь.
Если ее можно уничтожить, конечно. С тех пор как миньяк освободил мертвецов из ада, связанных и заклятых незапамятным колдовством, никому не удавалось их одолеть.
Если Нерода управляет этими монстрами, то кто же он сам? Что, столь похожее на тоалов мощью, неуязвимостью и чародейством, но самовластное, одержимое лишь собой, Алер извлек из лютой древности? Наверняка то были лишь тень и останки того существа, с кем миньяк мечтал сравняться силами. Зло столь давнее, что время истлило о нем память, уцелевшую, должно быть, только в стенах таинственной библиотеки, по слухам найденной Алером и употребленной ради собственной дурной выгоды.
