Крэг перевел взгляд на аристократический профиль Рэндольфа, увлеченного процессом отбора присяжных. Нос адвоката с небольшой горбинкой походил на нос Тони, но в то же время отличался от него коренным образом. Когда Тони смотрел на вас из-под своих черных кустистых бровей, его нос опускался вниз, скрывая искривленные в злобной усмешке губы. Нос Рэндольфа всегда смотрел вперед, даже был чуть-чуть приподнят, выражая тем самым, как некоторым могло показаться, легкое презрение. В отличие от пухлых, как оладьи, губ Тони, которые тот постоянно облизывал, рот Рэндольфа являл собой тонкую, прямую, почти лишенную губ линию. Одним словом, Рэндольф был воплощением сдержанности и мудрости, в то время как Тони смахивал на затейника из общественного парка — молодого и нахального. Крэгу поначалу нравился этот контраст, но сейчас, глядя на будущих присяжных, он думал о том, что Тони ближе этим типам, чем Рэндольф, и его воздействие на них окажется сильнее. Понимая это, Крэг тревожился еще больше.
А для тревог и без этого была масса причин. Несмотря на заверения Рэндольфа, дело шло совсем не так, как хотелось. Было решено, что на основании показаний обеих сторон в действиях ответчика присутствовали элементы профессиональной халатности. Дело передали в суд. Из этого, в свою очередь, следовало, что истец не должен был вносить денежный залог. Тот день, когда Крэг узнал об этом решении, стал самым неприятным за весь досудебный период, и он впервые в жизни подумал о самоубийстве. Рэндольф, естественно, продолжал твердить, что это крошечное поражение не надо воспринимать как личное. Но как Крэг мог воспринимать это по-иному, если решение приняли судья, юридический советник и его коллега врач. А ведь эти люди не были недоучками или тупыми синими воротничками. Его судьбу решали профессионалы, и их слова о возможности преступной халатности наносили смертельный удар по чести Крэга и ставили под сомнение его профессионализм. Ведь он посвятил всю свою жизнь тому, чтобы стать лучшим доктором, и во многом преуспел. Свидетельством этому служили отличная учеба на медицинском факультете, великолепная оценка его деятельности в качестве врача-интерна в одной из самых престижных клиник страны и, наконец, предложение всемирно известного клинициста о новой работе. Несмотря на все это, коллеги посчитали его правонарушителем. Его высокая самооценка подверглась сомнению. Произошли и другие, серьезно омрачившие горизонт события. Еще до начала дознания Рэндольф в самых сильных выражениях посоветовал ему сделать все возможное для примирения с Алексис, отказаться от городской квартиры (Рэндольф назвал ее «местом развлечений») и вернуться в старый семейный дом в Ньютоне. Адвокат был убежден, что присяжные плохо воспримут новый, несколько свободный — так он выразился — стиль жизни его клиента. Прислушавшись к пожеланиям опытного юриста, хотя и досадуя на ограничения, которые они на него налагали, Крэг исполнил буквально все требования Рэндольфа. Он был благодарен Алексис за то, что та позволила ему вернуться, заставив, впрочем, ночевать в комнате для гостей. Вот и сейчас она оказывала ему моральную поддержку, заняв место среди других зрителей. Крэг машинально обернулся и поймал взгляд жены. На ней были белая блузка и синий кардиган, которые она часто надевала, отправляясь в Мемориальный госпиталь, где работала штатным психологом. Крэг выдавил кривую улыбку, и Алексис ответила ему кивком.
Крэг сосредоточил внимание на процессе отбора присяжных. Судья делал выговор пожилому, плохо одетому бухгалтеру, просившему освободить его от обязанностей присяжного. Бухгалтер убеждал судью, что клиенты не могут ждать его неделю — именно такой срок, исходя из числа приглашенных свидетелей, судья отводил на процесс. Судья Дейвидсон в весьма жестких выражениях высказал все, что думает о гражданской позиции бухгалтера, а затем отпустил его. Потом нашли нового кандидата, привели к присяге, и процесс отбора возобновился.
Как ни странно, в доме у Крэга дела шли относительно неплохо. Крэг считал это результатом житейской мудрости жены. Он знал, что не смог бы вынести всю эту тяжесть процесса, если бы Алексис вдруг начала вести себя так, как вел он. С той позиции, в которой он оказался сейчас, Крэг видел, что его так называемое пробуждение было всего лишь ребяческой попыткой стать тем, кем он не мог быть по определению. Медицина была его призванием. Он родился доктором, а не бостонским светским львом. Обожавшая Крэга мама подарила ему игрушечный докторский набор, когда ему исполнилось четыре года. Он помнил, что лечил маму и старшего брата с недетской серьезностью, предрекавшей ему стезю выдающегося клинициста. Однако в колледже и на младших курсах медицинского факультета ему казалось, что его призванием является научная работа. Но позже он понял, что обладает врожденным даром диагноста — даром, который поражал его учителей и очень нравился ему самому. Ко времени окончания обучения Крэг окончательно убедился в том, что должен стать клиницистом, попутно занимаясь научной работой, а не наоборот.
Хотя Алексис и две младшие дочери (одиннадцатилетняя Меган и десятилетняя Кристина) проявили понимание и, видимо, его простили, Трейси отнеслась ко всей этой истории по-иному. Ей было пятнадцать, и в своем переходном возрасте она демонстративно не желала прощать Крэгу его восьмимесячное отсутствие в семье. Ее протест проявился в нескольких неприятных эпизодах с наркотиками, в демонстративно поздних возвращениях домой и тайных ночных побегах из дома. Алексис это тревожило, но поскольку у матери с дочерьми сохранялись доверительные отношения, она была уверена, что Трейси этот кризис преодолеет. И Алекс убедила Крэга не вмешиваться. Крэг с удовольствием повиновался, потому что не имел ни малейшего представления, с какого конца подступиться к этой проблеме. А если честно, то ему вообще было не до этого. Все его мысли вращались вокруг собственного несчастья.
Тем временем судья Дейвидсон отвел кандидатуры двух кандидатов за их возможную предвзятость. Один из них открыто ненавидел страховые компании, считая, что те грабят страну. У второго оказался кузен, который до недавнего времени был коллегой Крэга, и предполагаемый присяжный слышал, что ответчик — замечательный доктор. Еще несколько кандидатов в присяжные были отстранены после вопросов, заданных советниками. С иголочки одетого бизнесмена отвели по требованию Тони, а облаченный в странные одежды в стиле хип-хоп молодой афроамериканец не прошел аттестацию у Рэндольфа. В зале появились еще четверо претендентов. Процесс отбора продолжился.
Враждебное поведение Трейси, конечно, огорчало Крэга, но не шло ни в какое сравнение с тем, что вытворяла Леона. Она стала ему мстить, как часто бывает с получившими отставку любовницами. Особенно вывела ее из себя необходимость подыскивать новое жилище. Постоянные скандалы мешали работе, и Крэг скоро обнаружил, что оказался между молотом и наковальней. Он не мог ее уволить, опасаясь, что помимо халатности его обвинят еще и в дискриминации по половому признаку. Крэг всеми силами пытался умиротворить вздорную подругу. Он не понимал, почему она не уходит сама, ведь между ней, Марлен и Дарлен развернулись открытые военные действия. Каждый раз, когда назревал очередной конфликт, Марлен и Дарлен угрожали отставкой. Крэг как никогда нуждался в них. Иск нанес ему такой моральный ущерб, что на врачебную практику уже не оставалось сил. Он теперь видел в каждом пациенте потенциального истца. Он находился в постоянной тревоге, что вело к чрезмерной активности пищеварительной системы. Крэг страдал от изжоги, и его часто донимала диарея. Ко всему этому добавилась бессонница, что вынуждало его принимать снотворное. Теперь, проснувшись утром, он испытывал не бодрость, а противную вялость. Одним словом, доктор Бауман оказался в полном ауте. К счастью, он не прибавлял в весе. Правда, это было не потому, что он занимался в тренажерном зале, а просто потерял аппетит. К нему вернулся желтоватый цвет лица и одутловатость, которую подчеркивали запавшие глаза и синева под ними. Поведение Леоны не только осложняло жизнь и мешало работе; оно оказало существенное влияние и на ход процесса. Первым сигналом о предстоящих осложнениях было появление ее имени в списке свидетелей, составленном Тони Фазано, а письменные показания Леоны, приобщенные к материалам, в полной мере показали, насколько скверно обстоит дело. Показания Леоны заставляли страдать Крэга не только потому, что проливали свет на их отношения, но и потому, что девица в своей ненависти не постеснялась упомянуть о его слабом мужском потенциале.
