Известно, что в таинстве бракосочетания Общины христиан говорится о «вратах жизненной общности» и что в культовом действе кольца проходят свой путь от одного к другому над изображением Христа. Перед нами высокий идеал брака — супруги идут друг к другу сквозь Христа, как сквозь дверь, всякой своею мыслью и всяким чувством. Это тоже надо взращивать в себе в тихие часы. Тем самым изречение «они были Твои» все больше наполняется жизнью.
Но оказывается, этот образ сферы чистой самоотверженности можно еще дополнить. «Самоотвержение» есть нечто совершенно иное, нежели »отвержение «Я»». Самоотверженным может быть лишь тот, кто имеет «Я». Чем сильнее наше «Я», тем сильнее в нем отклик на «Я» другого человека, при условии, что наше «Я» само–отверженно. Чем чище наше «Я», тем больше другое «Я» будет гармонировать с ним, звучать вместе с ним, сливаясь в некое высшее общее «Я». В общении людей происходит много таинственных процессов, и этот — один из самых чудесных. Над каждым таким часом, когда наши «Я» перекликаются в этой сфере самоотверженности, звучат слова: «все едино во Мне!» Здесь людям предстоят величайшие и прекраснейшие переживания. Подлинное созвучие во Христе, по сравнению с которым самые дивные музыкальные аккорды и гармонии принадлежат более низкой сфере. «Я есмь» — это дверь. Надо только, чтобы «Я» в нас зазвучало подобно тому, как оно зазвучало во Христе.
Итак, мы предлагаем следующую медитацию. Между собою и своим ближним мы создаем некую сферу, в которой возжигаем самоотверженность как чистейший свет. И этот свет мы превращаем в Христово «Я есмь». Через эту дверь мы идем к людям, которых любим, — но и к тем, которых не любим. Мы рассматриваем их такими, какими они нам являются, когда мы входим в эту дверь. Происходящее в нас при этом приведет нас и к новой «молитве за ближнего». Мы узнаем, как иные люди «открываются» нам, а другие, напротив, «закрываются», ибо мы думаем о них ошибочно, опрометчиво, под влиянием одного лишь любопытства. Мы обретем совершенно иные критерии оценки и не будем, как раньше, говорить о симпатии и антипатии, о чужом и враждебном, но увидим разные «Я» в их непостижимости и взаимосвязи. Мы начнем понимать изречения вроде такого, принадлежащего Майстеру Экхарту: «Пока ты желаешь добра для себя более, чем для человека, которого ты никогда не видал, ты поистине ни на один миг не заглянул в глубину Божию!» Или слова Христовы: «Люби ближнего твоего, как самого себя», которые можно сказать и чуть иначе: «Люби ближнего твоего, как если бы он был ты сам!» Мы станем воспринимать каждого человека, как Алкивиад воспринимал Сократа: невзрачная оболочка, но внутри живет божество. Мы узнаем на опыте, что нам «отворяет придверник», который иначе бы не отворил. Мы приблизимся к цели человечества, как она дана в Иоанновом Евангелии: «Я в них, и они во Мне, и все они да будут во Мне едино». Мало–помалу для нас все желаннее будет входить к людям через эту дверь, и мы не захотим более идти к людям с другими мыслями — только через эту дверь.
Чтобы ощутить величественное дыхание и этого откровения в мировой истории, бросим взгляд на Восток и на Запад. Мы видим, что на Востоке у человека была дверь к ближнему. «Tat twam asi» — «Ты еси то». Но примечательно, что здесь не хватает «Я». «Это Я!» — говорит Христос, как бы подразумевая: «Так как вы сделали это одному из сих братьев Моих меньших, то сделали Мне». Вот почему на Востоке приходят к чувству единства, но к такому, что ищет души там, где они изначально и бессознательно еще едины в Боге. Общность, на которую указывает Евангелие от Иоанна, совершенно иного рода. Если в будущем люди будут едины, то это будут уже не души, но различные «Я». И это будет уже не единство, но единение, достижимое только через Христа. На Западе обстоит совершенно иначе. Подобно тому как люди Запада живут в своих домах по возможности отдельно друг от друга, они и в жизни стоят рядом друг с другом обособленно. И даже если там восхищаются демократией, то не как подлинной общностью, но, скорее, как господством большинства единичностей. «Я» по–прежнему склонно утверждать лишь себя самое и только соглашается, что для достижения безраздельного господства ему необходимо убедить других в своих воззрениях. В сущности, здесь нет никакой двери к другому человеку. Она заперта и открывается лишь по звонку, в особых случаях.
Итак, мы видим, что нам предстоит завоевать ради всего человечества, когда Христос говорит, обратясь к Востоку: «Эта дверь есть Мое Я». И к Западу: «Мое Я есть дверь».
Лишь теперь, когда мы поглядели вниз, вверх и наружу, мы подошли к тому, чтобы посмотреть и вовнутрь. «Я есмъ пастырь добрый» (Ин., 10: 11). Это изречение доставляет современному человеку особенные затруднения. Первым делом, пробуя его на вкус, он вспоминает, как звучит оно в расхожих сентиментальных проповедях. «Ибо я овечка Христова». Да и от профессии пастыря он уже очень и очень далек. И агнец в его ощущениях представляется скорее символом беспомощного неразумия и безответности, нежели символом чистоты и покорности. Очень непросто — полностью преодолеть подобные ощущения и вжиться в то чувство, какое пастырь тысячелетиями испытывал к своему стаду, а животные — к пастырю как некому высшему существу. И пастырь трудится ради овец своих, иногда не жалея жизни. Именно это последнее и возвышает Христа в свет. Самая сущность Его ясно выражается в том, что после слов «Я есмь пастырь добрый» и речи нет о каком‑либо водительстве и следовании, но сказано: «пастырь добрый полагает жизнь свою за овец». Профессия, на протяжении неисчислимых веков имевшая огромное значение для человечества и в противоположность воинской профессии воплощавшая мир и благоденствие, возводится здесь в высшую сферу и пребудет там во веки веков.
Попытаемся теперь по следам этого события подняться в миры тех переживаний, где возвещается тайна внутреннего водительства. Первое переживание обозначено словами: «Овцы Мои слушаются голоса Моего», «Я… знаю Моих и Мои знают меня». В других новозаветных писаниях тоже встречается это переживание глубокого «познания». «А тогда познаю, подобно как я познан». Платон говорит, что всякое истинное познание основано на узнавании того, что душа пережила в горнем мире еще до рождения. Познание, о котором здесь идет речь, находится еще одной ступенью выше. Та единственная в своем роде любовь, что просыпается в нас ко Христу, если нам хоть раз удалось увидеть Его таким, каков Он есть, возникает оттого, что мы понимаем: «Вот истинная наша сущность, какой она должна быть! Вот наше божественное «Я»!» Человек испытывает это переживание во всякое мгновение, когда видит Христа таким, каков Он есть в действительности. Но хорошо бы довести все это до своего сознания, для чего служит следующая медитация. Ее можно начать с попытки представить самих себя в свете Христовом, такими, какими мы, собственно, задуманы. Тогда «познание», глубже которого ничего нет, низойдет на нашу душу. И вспыхивает божественная идея нашего существа. Высвечивается наше истинное «Я». Словно на алмаз, лежавший в темноте под землей и камнями, упал солнечный свет — так приветствуют друг друга Христос и наше истинное «Я». Они сияют единым светом, как алмаз и солнце. Посредством этого образа можно медитировать над истиной: «Я… знаю Моих, и Мои знают Меня». Это впечатление может усилиться до переживания: никто не знает меня по имени, кроме Христа; я был сокрыт даже от самого себя, пока Он не позвал меня по имени. Но теперь я знаю себя или, во всяком случае, имею догадку о себе и знаю, что я познан. Когда я думаю о Христе, я думаю и о своей лучшей сущности; а когда я думаю о своем истинном «Я», то во мне одновременно вспыхивает Христос, в котором оно сокрыто. «Ему придверник отворяет» — и в нас действительно есть придверник, который отворяет только Христу. Мы остаемся «заперты», пока Он не придет. Всегда, когда мы делаем действительно правильное для нас, это происходит на основании подобного глубокого «познания».
