И он быстро вышел.

Дон Лопес сделал было движение, чтобы последовать за ним, но любовь к дочери оказалась сильнее. Он остановился, прижал ее к сердцу и, толкнув в объятия Медвежонка Железная Голова, вскричал с невыразимой скорбью:

— Берегите ее!

Он выбежал с глухим рыданием, закрыв лицо руками. Обе девушки лежали в обмороке.

— Александр! — крикнул Медвежонок. Слуга немедленно явился на зов.

— Ты мне ответишь головой за них обеих, — сказал капитан, обращаясь к нему.

— Не беспокойтесь, командир, — заверил флибустьера Александр.

— А мы куда? — спросил Бартелеми.

— Мы идем победить или лечь костьми вместе с товарищами.

Через несколько минут Береговые братья также покинули загородный дом губернатора.

Два испанца вихрем мчались к Картахене на превосходных лошадях.

Бледный, нахмурив брови, сжав губы, без шляпы, с обнаженной шпагой в руке, дон Хосе то и дело погонял своего коня. — Осмеян! — бормотал он. — Предан, брошен всеми! И одной только жалости презренного флибустьера быть обязанным, что умру смертью солдата!

— Этот человек вовсе не презренный, вы сами это знаете, мой друг, — возразил дон Лопес Альдоа, пожав плечами.

Дон Хосе быстро обернулся.

— И вы, вы также против меня! — вскричал он с гневом, в котором сквозила невыразимая горечь.

— Я не против вас, дон Хосе. Вы же сами видите, я возле вас и готов принять смерть. Отчаяние ослепляет вас.

— Правда! Я с ума схожу! Я не прав! — горестно воскликнул губернатор. — Простите меня, друг мой, но вы не знаете, вы не можете знать, как я страдаю.

— А сам я разве не страдаю, дон Хосе? Разве моя честь воина не запятнана так же, как ваша? Разве я не отец, как и вы? И Богу известно, дорога ли мне моя дочь, моя бедная добрая девочка! Клянусь же вам честью, друг мой, я убежден, что донья Лилия подвергается не большей опасности под охраной этого человека, чем если бы была со мной.

— Уж не воображаете ли вы, что я не знаю этого так же хорошо, как и вы? — нетерпеливо произнес дон Хосе Ривас.

Дон Лопес поднял на него изумленный взгляд.

— Если так, то я не понимаю вас, мой друг, — сказал он.

— Вы не можете понять меня, любезный дон Лопес, — пробормотал с горькой улыбкой губернатор.

Они продолжали скакать так же стремительно, но уже молча.

Вскоре два испанских сановника очутились в виду Картахены; городская стена была всего в несколько сотнях шагов от них.

Везде царила тишина. Несмотря на слова Медвежонка, который полагал, что говорит правду, атака города еще не начиналась.

Всадники миновали довольно густой лесок гуайявы, который почти примыкал к городской стене, очень ветхой, как уже было сказано, и с большими брешами там и здесь.

Нигде не было видно ни души. Мертвое безмолвие установилось там, где обычно царило оживление.

Дон Хосе сошел с лошади.

Спутник его также остановился и глядел на него с изумлением, не понимая, в чем заключался смысл его последних слов и что он собирается делать.

— Дадим отдохнуть лошадям, — мрачно сказал губернатор, — торопиться некуда: неприятель еще далеко.

Дон Лопес Альдоа молча кивнул головой и в свою очередь спешился. Лошадей привязали к стволу дерева. Губернатор, бледный как мертвец, опустился на землю и несколько мгновений оставался неподвижен, с тусклым взглядом, искаженными чертами, холодным потом на лбу, словно не сознавая ничего вокруг себя. Его побороло жестокое душевное страдание, против которого он, несмотря на все усилия воли, устоять не мог.

— Что с вами, дон Хосе? — спросил с участием дон Лопес. — Вам дурно?

— Нет, — откликнулся губернатор, качая головой, — душа страдает. Выслушайте, любезный друг, мою предсмертную исповедь.

— Вашу предсмертную исповедь? — с изумлением вскричал дон Лопес.

— Да; вы мой единственный друг, вас я назначаю исполнителем моей последней воли.

— Однако…

— Вы отказываетесь? — дон Хосе почувствовал новую вспышку гнева.

— Я далек от подобной мысли.

— Так позвольте мне говорить, дон Лопес Альдоа, времени остается мало.

— Друг мой…

— Не перебивайте меня, — мрачно остановил коменданта дон Хосе. — Предстоящее сражение будет для меня роковым, я предчувствую это.

Но я не хочу уносить в могилу тайну, которая убивает меня и которую я так долго хранил в душе. После моей смерти поступайте как сочтете нужным — вернее, я в этом уверен, как предпишет вам честь. Не перебивайте, дайте мне договорить. Мне станет легче, когда я выскажусь. Если я не сделаю этого сейчас, то уже никогда не соберусь с духом покаяться в том, что меня просто убивает.

Я все скажу в нескольких словах. Неумолимая ненависть к двум объектам терзает мое сердце целых двадцать лет: я ненавижу флибустьеров и ненавижу Эльмину.

— Вашу дочь? — вскричал дон Лопес.

— Донья Эльмина мне не дочь, — сухо возразил дон Хосе Ривас.

Он говорил хрипло, отрывисто, поспешно, точно торопился поскорее излить страшную исповедь, быть может, уже раскаиваясь в глубине души, что приступил к ней.

Дон Лопес Альдоа слушал его в оцепенении, почти в ужасе.

— Мне было тогда двадцать пять лет, — продолжал дон Хосе немного погодя, — три года я был женат вопреки воле своих родителей. Вы знаете, что наш род принадлежит к высшему дворянству Испании. Мы жили с женой и двухлетней дочерью в маленьком городке Сан-Хуан-де-Гоаве на Эспаньоле; этот городок находится, как вам, быть может, известно, на самой границе испанских владений. В одну ночь буканьеры завладели городом и сожгли его. Мой дом взяли приступом только после отчаянного сопротивления, все мои слуги были безжалостно умерщвлены разбойниками. Лишь каким-то чудом я сумел убежать сквозь огонь и пламя. Жена и дочь сгорели.

— Это ужасно! — вскричал дон Лопес.

— Не правда ли? Слушайте дальше, я еще не кончил… Я люблю деньги — не ради них самих, но из-за наслаждений, которые они доставляют. Деньги для меня — все. По условиям брачного контракта состояние моей жены должно было возвратиться в ее род, если бы она умерла бездетной. Состояние это доходило до двух с лишним миллионов пиастров. Как младший сын, я не имел ничего, кроме дворянского титула. Смерть дочери делала меня нищим, а я жаждал богатства, жаждал во что бы то ни стало сохранить состояние своей жены, так как только ради него и женился. В суматохе, пока город погибал под натиском огня и меча, я незаметно выбрался из него. Увидев пьяного буканьера, который спал у подножия дерева, я подкрался, убил его, снял с него платье и надел взамен своего. Вслед за тем я пошел куда глаза глядят, без определенной цели, останавливаясь, когда усталость сломит меня, питаясь Бог знает как; я не помнил себя от отчаяния. На третий день я вошел в какой-то город. Впоследствии я узнал, что это был Пор— Марго. Под своей новой одеждой я был так хорошо скрыт, что никто не обратил на меня внимания. Мои предки из Наварры, а посему я говорю по-французски почти так же свободно, как на родном языке. Непроизвольно я остановился у первого встретившегося мне дома и попросил приюта; мне дали его. Хозяин был бедняк бретонец, недавно прибывший на Эспаньолу с женой и дочерью, слышите, дочерью в точности одного возраста с моей девочкой, которой я лишился таким ужасным образом…

— Итак, донья Эльмина…

— Дочь приютившего меня хозяина; вот как это произошло.

Спустя несколько дней после моего водворения в дом Гишара — моего хозяина, который был очень беден, звали Гишар — он нанялся матросом на корабль знаменитого Монбара Губителя и отправился в экспедицию, поручив жену и дочь моим заботам. Оставшись хозяином в доме, я поддался искушению — злой дух вселил в меня ужасную мысль. В первую же ночь по отъезде Гишара около полуночи я крадучись вошел в комнату хозяйки. Она спала; я приблизился к колыбели ребенка. При шуме моих шагов мать проснулась. И зачем ей только понадобилось просыпаться?! Я не .хотел ей зла… Увидав меня, она, вероятно по предчувствию, которое никогда не обманывает сердце матери, заподозрила мое намерение и с криком бросилась на меня, призывая на помощь. Я убил ее, потом хладнокровно закутал девочку в свой плащ и бежал. Через четыре дня я достиг Сан-Хуан-де-Гоаве. Я вернулся вовремя, — продолжал дон Хосе с резким смехом, в котором не слышалось ничего человеческого, — наследники уже делили мое состояние. Своим неожиданным появлением я спутал им все карты: моя жена умерла, но дочь осталась в живых. Итак, я сохранил богатство. Спустя месяц я уже продал все свое недвижимое имущество и был на пути в Мексику.