Он спросил с легким акцентом:

«Доктор Пардон?»

«Да, это я.»

«Эту даму только что ранили, и я хотел бы, чтобы вы ее осмотрели».

«Как вы узнали мой адрес?»

«Нам дала его какая-то пожилая женщина, проходившая по бульвару Вольтера… Полагаю, одна из ваших клиенток…»

Женщина, очень бледная, казалось, вот-вот потеряет сознание. Она бессмысленно смотрела на меня, прижав руки к груди.

«Я думаю, вам нужно поторопиться, доктор», — сказал мужчина, снимая перчатки. «Что за ранение?» Я повернулся к женщине, яркой блондинке, на вид ей не было тридцати.

«Снимите шубу…»

Она молча сбросила шубку, и я увидел, что ее соломенного цвета платье до пояса пропитано кровью.

Вот, взгляните на это пятно крови возле моего стола на том месте, где она стояла.

Я провел ее в кабинет и попросил снять платье, предложив свою помощь. Она покачала головой и разделась самостоятельно.

Мужчина не пошел с нами, но дверь между двумя комнатами оставалась открытой, и он продолжал говорить со мной, или, вернее, отвечать мне. Я надел халат. Вымыл руки. Женщина неподвижно лежала на животе, не издавая ни единого звука.

— Который был час? — спросил Мегрэ, закуривший свою первую трубку с тех пор, как Пардон позвонил ему.

— Я посмотрел на часы, когда раздался звонок. Было десять минут второго. Все это произошло очень быстро, гораздо быстрее, чем я рассказываю.

Я промыл рану, остановил кровотечение и только тогда задумался о том, что же происходит. На первый взгляд, рана казалась не слишком тяжелой, хотя кровь еще сочилась.

Продолжая заниматься раной, я попросил мужчину рассказать, что произошло.

«Я шел по бульвару Вольтера, в ста метрах отсюда, эта женщина шла впереди…»

«Не будете же вы утверждать, что она поскользнулась?»

«Я удивился, увидев ее на улице одну в такой час, и замедлил шаг с тем, чтобы она не подумала, что я иду за ней… И тогда я услышал, как приближается какая-то машина…»

Пардон прервал рассказ, чтобы допить кофе и налить себе вторую чашку.

— Вам тоже?

— С удовольствием…

Мегрэ одолевала сонливость, у него пощипывало переносицу, и он чувствовал, как начинается насморк. Десять его сотрудников свалил грипп, это осложнило работу в последние дни.

— Я стараюсь как можно более точно передать вам наш разговор, но не могу поручиться за каждое слово… Я обнаружил, что между третьим и четвертым ребром рана более глубокая, при ее обработке что-то упало на пол, причем я не сразу обратил на это внимание.

— Пуля?

— Подождите…

Мужчина в соседней комнате продолжал свой рассказ:

«Поравнявшись с дамой, машина притормозила, хотя и до этого ехала не быстро. Я увидел, как из открытого окошка высунулась рука…»

Мегрэ прервал врача:

— Из передней или из задней дверцы?

— Он мне этого не сказал, и у меня даже в мыслях не было спросить его… Не забывайте, что я фактически делал операцию… Мне приходилось заниматься этим в экстренных случаях, но я не хирург по специальности, и вся эта история мне казалась странной… Что меня удивляло больше всего, так это полное молчание пациентки…

Мужчина же продолжал:

«Я услышал звук выстрела и увидел, как женщина пошатнулась, попыталась уцепиться за стену дома, затем у нее подкосились колени, и она медленно осела в снег…

Машина набрала скорость и исчезла… Я бросился к женщине и увидел, что она жива. Ей удалось самостоятельно, хотя и держась за меня, подняться на ноги… Я спросил ее, не ранена ли она, и она молча кивнула.»

«Она и с вами не разговаривала?»

«Нет… Я не знал, что делать… Я оглядывался вокруг, надеясь найти кого-нибудь в помощь… Проходила пожилая женщина, я спросил у нее, где можно найти врача… Она указала на ваш дом и назвала фамилию…»

Пардон замолчал и глядел на Мегрэ с видом провинившегося ребенка.

Тогда комиссар спросил:

— Этому человеку не пришло в голову отвезти ее в больницу?

— Вот и я сказал ему, что мы находимся в двух шагах от больницы Сент-Антуан. А он лишь прошептал: «Я этого не знал.»

— Он, видно, не знал и того, что главный комиссариат квартала находится в ста метрах отсюда?

— Наверное… Я был в затруднительном положении… Знаю, что я не имел права оказывать помощь, не предупредив тотчас же полицию, ведь речь шла об огнестрельном ранении. Но с другой стороны, я ведь уже начал операцию… Я сказал себе: «Окажу ей первую помощь и, как только закончу, сразу же вызову санитарную машину…»

«Вместо окровавленной одежды я могу дать вам купальный халат,» — предложил я.

Она вновь покачала головой и через несколько секунд уже самостоятельно надела комбинацию, платье, а затем вышла в мой кабинет к мужчине, который ее привел.

Я сказал им обоим:

«Присаживайтесь… Через минуту я освобожусь…»

Мне нужно было снять резиновые перчатки, испачканный халат и закрыть пробками пузырьки с лекарствами.

«Я должен записать ваши имена и адреса… Если вы предпочитаете лечиться не в больнице, а в какой-нибудь частной клинике, скажите мне, и я сделаю все необходимое…»

Мэгре уже понял, что произошло дальше:

— Как долго вы занимались своими делами?

— Трудно сказать… Помню, я поднял пулю, упавшую на пол во время операции, затем бросил в корзину использованную вату и бинты… Наверное, две или три минуты… По-прежнему продолжая беседовать с ними, я подошел к двери и увидел, что в моем кабинете никого нет…

Сначала я бросился в прихожую, потом выбежал на лестничную площадку… Не услышав ни шума спускающегося лифта, ни шагов по лестнице, я вернулся в кабинет и посмотрел в окно, но не мог разглядеть тротуара у дома…

Именно в этот момент я услышал, как тронулась с места какая-то машина… Судя по звуку, это был мощный спортивный автомобиль.. Когда я открыл окно, то увидел, что бульвар Вольтера пуст, и только со стороны площади Республики движется грузовик, разбрасывающий соль, да вдалеке шел одинокий прохожий…

Если не считать самых близких своих сотрудников — таких, как Люка, Жанвье, Торранс, и недавно принятого Лапуэнта, к которым Мегрэ испытывал чувство искренней привязанности, — комиссар дружил лишь с доктором Пардоном.

Оба они, будучи в сущности ровесниками, ежедневно занимались тем, что лечили болезни — людей и общества, и поэтому их взгляды на жизнь во многом совпадали.

Они могли после своих традиционных ужинов, устраиваемых то на бульваре Ришар-Ленуар, то на бульваре Вольтера, часами беседовать, совсем не замечая времени, и приходили к одним и тем же выводам — так был схож их жизненный опыт. Не уважение ли, которое каждый испытывал по отношению к другому, мешало им перейти на «ты»?

В эту ночь, несмотря на царившие в кабинете врача тишину и покой, они не чувствовали себя так непринужденно, как за улейном. Возможно, это объяснялось тем, что случай впервые столкнул старых друзей на почве их профессиональных интересов.

Доктор, выглядевший смущенным, говорил быстрее обычного, и чувствовалось, что он желает поскорее доказать свои благие намерения, как если бы его допрашивали на совете коллегии адвокатов. Мегрэ, со своей стороны, не решался задавать слишком много вопросов, выбирая после некоторого колебания лишь те, которые казались ему неизбежными.

— Скажите, Пардон, в самом начале вы говорили, что мужчина и женщина, как вам показалось, не проживают в этом квартале.

Доктор пробовал объяснить:

— Моя клиентура — это лавочники, ремесленники и небогатые люди. Я не какое-нибудь светило, а всего лишь тот, кому приходится по двадцать раз на дню преодолевать пять или шесть этажей в домах без лифта, таская с собой сумку с инструментами. На этом бульваре есть дома, где живут зажиточные люди, но я никогда не видел здесь кого-нибудь, кто был бы похож на моих недавних посетителей…

Хотя женщина и не произнесла ни одного слова, у меня сложилось впечатление, что она иностранка… У нее черты типичной северянки: молочной белизны лицо, белокурые волосы, которые редко можно увидеть в Париже, да и то разве что крашеные, но это не тот случай… Судя по ее груди, я могу полагать, что она родила по меньшей мере одного ребенка и кормила его своим молоком…