Почему этот человек в поношенной одежде был и у дома, и у церкви, а потом еще поехал на Монпарнасское кладбище?

— Третий? — осведомился Мегрэ.

— Его вы знаете. Это тот, кого я показывал вам утром. Обратите внимание: он не прячется. Во всех трех местах он меня заметил. Здесь, на кладбищенской аллее, он смотрит удивленно, словно спрашивает себя, почему я снимаю толпу, а не гроб или родственников.

— Верно. Он не кажется ни встревоженным, ни озабоченным. Оставьте мне снимки. Рассмотрю их на досуге получше. Благодарю, Ван Амм. Передайте Мерсу, что я очень доволен вашей работой.

— Значит, я отправляюсь на остров показывать снимок девушки? — спросил Лапуэнт, когда они остались одни.

— Это бесполезно, но попробовать стоит. Посмотри-ка, Жанвье пришел?

Войдя в кабинет, Жанвье с любопытством взглянул на пачку снимков.

— Значит так, мой маленький Жанвье. Я хочу, чтобы ты отправился в Сорбонну. Думаю, тебе не составит труда узнать в канцелярии, какие лекции Антуан Батийль посещал особенно прилежно.

— Я должен порасспросить его товарищей?

— Обязательно Настоящих друзей у него, наверное, не было, но болтать с другими студентами ему, скорее всего, случалось. Вот первый снимок: сегодня утром на похоронах эта девушка казалась взволнованной; кроме того, она проводила гроб до самого кладбища. Может, кто-нибудь встречал ее с ним, может, он просто говорил о ней.

— Ясно.

— А это фотография человека в плаще, который был на набережной Анжу, затем у церкви, а потом на Монпарнасском кладбище. На всякий случай покажи и ее. Надеюсь, сегодня днем лекции есть, и ты успеешь к концу.

— С преподавателем говорить?

— Не думаю, чтобы у него была возможность познакомиться со своими учениками. Погоди-ка! Вот еще один снимок. Скорее всего, к делу он отношения не имеет, но пренебрегать не следует ничем.

Четверть часа спустя Мегрэ принесли вырезку из газеты с надписью «Нет», сделанной зелеными чернилами. Слово было написано печатными буквами высотой сантиметра два и жирно подчеркнуто. Восклицательный знак был на добрый сантиметр выше букв. Это напоминало бурный протест. Писавший был явно возмущен, что такого жалкого субъекта, как бывший моряк, могли принять за убийцу с улицы Попенкур.

С четверть часа Мегрэ неподвижно сидел над вырезкой и фотографиями и легонько посасывал трубку, потом почти машинально взялся за телефон.

— Алло! Фремье? Я боялся вас уже не застать. Благодарю за вырезку, она кажется мне очень любопытной. Сначала я хотел поместить в завтрашнюю газету небольшое объявление, но наш незнакомец их, возможно, не читает. Об этом деле еще будет статья?

— Наши репортеры изучают предыдущие ограбления. Некоторые работают в радиусе пятидесяти километров от Парижа, показывая снимки грабителей соседям владельцев обчищенных вилл.

— Не могли бы вы под статьей или статьями напечатать следующий текст: «Комиссар Мегрэ хотел бы знать, на чем основывает свое заявление тот, кто послал в редакцию газеты отправление по пневматической почте. Если у него есть какие-либо сведения на этот счет, комиссар просит связаться с ним письменно или по телефону».

— Понятно. Повторите, пожалуйста, я запишу дословно.

Мегрэ терпеливо повторил.

— Договорились! Я не только опубликую этот текст на первой полосе, но и возьму его в рамку. Но вы понимаете, что сумасшедшие сразу же примутся писать вам и звонить?

— Я привык, — улыбнулся Мегрэ. — Да и вы тоже.

Полиция и редакции газет…

— Ладно. Держите меня в курсе, пожалуйста.

Повесив трубку, комиссар погрузился в чтение вечерних газет, которые ему только что принесли; замечая какую-либо неточность, он всякий раз ворчал. В среднем на каждый абзац приходилось как минимум одно преувеличение, в результате чего воры превратились в самую таинственную и хорошо организованную банду в Париже. Последний заголовок гласил: «Когда будет арестован Мозг?»

Телевизионный сериал, да и только!

Вырезку из газеты Мегрэ послал в дактилоскопическую лабораторию, чтобы выяснить, нет ли на ней отпечатков пальцев. Ответ не заставил себя ждать.

— Два хороших отпечатка: большой и указательный пальцы. В картотеке их нет.

Это означало, что убийца Антуана Батийля никогда не был арестован и тем более осужден. Мегрэ не удивился и снова взялся за газеты, когда в кабинет ворвался возбужденный Лапуэнт.

— Удача, шеф! Или нет, скорее, везение! Вы были правы. Иду я по улице и вдруг вспомнил, что у меня кончились сигареты. Сворачиваю на улицу Сен-Луи-ан-л'Иль, захожу в кафе на углу и кого там вижу?

— Девушку, снимок которой я тебе дал.

— Точно! Она официантка. Черное платье, белый передник. За одним из столов играют в белот: мясник, бакалейщик, хозяин и еще один — он сидел ко мне спиной. Покупаю сигареты, сажусь за столик. Она спрашивает, что я буду пить, я заказываю кофе, и она идет к стойке. «Когда вы кончаете работу?», — интересуюсь я. Она удивляется: «По-разному. Сегодня в семь, потому что открывала я». Дает сдачу и уходит, не обращая на меня внимания. Я не стал говорить с ней при хозяине. Подумал, вы сами…

— Правильно.

— Она едва держится, чуть не плачет. Ходит, как в тумане, нос красный…

Жанвье вернулся на Набережную только в шесть.

— Там читают социологию; похоже, он не пропустил ни одной лекции. Я подождал во дворе. Смотрел на сидящих на скамьях студентов; когда лекция кончилась, они вышли на свежий воздух. Спросил одного, другого, третьего — безуспешно. «Антуан Батийль? Про которого писали в газетах? Да, я встречался с ним, но мы не дружили. Вот если вы разыщете некоего Арто…» Третий студент, с которым я разговаривал, оглянулся и вдруг закричал вслед удаляющемуся парню: «Арто! Арто! К тебе пришли». Потом бросил мне: «Я побежал — опаздываю на поезд». Студенты разъезжались на мотоциклах и мопедах. Подходит высокий парень с бледным лицом и светло-серыми глазами, спрашивает: «Это вы хотели со мной поговорить?» — «Вы, кажется, были другом Антуана Батийля?» — «Другом — это слишком сильно сказано. Он трудно сходился с людьми. Считайте, что мы были приятелями: иногда поболтаем во дворе, иногда выпьем кружку пива. У него я был всего раз и чувствовал себя очень неловко. Я-то ведь сын привратницы с площади Данфер-Рошро. Я этого не стесняюсь. А у него не знал, как себя держать». — «На похоронах сегодня утром были?» — «Только в церкви. Потом была важная лекция». — «Не знаете, у вашего приятеля были враги?» — «Наверняка нет». — «Его любили?» — «Тоже нет. Он никем не интересовался, им тоже никто». — «А вы? Что о нем думаете?» — «Хороший малый. Был гораздо мягче, чем хотел казаться. На мой взгляд, был слишком мягок, чуть что — замыкался в себе». — «Он говорил с вами о магнитофоне?» — «Однажды даже попросил пойти с ним. Он был очень этим увлечен. Утверждал, что голос раскрывает человека гораздо полнее, чем изображение на фотоснимке. Помню его слова: „Есть множество охотников за лицами. Но охотников за звуками я больше не знаю“. Надеялся получить к Рождеству новейший миниатюрный магнитофон японского производства. Такой, чтобы можно было спрятать в ладошке. Во Франции они еще не появились, но вроде вот-вот должны поступить. Он узнал о них из журналов».