— Ты очень голоден?

— В меру.

Телевизора у них здесь не было. В теплую погоду они усаживались после обеда в саду и наблюдали, как в надвигающихся сумерках постепенно стираются контуры пейзажа. Этим вечером, гуляя, они спустились к Луаре, воды которой после дождей в начале недели стали грязными и несли ветви деревьев.

— Ты чем-то озабочен?

— Собственно говоря, нет, — ответил комиссар после долгого молчания. — Сегодня утром мне звонил убийца Антуана Батийля.

— Чтобы поиздеваться над тобой? Бросить тебе вызов?

— Нет, ему нужна поддержка.

— И за ней он обратился к тебе?

— Ему больше не к кому…

— Ты уверен, что это был убийца?

— Да, но вряд ли он убил преднамеренно.

— Значит, неумышленное убийство?

— Не совсем, если только не ошибаюсь.

— Зачем он написал письмо в газеты?

— Читала?

— Да. Вначале я подумала, что это подстроено… Ты знаешь, кто он?

— Нет, но могу узнать в течение суток.

— Ты не заинтересован в его аресте?

— Сам явится.

— А если не явится? Если совершит новое преступление?

— Не думаю…

Однако полной ясности у комиссара не было. Имеет ли он право быть настолько уверенным в себе? Он подумал об Антуане Батийле, который так хотел изучать население тропических стран и собирался жениться на юной Морисетте. Ему не было и двадцати одного; он свалился в лужу на улице Попенкур и больше не поднялся…

Спал комиссар неспокойно. Дважды открывал глаза: ему казалось, что звонит телефон. «Больше он убивать не будет». Мегрэ пытался успокоить себя. «В сущности, он его боится»…

Настоящее воскресное солнце, солнце воспоминаний детства. Сад, весь в росе, благоухал; в доме пахло яичницей с ветчиной. День протекал мирно, однако с лица Мегрэ не сходила тревожная тень. Расслабиться до конца ему не удалось, и жена это чувствовала. В гостинице их встретили с распростертыми объятиями; с каждым пришлось выпить: супругов Мегрэ здесь считали за своих.

— В картишки потом перекинемся?

Почему бы и нет? Мегрэ с женой съели свинину по-деревенски, петуха в белом вине, на десерт был козий сыр и ромовые бабы.

— Часа в четыре?

— Договорились.

Мегрэ взял свое плетеное кресло, отыскал в саду уголок поукромнее и, ощущая веками солнечное тепло, задремал. Когда он проснулся, кофе у г-жи Мегрэ уже был готов.

— Ты так сладко спал, что приятно было смотреть. Во рту у комиссара еще сохранился вкус деревни, и вокруг он словно слышал жужжание мух.

— Скажи, ты не чувствовал себя немного не в своей тарелке, слыша его голос по телефону?

Они невольно продолжали думать об одном и том же.

— Я служу уже сорок лет и всякий раз волнуюсь, оказываясь лицом к лицу с убийцей.

— Почему?

— Потому что человек переступил черту.

Дальше Мегрэ объяснять не стал. Они понимали друг друга. Человек, который убивает, так или иначе порывает связь с человеческим обществом. Он перестает быть как все. Этот хотел объясниться, сказать, что… Слова готовы были политься у него с губ, но он знал, что это бесполезно, что никто его не поймет. Так же бывает и с настоящими убийцами, с профессионалами. Они держатся агрессивно, язвят, но это объясняется их желанием подбодриться, убедить себя в том, что как люди они еще не умерли.

— Вернешься не слишком поздно?

— Надеюсь, до половины седьмого.

Мегрэ вновь оказался в обществе своих местных приятелей — милых людей, для которых он был не знаменитым комиссаром Мегрэ, а просто соседом, и к тому же отличным рыболовом. Они играли за столом, застеленным красной скатертью. Карты, знавшие лучшие дни, засалились. Деревенское белое вино было приятным и свежим.

— Вам объявлять…

— Бубны…

Сидевший слева противник объявил терц, его партер — четыре дамы.

— Козыри…

Послеполуденное время комиссар провел за картами: разворачивал их веером, объявлял терцы и белоты. Это успокаивало, как мурлыканье. Время от времени подходил хозяин, заглядывал игрокам в карты и с понимающей улыбкой удалялся. Человеку, который убил Антуана Батийля, воскресенье должно было показаться долгим. Живет ли он в маленькой квартирке с собственной мебелью или снимает помесячно комнату в скромной гостинице, все равно ему лучше не сидеть в четырех стенах, а пойти потереться в толпе, заглянуть в кино. Во вторник вечером шел такой дождь, что это было похоже на потоп; в Ла-Манше и Северном море погибло несколько рыболовных судов. Может быть, это тоже имело какое-нибудь значение? А куртка Антуана, его длинные волосы? Мегрэ старался не думать об этом, целиком отдаться игре.

— Ну, что скажете, комиссар?

— Пас.

Белое вино слегка ударило в голову. Мегрэ отвык от него: пьешь, как простую воду, а потом, глядишь, и ноги не держат.

— Мне, пожалуй, пора.

— Доиграем до пятисот очков, ладно?

— Пусть будет до пятисот.

Комиссар проиграл и угостил всех присутствующих.

— Похоже, вы у себя в Париже пренебрегаете белотом. Подразучились, да?

— Есть малость.

— На Пасху побудьте подольше.

— Хотелось бы. Ничего лучшего мне и не надо. Вот преступники, те… — На тебе! Он вдруг опять подумал о телефоне. — Спокойной ночи, господа.

— До будущей субботы?

— Возможно.

Разочарования Мегрэ не чувствовал. Уик-энд он провел так, как задумал, а забыть в деревне свои тревоги и заботы и не надеялся.

— Когда хочешь выехать?

— Как только перекусим. Что у тебя на обед?

— Приходил старик Бамбуа, предложил линя; я его запекла.

Мегрэ с удовольствием взглянул на толстую рыбу с приятной золотистой корочкой.

Ехали они медленно: ночью г-жа Мегрэ боялась вести машину еще больше, чем днем. Мегрэ включил радио, с улыбкой прослушал предупреждение для автомобилистов, потом последние известия. Говорили в основном о внешней политике; комиссар облегченно вздохнул, убедившись, что о деле на улице Попенкур упомянуто не было. Другими словами, убийца оказался благоразумен. Ни нового преступления, ни самоубийства. Только в департаменте Буш-дю-Рон похищена девочка. Есть надежда найти ее живой. Спал Мегрэ лучше, чем прошлой ночью; стоял уже день, когда его разбудил оглушительно стрелявший грузовик. Жены рядом не было. Она встала недавно — постель еще хранила ее тепло — и теперь готовила на кухне кофе. Перегнувшись через перила, г-жа Мегрэ смотрела, как муж грузно спускается по лестнице; можно было подумать, что она провожает ребенка на трудный экзамен. Знала она только то, о чем писали газеты, но газетам не было известно, какую энергию он тратит, чтобы все до конца понять, как напрягает силы во время некоторых расследований. Он словно отождествляет себя с теми, кого преследует, мучится их муками.