Мегрэ взглянул на стенные часы.

— Не обращайте внимания. Они на двадцать минут вперед… Он сначала приоткрыл немного дверь, словно хотел посмотреть, что это за заведение. Игра была шумной. Мясник выигрывал, а он, когда выигрывает, начинает всех задевать, твердит, что никто, кроме него, играть не умеет…

— Молодой человек вошел. А потом?

— Я со своего места спросил, что он будет пить; он, помедлив, осведомился: «У вас есть коньяк?» Я разыграл четыре карты, которые оставались у меня на руках, и прошел за стойку. Наливая коньяк, я заметил, что у него на животе висит черная треугольная коробочка, и подумал, что это, должно быть, фотоаппарат. Иногда сюда забредают туристы, правда, редко… Я вернулся за стол. Сдавал Бабеф. Молодой человек, казалось, не спешил. Игра его тоже не интересовала.

— Он был чем-то озабочен?

— Нет.

— Не посматривал на дверь, как если бы ждал кого-то?

— Не заметил.

— Или словно боялся, что кто-нибудь появится?

— Нет. Стоял, облокотясь о стойку, и время от времени пригубливал коньяк.

— Какое он произвел на вас впечатление?

— Он показался мне размазней. Знаете, нынче часто встречаются такие — длинноволосые, в куртках… Мы продолжали играть, не обращая на него внимания; Бабеф взвинчивался все больше и больше — ему пошла карта. «Пойди-ка лучше погляди, чем занимается твоя жена», — пошутил Лебон. «За своей присматривай: она у тебя молоденькая и…» — Мне на секунду показалось, что они сцепятся, но, как всегда, обошлось. Бабеф выиграл. «Что ты на это скажешь?» — обрадовался он. Тут Лебон, который сидел на скамейке рядом со мной, толкнул меня локтем и глазами указал на клиента, стоящего у стойки. Я посмотрел и ничего не понял. Казалось, он смеялся про себя. Правда, Франсуа? Мне было интересно, что ты хотел мне показать. Ты прошептал: «Он только что…»

Рассказ продолжил мужчина с неподвижным глазом.

— Я заметил, как он что-то передвинул на своем аппарате… У меня есть племянник, ему на Рождество подарили такую же штуковину, и он развлекается, записывая разговоры родителей… Этот парень смирно стоял со своей рюмкой, а сам слушал, что мы говорим, и записывал.

— Интересно, зачем ему это было надо, — проворчал Жюль.

— Просто так. Как мой племянник. Записывает, потому что нравится записывать, а после из головы вон. Однажды он дал послушать родителям их ссору, и брат едва не сломал ему магнитофон: «Погоди, сопляк, вот отниму…» У Бабефа тоже лицо перекосилось бы, если б ему дали послушать, как он вчера бахвалился.

— Сколько времени молодой человек пробыл у вас?

— Чуть меньше получаса.

— Выпил только рюмку?

— Даже чуток на дне оставил.

— Потом ушел, и вы больше ничего не слышали?

— Ничего. Только ветер выл да вода из водосточной трубы хлестала.

— А до него кто-нибудь заходил?

— Видите ли, вечером я не закрываю только из-за нескольких завсегдатаев, которые приходят поиграть. Вот утром народу много: забегают съесть рогалик, выпить чашку кофе или стакан белого виши. В половине одиннадцатого у рабочих на соседней стройке перерыв… Ну, а в полдень и вечером самая работа — аперитив.

— Благодарю вас.

Жанвье стенографировал и здесь, и хозяин бистро поминутно поглядывал на него.

— Ничего нового он не рассказал, — вздохнул Мегрэ, — только подтвердил то, что я уже знаю.

Они вернулись к машине. Несколько женщин наблюдали за ними: им было уже известно, кто эти двое.

— Куда, шеф?

— Сперва на службу.

И все же два визита на улице Попенкур принесли пользу. Прежде всего, неаполитанец рассказал о нападении. Сначала преступник нанес несколько ударов. Потом побежал, но по какой-то таинственной причине вернулся, несмотря на то что невдалеке находилась чета Пальятти. Зачем? Чтобы добить жертву еще несколькими ударами? Он был одет в светлый непромокаемый плащ с поясом — вот все, что о нем известно. Едва войдя в свой теплый кабинет на набережной дез Орфевр, Мегрэ сразу набрал номер лавки Пальятти.

— Можно поговорить с вашим мужем? Это Мегрэ…

— Сейчас позову, господин комиссар.

— Алло! Слушаю! — послышался голос Джино.

— Знаете что… Я забыл задать вам один вопрос. На убийце был головной убор?

— Журналист только что спросил меня в точности о том же самом. Уже третий за утро. Я задал этот вопрос жене… Она так же, как я, ничего не утверждает, но почти уверена, что на нем была темная шляпа. Понимаете, все произошло так быстро…

Судя по светлому плащу с поясом, убийца был довольно молод, однако наличие шляпы делало его несколько старше: мало кто из молодежи носит теперь шляпы.

— Скажи, Жанвье, ты разбираешься в этих штуковинах?

Сам Мегрэ ничего не понимал в магнитофонах — так же как в фотографии и автомобилях, поэтому их машину водила жена. Переключать по вечерам телевизионные программы — вот максимум, на который он был способен.

— У сына такой же.

— Смотри, не сотри запись.

— Не бойтесь, шеф.

Жанвье, улыбаясь, манипулировал с кнопками. Послышался гул, звяканье вилок о тарелки, невнятные далекие голоса.

— Что прикажете, мадам?

— У вас есть отварная говядина?

— Конечно, мадам.

— Принесите, только положите побольше лука и корнишонов.

— Ты же знаешь, что сказал врач. Никакого уксуса.

— Бифштекс и отварная говядина, лука и корнишонов побольше. Салат подать сразу?

Запись была далека от совершенства; посторонние шумы мешали разбирать слова. Тишина. Потом очень отчетливый вздох.

— Потом те двое, о которых упоминалось, Люсьен и Гувьон. Через полчаса после этой записи на Антуана напали на улице Попенкур.

— Только вот магнитофон почему-то не отняли.

— Может, испугались Пальятти?

— Когда мы были на улице Попенкур, я забыл одну вещь. Вчера вечером у окна на втором этаже я заметил старушку — это почти напротив того места, где было совершено нападение.

— Ясно, шеф. Я еду?

Оставшись один, Мегрэ подошел к окну. Батийли, наверное, уже побывали в больнице Сент-Антуан, и судебный врач не замедлил забрать тело. Мегрэ еще не встретился с сестрой покойного, которую дома называли Мину и у которой, похоже, были странные знакомства. По серой Сене медленно двигался караван барж; проходя под мостом Сен-Мишель, буксиры опускали трубы.