Одна из сложнейших проблем российской истории – использование властью настроений человека традиционного общества, склонного к упрощенному, черно-белому восприятию мира, что сделало возможным натравливание одной части народа на другую. Общей констатации существования феномена раскола в российском обществе между народом и культурным слоем, к которому принадлежали в основном господствующие классы, явно недостаточно. Для решения этой проблемы требуются дополнительные усилия ученых разных специальностей и, прежде всего, этнопсихологов. Трудность состоит в том, чтобы не просто выявить основные элементы традиционной политической культуры народа, но и раскрыть механизм ее воздействия на политические процессы. А это не только традиционный русский патернализм и складывавшиеся веками традиции подчинения власти, о чем наиболее часто говорится в последнее время в литературе. Здесь задействованы более глубинные основания российской жизни, жизни во многом патриархальной с преобладающим в ней уравнительным началом. Таким глубинным основанием было неукорененное и к 1917 г. в российском обществе сознание частной собственности и неразрывно связанное с ним правосознание.
Особый статус власти в России обусловил принципиально иной, чем на Западе, характер общества и иной характер его взаимоотношений с властью. В России никогда не было гражданского общества. Определенные его зачатки только начинали складываться в конце XIX – начале XX в., но этот процесс был прерван в результате Октябрьского переворота и последовавшего за ним изменения направленности исторического развития России.
Гражданское общество предполагает наличие горизонтальных структур, т.е. таких объединений, которые созданы не властью, а самим обществом, а потому имеющих независимые механизмы воздействия на власть. Это на Западе массы могли «давить» на государство, влиять на формирование его политики. В российском обществе таких механизмов не существовало. Письма и жалобы, о которых пишут западные историки, никогда не играли такой роли. Власть их либо игнорировала, как было во время проведения коллективизации, когда только в адрес председателя ВЦИК Калинина было получено около 100 тыс. писем крестьян о произволе на местах, либо демонстративно использовала то или иное письмо для обоснования своего решения.
Российское общество представляло и до сих пор представляет образование, в котором изменения могут начаться даже от небольшого внешнего толчка – действия власти. В литературе пока не выработано единого научного понятия для характеристики общества такого типа. Существуют определения, сделанные только на интуитивном уровне. Это известная характеристика общества как «мешка с картофелем», которое встречается у К. Маркса. Или подобное определение общества М.К. Мамардашвили – «общество типа желе». Встречаются определения общества как «кучи песка» или определение российской среды В.О. Ключевским как «вялой, духовно рассыпчатой и социально разрозненной, привыкшей топтаться на одном месте без движения вперед»[1074]76. Во всех случаях авторы, пытавшиеся определить общество подобного типа, предполагали наличие внешнего фактора, внешней силы, стоявшей над обществом и скреплявшей его в единое целое. Этой силой была именно власть. Поэтому «такое общество, лишенное власти, как песочный замок без влаги, мгновенно рассыпается», – как удачно заметил автор одной из рецензий в журнале «Новый мир» В. Липневич[1075]77. Именно это и произошло, когда пало российское самодержавие. «Русь слиняла в два дня, – писал В.В. Розанов. – Самое большее – в три... Поразительно, что она разом рассыпалась вся, до подробностей, до частностей. И собственно, подобного потрясения никогда не бывало, не исключая "Великого переселения народов"»[1076]78.
Вот почему в большинстве своем неграмотное и малограмотное население России с характерным для него стереотипным сознанием и упрощенным восприятием мира представляло благодатный объект для манипуляции со стороны власти. Именно на эти особенности традиционной российской политической культуры сделал ставку Ленин, подталкивая и разжигая в 1917 г. настроения анархиствующих масс. На протяжении всего периода от Февраля к Октябрю шел процесс не укрепления, а разрушения слабых структур нарождавшегося гражданского общества и создание новых асоциальных структур, активность которых направлялась на деструкцию общественного порядка и грабежи.
Развязыванию темного иррационального начала в российской политической жизни в огромной степени способствовал фактор гражданской войны и еще раньше первой мировой, когда произошло чудовищное снижение ценности человеческой жизни. Из гражданской войны вышло нищее и озверелое общество, распаляемое классовой ненавистью. В то же время это общество было обуреваемо жаждой социальной справедливости и равенства. Власть использовала эти противоположные чувства, жившие в народе, совместив идею построения социализма и репрессии против его предполагаемых врагов, сделав первое целью, а второе – способом достижения цели. Уже с конца 1925 г., как отмечалось в специальной главе, начался новый виток целенаправленной политики по разжиганию социальной борьбы в деревне, политики натравливания деревенских низов на зажиточных крестьян. Одновременно с этим в городах разжигалась ненависть к «нэпманам» и к людям с «нечистым» социальным происхождением. В этом случае ненависть к капитализму коммунистической власти и враждебность широких трудящихся масс к частной собственности, к богатым совпали. Поэтому для многих слоев населения, в особенности «униженных и оскорбленных» в прошлом, коммунистическая власть действительно стала своей, народной властью.
Коллективизация и ликвидация кулачества как класса не могли быть проведены только назначенцами всех уровней и рабочими-двадцатипятитысячниками. Необходима была инициатива самих крестьянских масс. Основной опорой правящей партийной верхушки в проведении этих акций стала прежде всего крестьянская беднота. Фактов активного, а главное, инициативного участия беднейших слоев деревни в проведении политики ликвидации кулачества как класса предостаточно. Эта инициатива удивляла даже представителей власти. «Характерно, – говорил Калинин в марте 1930 г.,– что когда ездишь по местам и смотришь на это могучее антикулацкое движение, то невольно констатируешь, что органам власти в 95 случаях из 100 приходится в области раскулачивания играть сдерживающую роль»[1077]79.
Информационные сводки ОГПУ и материалы информационно-статистических секторов краевых и областных партийных органов содержат многочисленные сведения о том, как экспроприация кулацких хозяйств превращалась в торги, в которых участвовали середняки, бедняки, местные служащие, партийный и комсомольский актив, о том, как «стаскивали пальто у встретившейся на улице дочери кулака», «везли по деревне старую, еще горящую железную печку», «отобрали последние панталоны», «забрали варившееся в печи кушанье»[1078]80 и т.д. и т.п.
Политика власти способствовала появлению разнообразных форм соучастия крестьян в раскулачивании и проведении хлебозаготовок. Эта тема заслуживает специального рассмотрения. В контексте данного изложения придется ограничиться несколькими характерными примерами. Так, при Верхне-Назаровском райисполкоме Западно-Сибирского края действовала специально созданная из местных крестьян районная «пятерка» по выселению кулаков, которая по своему усмотрению определяла как кандидатов в кулаки, так и их последующую судьбу. На одном только заседании 11 мая 1931 г. решение «признать явно кулацкими» было принято в отношении 67 человек, 12 мая – 4, 13 мая – еще 10 человек; а 24 октября 1931 г. «тройка» по хлебозаготовкам в этом же районе приняла постановление о решительных репрессивных мерах воздействия на кулацко-зажиточные хозяйства путем кратного обложения и привлечения к уголовной ответственности[1079]81.
