— Никого, сеньорита! А как мы любили друг друга, скорбя в глубоком трауре. Она целовала меня с такой беспокойной, страстной, почти болезненной нежностью, что до сих пор я чувствую ласковую теплоту ее губ!

Мы часами, молча, погруженные в мучительное созерцание, разглядывали портрет молодого человека в военной форме, с золотой звездой на алой ленте.

Это был мой отец! Она заставляла меня с ним разговаривать, как будто он мог нас видеть и слышать.

А когда эти воспоминания, одновременно такие жестокие и дорогие, воплощались в словах, мама часто повторяла на великолепном французском языке, на котором я лепетал еще в колыбели, фразу:

— Люби его, как любишь меня, о мой маленький ангел! Всегда чти его память. Он был прекрасным человеком, но стал мучеником, невинной жертвой мерзкой клеветы, отравившей ему жизнь. Позднее, когда ты вырастешь, то все узнаешь и оценишь сам!

Затем, внезапно, полный провал в памяти. Не стало мамы! Я остался один… среди негодяев, похитивших меня и пытавшихся вовлечь в какие-то мерзкие дела. Больше я никогда не видел своей мамы.

С тех пор я всегда один. У меня нет ничего: ни домашнего очага, ни любви, ни надежды.

— О! Как это ужасно! — выдержав, зарыдала Хуана. Ее лицо выражало бесконечное сострадание. — Я и не думала, что можно быть таким несчастным.

Донна Лаура, ее мать, взволнованно воскликнула:

— Говорите, мой друг, говорите… После того, что вы сделали для нас, мы не можем быть равнодушны к вашей судьбе!

Почтительно склонив голову, Жан, волнуясь, продолжил:

— Ваши слова, мадам, для меня дороже всех наград. Что касается моей жизни, которая вас так интересует, то здесь достаточно нескольких слов.

Мне удалось убежать от моих похитителей и устроиться юнгой[59] на корабле. И здесь было очень трудно, но все-таки интересно и приятно. Я долго плавал. Однажды едва не погиб в кораблекрушении. Затем оказался в Америке. Жил кое-как, перебиваясь с хлеба на воду. И так продолжалось до шестнадцати лет.

Потом стал ковбоем. Это занятие я полюбил всем сердцем. Не могу без лошади, огромных бескрайних прерий, ничем не ограниченной свободы, без этой ежедневной борьбы за кусок хлеба, за жизнь.

Здесь же я познакомился с Джо. Мы несчетное количество раз выручали друг друга. И сейчас живем как братья. Все ковбои имеют свое прозвище. Меня зовут Железным Жаном. А Джо — Стрелок. У него самое меткое ружье во всей округе.

Некоторое время назад сюда прибыла экспедиция из США, чтобы на месте изучить возможность строительства железной дороги. Нас взяли в качестве проводников. Мы должны были оказаться в местах, где живет мать Джо… он не видел ее шесть лет!

Нам быстро надоели эти высокомерные янки[60]. Мы оставили их и одни направились в Жаралиту, там Джо надеялся повидать мать.

На нашем пути оказалось поместье «Пристанище беглеца». Я решил остановиться здесь на некоторое время, ожидая, пока вернется Джо.

Мы расстались позавчера. Наслаждаясь великолепным лесом, я ехал один и вскоре совершенно случайно обнаружил засаду, которая, сеньорита, была устроена для вас.

Можете представить, как я удивился и одновременно обрадовался, когда во время бегства обнаружил среди повстанцев Джо.

— Прошу прощения, — покраснев, вмешался метис, — я знаю этого мерзавца Андреса… и сожалею, что имел глупость выслушать его. Все, что он сказал, — неправда, чудовищная ложь! Он столько наобещал… к стыду своему, должен признаться… я ответил ему согласием. И если теперь встречу его… клянусь Святой Девой, я сниму с него скальп. Простите меня, сеньор.

Дон Блас печально улыбнулся и произнес:

— Без вас и Железного Жана нас не было бы сейчас в живых. А теперь, друзья, когда наше положение ухудшается с каждым часом, мы должны быть вместе. И надо немедленно посовещаться. Несмотря на молодость, вы оба — опытные и знающие люди. Что нам делать? Ваше мнение? Железный Жан, прошу вас, начинайте первым.

— Благодарю за честь, сеньор. Я буду говорить открыто, ничего не утаивая. Нас здесь примерно сорок человек, еды и воды нет, не более десяти патронов на ружье.

— Увы! Такова жестокая правда!

— Итак! В данной ситуации я не вижу выхода… Вы слышите, сеньор, никакого выхода. Остается надеяться только на какую-либо срочную помощь извне.

— Вы правы. Но на кого же можем рассчитывать?

— На тех, кто проживает в этой местности. Необходимо послать гонцов, найти людей, пообещать им что-нибудь и привести сюда в течение ближайших суток отряд хорошо вооруженных, отчаянных людей.

— Но это невозможно!

— Надо попытаться.

— Кто сможет это сделать?

— Я, черт побери!

— Вы же ранены!

— Смотрите! И правда! А я и забыл!

— У вас не хватит сил.

— Меня зовут Железным Жаном.

— Но разве можно выбраться отсюда?

— Чепуха! Боб и не из таких переделок меня вытаскивал.

— Какой же вы мужественный и благородный человек!

— Вот это уже лишнее! Но знайте, что я с вами до конца!

— У вас душа и сердце героя!

— Сеньор Блас, прошу, это слишком! — достоинством прервал плантатора Железный Жан. — Я не могу принять такие комплименты, но заслужу их потом… а также вашу дружбу, о которой мечтаю. А сейчас время не терпит. Все, ухожу.

Жан звонко крикнул:

— Джо!

— Я здесь, — отозвался метис.

— Браток! Пойду за подмогой.

— Я с тобой!

— Нет! Ты останешься здесь, чтобы защищать до последнего, слышишь, до последнего, дона Бласа, сеньору и сеньориту.

— Да, брат. Понял. Будет так, как ты говоришь.

— Отлично. Я рассчитываю на тебя. У нас есть еще агвардиенте?

— Немного осталось в бутылке.

— Хорошо! Вылей все на рану.

Джо щедро смочил жидкостью повязку и коротко произнес:

— Все в порядке. Пару дней можешь не трогать повязку.

— Отлично! Спасибо, брат! Это все, что надо. Сеньор Блас, любой ценой, невзирая на голод, жажду и атаки повстанцев, продержитесь двадцать четыре часа. Через сутки я буду здесь. Либо с подмогой, и тогда — свобода, либо один, и тогда — смерть, но я вас не покину.

Затем, ни слова не говоря, даже не взглянув на присутствующих, разинувших от восхищения рты, отважный ковбой прыгнул в распахнутое окно.

Он упал на кучу головешек и тотчас издал пронзительный, настойчивый крик пересмешника. Услышав знакомый сигнал, откуда-то из темноты, гарцуя, появился умный и верный, как пес, Боб. Жан ласково потрепал лошадь, затем одним прыжком вскочил в седло.

Нападавшие заметили его. Спотыкаясь, они побежали навстречу, пытаясь окружить беглеца. Время от времени раздавались ружейные выстрелы.

— Мерзавец! Собака! Остановите его! Не дайте уйти! Показались пьяные, страшные апачи.

Жан прижался к холке коня, крепко обхватил его ногами и издал характерный звук, напоминающий скрежет. Боб отчаянно устремился вперед.

На мгновение на фоне огненных всполохов застыли всадник и лошадь. Через секунду оба, сопровождаемые оравой пьяных апачей, исчезли в темноте.

Парламентер. — Письмо. — Желание Андреса. — Огненная ночь. — Оборона. — Плохая стрельба. — Осада. — Последние патроны. — Конец? — Крик пересмешника. — Месть. — Ковбои. — Мистер Гарри Джонс — американский гражданин.

Наконец наступило утро. Сквозь огромное облако дыма тускло, скупо блеснули первые лучи восходящего солнца.

Пьяная оргия[61] продолжалась с прежней силой. Для этих несчастных, обезумевших людей наступил настоящий праздник, первый и единственный в их жизни.

Дон Блас не узнавал своих доселе послушных и кротких рабочих. До сих пор они составляли мирную и трудолюбивую семью.

Напившись же, эти люди возненавидели все, что доныне любили, испытывая дикую радость от разрушения того, что в течение последних двадцати пяти лет обеспечивало их существование.