Магии остановилась и – сказала, слегка пошатываясь:

– О! у меня от этого голова не кружится, Лука. Можно мне с вами пойти на мельницу?

Магги любила блуждать по широкому простору мельницы и часто выходила оттуда совершенно-напудренная тончайшею мукою, отчего ее темные глаза сверкали новым огнем. Резкое дребезжание, безостановочное движение больших жерновов наполняли ее таинственным, сладким ужасом, который мы чувствуем в присутствии неудержимой силы; мука, постоянно-сыплющаяся – тонкий, белый порошок, смягчающий поверхности всех предметов, придающий даже самой паутине вид фантастических кружев, чистый, сладкий запах крупы – все это заставляло Магги думать, что мельница образовала сама по себе отдельный мир среди ее ежедневной жизни. Особенно пауки были предметом ее размышлений. Она спрашивала себя: имели ли они родственников за стенами мельницы, потому что, в таком случае, их семейные сношение были сопряжены с большими трудностями – жирный, мучнистый паук, привыкший глотать свою муху, совершенно обвалянную в муке, должен был чувствовать лишение, когда его двоюродный брат угощал Ого мухами naturel, и пауки-дамы, вероятно, находили очень неприличными туалеты своих подруг. Но более всего нравился ей верхний этаж мельницы – хлебный закром, где всегда находились огромные кучи зерна, на которые она могла садиться и скатываться с них. Она обыкновенно забавлялась таким образом, разговаривая с Лукою, с которым она была очень сообщительна, желая, чтоб он был также хорошего мнение об ее смышлености, как и ее отец.

Может быть, она считала необходимым внушить ему особенное уважение к себе при настоящем случае, потому что, скатываясь с кучи зерна, возле которой он чем-то занимался, она – сказала ему пронзительным голосом, каким обыкновению разговаривают на мельнице:

– Я думаю, вы никогда никаких книг не читали, кроме Библии, не правда ли, Лука?

– Да, мисс; да и ту нечасто, – сказал Лука с большою откровенностью. – Плохой я читальщик.

– Ну, а если я вам дам, Лука, какую-нибудь из моих книг? У меня нет очень хорошеньких книжек, которые было бы вам легко читать; есть у меня «Путешествие по Европе Пега»: там все написано про разные народы, которые живут на свете; а не поймете вы печатного, так вам помогут картинки: по ним вы увидите, как одеваются разные люди и что они делают. Там представлены голландцы, такие жирные, с трубками – вы знаете, и один сидит на бочонке.

– Нет, мисс, худого я мнение о голландцах. Мало добра и знать про них.

– Да, веда, они наши ближние, Лука. Мы должны знать про наших ближних.

– Не совсем-то ближние, я полагаю, мисс. Все, что я знаю – мои прежний хозяин, а он человек бывалый, говаривал: «будь я голландец, если да я посею пшеницу, не просолив ее»; а, ведь, это все равно, как бы он сказал, что голландец дурак, или около того. Нет, нет, не стану мучить себя вашими голландцами. Довольно дураков, довольно и мошенников на свете, нечего ходить за ними в книги.

– Пожалуй, – сказала Магги, несколько озадаченная решительным мнением Луки о голландцах: – может быть, вам лучше понравится Оживленная природа – это не про голландцев, знаете, а про слонов, кенгуру, выхухоль, летающих рыб и птицу, которая сидит на хвосте… забыла как ее звать. Знаете, ведь есть страны, где все живут эти твари вместо лошадей и коров. Хотите, Лука, про них узнать?

– Нет мисс, мое дело держать счет муке, да зерну; не справлюсь я с работой, если буду знать столько вещей. Это людей до виселицы доводит, когда знают они все, кроме того, чем им хлеб промышлять. Да и все это сказки они печатают в книгах, я полагаю; на волос же правды нет в печатных листах, что люди продают на улицах.

– Да вы, Лука, похожи на брата моего Тома, – сказала Магги, желая дать приятный оборот разговору. – Том не охотник также читать. Я так люблю Тома, Лука, более, нежели кого-нибудь на свете. Когда он вырастет, я буду у него хозяйничать в доме, и мы завсегда будем жить вместе. Но, я думаю, Том не глуп, хоть и не любит он книг: он делает такие славные хлыстики и домики для кроликов.

– А! – сказал Лука: – будет очень ему досадно, что все кролики переколели.

– Околели! – закричала Магги, вскочив с кучи зерна. – О, любезный Лука! как, оба: и вислоухий и пятноватенький, на которых Том потратил все свои деньги?

– Околели, как кроты, – сказал Лука, заимствуя свое безошибочное сравнение от трупов, пригвожденных к стене конюшни.

– О, любезный Лука! – сказала Магги жалобным голосом, и крупные слезы катились по ее щекам: – Том поручил мне смотреть за ними, а я и позабыла! Что мне делать?

– Видите, мисс, жили они далеко, в том сарае, и ходить за ними было некому. Я полагаю, мистер Том велел Гари кормить их; а на Гари полагаться нельзя – такая это тварь. Помнит он только про свое брюхо – хоть бы резь-то приключилась у него.

– Ах, Лука! Том мне заказал, чтоб я каждый день помнила про кроликов; да как же я-то могла, когда, знаете, они мне и в голову не приходили? Он будет так сердиться на меня и жалеть своих кроликов; и мне их жаль. О! что мне делать?

– Не печальтесь, мисс, – сказал Лука, утешая ее: – эти вислоухие кролики, глупые твари, пожалуй, они околели бы, если б их и кормили. Тварь не на воле никогда не Благоденствует; да и Бог всемогущий не любит их. Создал он кроликов так, чтоб уши у них лежали назад; а ведь это наперекор ему, если они висят как у борзой собаки. Это наука мистеру Тому, чтоб не покупал он в другой раз таких тварей. Не печальтесь, мисс. Пойдемте-ка со мною домой, к жене? Я ухожу сейчас.

Это приглашение было приятным развлечением для Магги, среди ее печали; слезы ее унялись, когда она бежала возле Луки, к его опрятному домику, стоявшему между яблонями и грушами, у самой речки. Мистрис Могс, жена Луки, была очень приятным знакомством. Ее радушие обильно выражалось в виде патоки с хлебом и, кроме того, она обладала различными художественными произведениями. Магги, действительно, забыла про свое горе, стоя на стуле и рассматривая замечательный ряд картин, изображавших блудного сына в костюме сэра Чарльза Грандисона; только блудный сын, как и должно было ожидать от его худой нравственности, не имел достаточно вкуса и твердости, чтоб обойтись без парика, подобно этому совершенному герою. Но мертвые кролики оставили у ней на уме тяжелое впечатление, и она чувствовала особенное сожаление к судьбе этого слабого юноши, именно глядя на картинку, где он стоял прислонившись к дереву, с бессмысленным выражением на лице, расстегнутыми панталонами и в парике, съехавшем на сторону, между тем, как свиньи, очевидно, иностранной породы, казалось, еще оскорбляли его, весело пожирая желуди.

– Я очень рада, что отец его принял к себе, а вы рады, Лука? – сказала она. – Вы знаете, он раскаялся и не станет опять делать ничего худого.

– Эх, мисс! – сказал Лука: – не будет из него добра, что ни делай с ним отец.

Это была печальная мысль для Магги, и она очень жалела, что последующая история этого юноши осталась недосказанною.

Том должен был приехать рано в полдень; и здесь еще было другое сердце, кроме Магги, которое, когда уже становилось довольно поздно, также с трепетом прислушивалось к стуку колес ожидаемого кабриолета. Мистрис Теливер имела одну страсть – любовь к своему сыну. Наконец, раздался этот стук, послышалось легкое, быстрое катанье колес одноколки; и, несмотря на ветер, разносивший облака и не показывавший ни малейшего уважения ни к локонам, ни к лентам чепчика мистрис Теливер, она вышла за двери и даже оперлась рукою на повинную головку Магги, забывая все огорчение прошедшего утра.

– Вон и он, сладкий мой мальчик! Господи упаси, и без воротничка! Дорогою потерял он его – о! я уверена; вот и разрозненная дюжина.

Мистрис Теливер стояла с открытыми объятиями, Магги прыгала с ноги на ногу, между тем Том сходил с кабриолета и говорил с мужественною твердостью, задерживая нежные ощущение.