Злодея приволокли в вокзальный пикет, кинули за решётку и стали держать военный совет. Местный постовой куда-то смылся, двух экспертов отправили в магазин, так что в пикете, кроме задержанного, остались начальник отдела, его первый зам и пострадавший. Сидят, разговаривают, а в этот момент дверь открывается от удара ноги и входит ОЧЕНЬ БОЛЬШОЙ ОМОНОВЕЦ.

Петрович мне говорил, что в первый момент, увидев бойца, он вспомнил фильм «Всадник без головы». Там есть эпизод, когда лошадь с трупом идёт по облакам. Тем, кто это не видел, — не объяснить. Омоновец был настолько здоров, что в дверной косяк не помещался. Чтобы войти, ему пришлось наклонить голову, присесть и развернуться боком. Висящий на груди автомат казался игрушечным, а пистолет в закрытой поясной кобуре смотрелся, как пейджер.

— Ты кто? — прогремел боец голосом, услышав который, машинист скорого поезда применил бы экстренное торможение, испугавшись, что по его путям навстречу летит товарняк. — Ты кто? — спросил боец у Петровича, и Петрович ответил:

— Начальник экспертно-криминалистического отдела Северного РУВД…

Заместитель Петровича представился, не дожидаясь вопроса.

— Ага. А это кто? — Омоновец указал на задержанного, который притих и стоял, вцепившись в прутья решётки.

— А это урод, который ударил мента.

— Он ударил мента?!

— Да, вот этого. — Петрович, в подтверждение своих слов, указывает на лицо пострадавшего, уже успевшее заметно оплыть и потемнеть в ушибленных местах, и в этот момент начинается фантасмагория.

Омоновец передёргивает затвор автомата и стреляет в задержанного. Задержанный вскрикивает, хватается за брюхо и падает ничком. Омоновец подходит ближе, тормошит тело ботинком, удовлетворённо говорит:

— Готов, — после чего удаляется так же неспешно, как и появился в пикете.

Немая сцена.

Новичок смотрит ошарашенно, но с оттенком восторга. Вот оно, настоящее милицейское братство! Вот они, «Белая стрела» и «Чёрные эскадроны»! Вот она, борьба с преступностью, не на словах, а на деле… Петрович и заместитель не восторгаются. Они активно трезвеют и подсчитывают, на сколько лет их посадят. Меньше двадцатки — суммарно — не получается. Новичок, скорее всего, отделается условным приговором. Петрович и заместитель сидят, друг на друга не смотрят и молчат… Молчат, пока до Петровича не доходит, что убитый упал как-то странно, на живот, хотя должен был завалиться в противоположную сторону. И крови не видно… Петрович ползёт к «клетке» и начинает ощупывать «мертвеца». Тот, как выясняется, дышит, но глаза открыть опасается. Не веря своему счастью, Петрович переворачивает драчуна на спину и убеждается, что входное отверстие на теле отсутствует, но к одежде прилипла пластмассовая заглушка от холостого патрона…

— ЭТОТ ушёл? — спрашивает мужик загробным голосом, и Петрович шёпотом отвечает: «Ушёл», после чего мужик начинает орать, как пароходная сирена, и замолкает лишь для того, чтобы хлобыстнуть стакан водки, а хлобыстнув, возобновляет концерт. В него заливают обе бутылки, принесённые гонцами из магазина, и только после этого он приходит в транспортабельное состояние, хотя и продолжает беспрерывно щупать живот трясущимися руками.

Выясняется, что мужик живёт рядом с вокзалом, и эксперты всей толпой отправляются его провожать. Переживают, как ты понимаешь, чтобы бедолага не попал опять в какую-нибудь передрягу. Когда до адреса остаётся последняя стометровка, навстречу выруливает машина ГАИ. Заметив проблесковые маячки, мужик вырывается из рук сопровождающих, сигает в кусты и там пережидает потенциальную опасность. Машина проезжает мимо, он выскакивает и с гиканьем несётся к своему подъезду. Никто из наших догнать его так и не смог…

— Хорошая история.

— Главное её достоинство заключается в исключительной достоверности.

— Нет, поучительное начало здесь гораздо сильнее. Может, этот драчун ещё когда-нибудь и станет мочиться на газоны, сквернословить в музее и выгуливать собак без намордника, но бить по лицу офицера ему в голову не придёт. Ни ему, ни его детям до седьмого колена.

Волгин посмотрел на часы и поднял свою бутылку пива, словно фужер:

— Ноль часов одна минута. С днём рождения, Акула!

Маше очень не хотелось портить Акулову предпраздничное настроение, но ничего поделать с собой она не могла. Не то чтобы Маша возлагала на эту их встречу какие-то сокровенные надежды или рассчитывала куда-то пойти, нет. Просто договаривались на девятнадцать часов, а увиделись лишь в половине первого ночи. Промолчала, однако Акулов понял её и без слов.

— Я ведь звонил, предупреждал о задержке.

— Что, без тебя там не могли разобраться?

— Могли, наверное. Без меня везде могут разобраться, незаменимых людей не бывает. Но я был там нужен.

— Ты был нужен и здесь. Мне.

— Извини.

— А теперь скажи, положа руку на сердце: без этого было не обойтись? Вы сделали что-то полезное? Спасли кого-то или в последний момент сняли с поезда маньяка, за которым сорок загубленных душ? Ты сделал что-то такое, из-за чего себе — не мне, а себе — можешь сказать, что это было необходимо? Причём необходимо именно сегодня и непременно поздним вечером?

— Маш, ну ты же знаешь нашу работу!

— Вот именно поэтому я так и говорю.

Правоохранительной системе Маша Ермакова отдала несколько лет, добросовестно отпахав следователем в том же Северном райуправлении. Уволилась на гребне лёгкого скандала, раздутого защитниками обвиняемой стороны без всяких на то оснований, и переехала в другой город, чтобы выйти там замуж за своего бывшего однокашника по университетской скамье. Семейная жизнь не заладилась, через год она развелась и вернулась, устроилась адвокатом в одну из лучших юридических консультаций. Её брат, Денис, некогда работал вместе с Андреем. Он был грамотным специалистом, но завязал с уголовным розыском и подался в частные сыщики. Об этом Ермаков как будто не жалел, 364 дня в году преувеличенно бодро хвалился своим нынешним поприщем и посмеивался над «милицейской каторгой», но 5 октября, в День уголовного розыска, неизменно напивался до горизонтального состояния и обещал, что вернётся… Впрочем, точно таким образом себя ведёт добрая половина всех «бывших», оставивших службу на пике карьеры.

В период совместной работы Акулов и Ермаков считались друзьями, хотя назвать их отношения в полной мере дружбой Андрей бы не рискнул. При всех своих положительных качествах Денис был склонен к авантюрам, хитроват и нередко начинал темнить в тех вопросах, в которых между друзьями, особенно работающими в уголовке бок о бок, оставлять пятен не принято. После увольнения Дениса из органов они виделись достаточно редко, но как только Андрея арестовали, Ермаков активно подключился к операции по спасению экс-напарника. На одном из этапов операции в игру вступила Маша, сменившая излишне пассивного и меркантильного адвоката, защищавшего интересы Акулова в начале истории.

Маша была симпатична Андрею ещё со времён её работы в милиции. Он занимал должность заместителя начальника 13-го отдела, она же входила в группу следаков, обслуживающих это подразделение, так что встречаться им доводилось почти каждый день. Андрей к ней долго присматривался, но проявлять инициативу не стал, поскольку к установлению длительных отношений не стремился, тогда как Маша производила впечатление девушки, слишком серьёзной для краткосрочного, не обязывающего к большему романа.

После освобождения Андрея все закрутилось очень быстро… Настолько быстро, что иной раз он задавался вопросом: нужно ли было так торопиться? Ответ мог прийти лишь с течением времени, но некоторые шероховатости были заметны уже сейчас. Они были обусловлены субъективным отношением Андрея к происходящему, в частности, разницей в их материальном положении. Назвать разницу значительной — сказать слишком мягко. Андрей зарабатывал чуть больше прожиточного минимума, необходимого мужчине трудоспособного возраста, в то время как доходы Ермаковой в удачные дни могли исчисляться сотнями долларов, а то и больше. Собственная квартира со всеми мыслимыми удобствами, новая иномарка, кредитные карточки и одежда из фирменных магазинов… Ничего этого Андрею, продолжай он оставаться на государственной оперативной работе, светить не могло. Взяток Акулов не брал, способностей к бизнесу, которым можно было бы обзавестись «на стороне», не имел. Давно усвоил, что относится к породе людей, которым надо работать за твёрдый оклад, а не заниматься предпринимательством, и хотел получать свой оклад именно в уголовном розыске, а не в службах безопасности частных коммерческих фирм или в конторе Дениса, куда при желании легко мог бы устроиться. Некоторые мужчины спокойно относятся к такому положению, когда их жены или подруги зарабатывают больше них самих, но Андрей на подобную роль согласиться не мог. Разорвать отношения с Машей, но остаться честным опером, которому ничего, кроме работы, не нужно? Наступить на горло собственной песне и уволиться, чтобы потом, как Денис, стучать кулаком по столу и орать: «Да таких отношений между коллегами, как в уголовке, нигде больше не встретишь! Имел я в… эти бабки! Знали бы, как хочется восстановиться…»? Уволиться несложно, и место денежное искать придётся не так уж и долго, но что будет с душой? Громкие слова? Может, и громкие: живут ведь люди и без милиции, даже те, кто в недалёком прошлом не мог себя представить вне системы, хотя и костерил её на каждом шагу. Живут и любят повторять, что уже не видят себя в прежнем качестве, демонстрируют нынешнее благополучие — нарочито и в то же время немного стесняясь; оказавшись в своём бывшем кабинете, садятся за бывший свой письменный стол — и поспешно освобождают место, когда входит новый сотрудник, молодой и ничем себя ещё на милицейском поприще не проявивший… Слушая разговоры о текущих делах, оживляются, когда могут сказать: «Мужики, в девяносто пятом году у нас была похожая ситуация. Мы тогда сделали так-то… А этот документ составляется следующим образом…» — и в то же время демонстративно отворачиваются или выходят перекурить, когда при них начинают обсуждать действительно серьёзные вопросы; со слегка болезненной улыбкой слушают, как кто-то другой, например, оставшийся в седле бывший напарник, рассказывает о громких, или прикольных эпизодах прошлых лет, в которых нынешний «гражданский» сыграл главную партию. Волгин побывал в шкуре «бывшего», три года провёл в «народном хозяйстве», заработал деньги и вернулся, чтобы снова пахать за нищенское подаяние, об увеличении которого сейчас даже говорить перестали. Военным и врачам с учителями регулярно что-то обещают, а про ментов — тишина, как будто хотят воплотить в жизнь старый анекдот про новобранца-гаишника, которого распекает начальник: «Ты почему третий месяц зарплату не получаешь? А ну, бегом в бухгалтерию!» — «Какая зарплата? Я думал: выдали пистолет, ксиву и жезл, а там крутись, как умеешь».