Мертвец комментировал каждое падение плети равнодушным счетом.

– Три.

Слезы брызнули из глаз, но я не вскрикнул. Кричать нельзя. Никак нельзя. Иначе они услышат.

– Четыре.

Ни Волк, ни Сиплый, ни тем более Зиан не должны слышать моих криков. Молчи, Эд. Молчи. Светлый бог, как же больно! Как больно! Мне показалось, будто в раны, оставшиеся после удара плетью, щедро насыпали соли и теперь едкие крошки растворяются в крови. Сердце заходилось в истошном танце и подкатывало к горлу.

– Пять.

На девятом ударе я провалился ненадолго в темноту, но, к сожалению, вынырнул оттуда, чтобы получить десятый.

Меня подхватили чьи-то руки, стащили со стола, за который я цеплялся, словно от этого зависела моя жизнь. Я старался пошевелиться, старался хотя бы двинуть ногами, но весь мой мир оказался иссеченной до крови спиной. В ушах шумело, перед глазами плыли черно-алые пятна. Что-то теплое стекало мне в штаны, и кто-то нес меня прочь из столовой. Последнее, что я услышал в ней, был хлесткий удар плети и веселый возглас Бурана:

– Ну кто так бьет? Кто так бьет-то? Даже этого не умеешь!

Команда не смеялась. Никто не проронил ни звука.

Потом я ненадолго отключился, а когда пришел в себя, почувствовал на спине приятную прохладу. Верх наслаждения, особенно яркого после той обжигающей боли, впечатавшейся в мою память навечно.

«Она вернется, Эд. Она обязательно вернется».

Я осторожно вдохнул, стараясь не шевелиться. В ноздри тут же ударил крепкий запах энгу и каких-то отваров. Разлепив глаза, я понял, что лежу на животе в комнате шамана, а сам старик стоит надо мною и мечтательно улыбается. Он чему-то радовался. Чему-то, только что свершенному.

– Ну как ты, драчунишка? – Балиар увидел, что я очнулся. Посмотрел на мою спину и улыбнулся еще шире.

– Ах, как прекрасно вышло, да?

Он провел холодными пальцами по моей спине, и я весь сжался, приготовившись к жуткой боли, а затем в изумлении уставился на счастливого старика. Ничего не болело! Ничего!

– Капитан разрешил старику попробовать! – тоном победителя сообщил Балиар. – И у старика получилось, ахха! Я смог это сделать! Я должен это записать!

Он вздрогнул, будто вспомнил нечто важное, и поспешил к столу, бормоча что-то себе под нос, а я осторожно поменял положение, ожидая резкой боли от ран на спине, и поднялся с лежака.

Ничего. Лишь немного чесались те места, куда несколько минут назад обрушивались удары плети. Не веря в происшедшее, я повел руками, наклонился из стороны в сторону.

– Я много работал, мальчик. И у меня получилось! – заметил мое удивление старик.

– Не могу поверить, – уныло проговорил человек, которого я и не заметил. Он сидел на стульчике в темном углу каюты, рядом со столом, заваленным книгами и пузырьками, и печально смотрел на меня. Доктор Кван собственной персоной. Уголки его губ вечно тянулись вниз, отчего казалось, будто он вот-вот расплачется. Даже в редкие моменты радости – они лишь приподнимались ненамного и сдавались, не в силах побороть уныние лекаря. – Не могу поверить в это, Балиар!

– Поверь! Это многое изменит! Многое!

Доктор, вид которого и в хорошие-то дни вызывал уныние и апатию, сейчас выглядел как человек, услышавший свой смертный приговор и понявший, что в исполнение его проведут немедленно и неумолимо.

– Никто не умеет затягивать раны! Шаманам неподвластна живая материя, это закон природы. Так повелел Светлый бог, и Темный собрат его поддержал. Это неправильно, Балиар. Этого не может быть!

– Ты так считаешь? – Шаман обернулся на доктора. – Тогда как ты это объяснишь? В летописях Девятки говорилось и о более глобальных вещах! Это только начало.

– Мне это не нравится, – тоскливо сообщил Кван. – Я не верю своим глазам. Та рана не могла затянуться так быстро! Не могла!

– Как видишь, смогла, Кван! Смогла! А теперь идите! Теперь не мешайте! – затараторил Балиар. – Я должен все записать. Должен. У меня получилось. О, старый Никрос, теперь ты будешь знать, кто лучше понимает голос силы. Ахха! Это прорыв. Я близок, о Светлый покровитель, как же я близок!

Кван с потерянным видом встал со стула, еще раз посмотрел на мою спину.

– Поразительно. Он оставит нас без работы, – горестно поделился врач. – Совсем без работы. Если заболит что-то – сразу иди ко мне.

Я оделся, наслаждаясь состоянием вне боли.

– Я не могу поверить, – уныло заметил Кван. – Не могу поверить.

Моему скорому возвращению из лазарета удивились, но восприняли его как должное и старались не тревожить моих «ран». Но самым странным и, не скрою, приятным было то, что в течение дня ко мне то и дело подходил кто-нибудь из моряков и осторожно хлопал по плечу, выражая свое уважение. Как оказалось, Зиан успел насолить многим, и слова Бурана хоть и разозлили некоторых моряков, но попали в точку.

Я слабо улыбался в ответ и никак не мог понять, почему до меня никто не попытался поставить зарвавшегося шамана на место. Неужели это так сложно – собраться вместе и постоять за себя? Матерые рубаки Сиплый и Волк ничего не смогут сделать против десяти – двадцати моряков. Даже Неприкасаемому не так просто было бы столкнуться в схватке с такой толпой, что уж говорить о каких-то штурмовиках.

Тогда я еще не знал, как устроена жизнь, и что даже один мерзавец способен победить десятерых противников, если каждый из них будет делать вид, будто его-то возникшая проблема точно не касается.

И только когда беда доберется до последнего – в душе того появится тень сожаления: мол, чего же ты раньше отсиживался.

Но в целом день прошел спокойно. Половой старался меня работой не загружать, опасаясь за мою спину, но ближе к вечеру осмелел. Или же уточнил у доктора Квана мое состояние. В любом случае до того, как рельс пробил отбой, старший матрос никак меня не замечал, позволив почти весь день валять дурака.

Вечером же, когда я готовился ко сну, Половой подошел ко мне и присел на корточки рядом, поглаживая свой жуткий шрам. Я машинально нащупал под одеждами компас, убедился, что тот на месте, и с ожиданием воззрился на старшего матроса. Фарри, с прищуром подозрения, тоже следил за грубым лицом Полового. Мой друг уже забрался под шкуры и с наслаждением растянулся на матрасе, предвкушая сладкие объятия сна.

– Собирайся, Лавани, – грубо сказал старший матрос.

– Чего еще? – мгновенно помрачнел Фарри. – Я позавчера в ночной был!

– Былые времена ушли. Время новых свершений. Ты же друг нашему благородному кретину, да? Тебя, кстати, тоже касается, – покосился на меня Половой.

Одноглазый понизил голос. От него пахло чем-то крепким. Вообще старшим матросам и офицерам сухой закон «Звездочки» не мешал выпивать чего-нибудь под вечер, пока капитан наслаждался обществом южных настоек. Наш палубный командир тоже своего не упускал.

– Одного его оставлять нельзя, – глухо продолжил Половой. – У меня не так много рук, чтобы спокойно выбрасывать на лед придушенного где-нибудь в темном коридоре дурачка. Дел ты наворотил, конечно, малец.

Он посмотрел на меня. Я чувствовал его неодобрение.

– Так что скажи спасибо своему приятелю, Лавани. Теперь работаете только вдвоем. И работать будете больше, чем раньше. И, надеюсь, быстрее. За недельку гадливость Зианчика сойдет на нет, надеюсь, и вернетесь к старым порядкам.

– Что нам делать на ночной вахте-то вдвоем? – буркнул Фарри. Он был прав. Ночью основная задача – это помощь впередсмотрящему, вроде мальчика на побегушках. Ну или если случится что у механиков и кто-то из них полезет на вторую палубу, чтобы найти пару лишних рук. Вот у них, у обитателей темных лабиринтов, ночью работы хватало. А у нас…

– Придумаете, – Половой покачнулся, выдав, насколько же он набрался. – При свидетелях ни Волк, ни Сиплый вас не тронут. Надеюсь на это искренне.

– Что им помешает еще и Фарри навредить? – наконец сказал я. – Может, не надо, мастер Половой?