Для того, чтобы завладеть состоянием, герцогу Кобургскому необходимо представить доказательства Вашей смерти. Права же сына, он полагал, незаконнорожденного, простите, он вполне оспорит. Вот из таких вот корыстных побуждений ваш дальний родственник и сдал Вас в гестапо. А из гестапо — он уже выучил прекрасно, — никто не выходит живым. Тем более, если очень постараться.

Таков второй факт, над которым я предлагаю Вам задуматься, фрау Маренн. Стоит ли Вам и Вашим детям продолжать страдать в лагере, будучи невинной, будучи австриячкой, будучи принцессой, будучи-хирургом с мировым именем, и в конце концов погибнуть, чтобы Ваш родственник разбогател на Ваших муках, присвоив себе то, что по праву рождения принадлежит Вам и Вашему сыну. Решайте. Ральф фон Фелькерзам приедет завтра утром за ответом.

— Я полагаю, господин бригадефюрер, — печально произнесла Маренн, склонив голову на руку, — ее роскошные волосы упали вперед, закрывая лицо, — вы сами знаете, что фактически Вы не оставили мне выбора. Но все же благодарю за ясность. Завтра я сообщу свое решение.

— Надеюсь, оно будет разумным, — заметил Шелленберг, надевая фуражку, — и потому не прощаюсь. Уверен, мы еще увидимся, и не раз.

«Он уверен»… Вернувшись в столовую, Маренн наблюдала в окно, как отъехала машина бригадефюрера. «Он уверен»… Что же ей делать теперь? С давней мыслью о возвращении во Францию приходилось расстаться навсегда…

А впрочем, куда она намерена возвращаться? В Версаль? К Анри де Траю, которого не сможет простить за измену никогда?

Ведь тогда, два года назад, уезжая из Парижа, она рассчитывала попасть в Австрию и остаться там жить. Вот и попала — в рейх. И Австрия теперь — часть рейха. Что делать ей во Франции? Эта страна, полная очарования в детстве, теперь ассоциировалась у нее с одними разочарованиями в последующие годы.

Возможно, она бы и осталась в Германии, — добровольно. Если бы ее не принуждали, не ставили условий, если бы признали невиновной и освободили. По ей предоставили выбор, довольно жесткий: либо умереть, либо работать на них.

Да, конечно, он во многом прав, этот молодой, соблазнительный генерал с серьезными, внимательными глазами. Она принадлежит к австрийскому императорскому дому, ее предки правили Австрией, они принесли ей славу. Она — австриячка и, будь она в Вене, когда туда вошли войска фюрера и осуществился аншлюс, ей хочешь не хочешь пришлось бы сосуществовать с немцами, работать с ними или возвращаться во Францию, которая после гибели Генри и отвратительного поступка де Трая вызывала у нее нервную дрожь.

Можно было бы уехать в Америку — снова, как в первый раз, пройти по проторенному пути. Можно было бы — будь она свободна.

И в этом все дело. Согласись она работать с СД, кого она предаст? Францию? Она не гражданка Франции. Австрию? Ни в коей мере. Наоборот. Все австрийцы теперь стремятся на службу к фюреру. Взять хотя бы принца Кобургского… Какую неприятную новость сообщил ей Шелленберг. Как гнусно хотел от нее избавиться ее родственник!

Франция… С Францией — все ясно. Но Карл-Эдуард! Что делает с людьми жадность! В самом деле, какой смысл гнить в бараках у Габеля, чтобы Карл-Эдуард процветал и довольно потирал руки. А наука… Сколько еще не сделано… Да, все, что предложил Шелленберг, можно принять. Но почему, почему ее не могут освободить? Почему, предоставляя ей всяческие льготы, которыми не пользуются даже многие немцы, они по-прежнему держат ее как в плену? При этом признавая,что она невиновна. И что имел в виду бригадефюрер, говоря, что попросит ее о кое-каких услугах? Чем занимается его служба? Наверняка какой-нибудь шпионаж. Но какая из нее шпионка? Связи, рекомендации — продавать своих знакомых и друзей?

Нет. Всякие отношения со спецслужбами вызывали у Маренн отвращение. И кто знает, согласись она, как они еще будут использовать ее профессиональные навыки — не в ущерб ли… Нет.

Увы, при размышлении «за» появлялось столько же, сколько и «против». Маренн вышла на крыльцо виллы. На берегу озера резвились дети. Они задорно, весело смеялись. Отоспались, окрепли — на щеках заиграл румянец. «Дорогие мои… Вся моя жизнь ради Вас — подумала Маренн. — Как представить, что завтра, когда я отвечу Фелькерзаму "нет", Вас снова оденут в тюремные робы и отправят обратно в лагерь, на муки, на смерть. Из-за чего, из-за моей репутации? Зачем она нужна мне, если мне предстоит Вас похоронить? Вы — единственное, что у меня есть, что мне дорого, только Вас я люблю. Разве моя репутация не испорчена? Что может испортить ее больше, раз мне пришлось сменить имя и навсегда расстаться с прошлым. Я отказалась от наследства, от отцовского имени… Что стоит моя репутация по сравнению с вашими улыбками, с вашим благополучием, вашим будущим? Пусть снова я пожертвую всем, пусть мне придется перешагнуть через принципы и отвращение, со многим смириться, ко многому притерпеться, прислуживать этому бывшему ефрейтору, возомнившему себя фюрером всех немцев, пусть… Но Вы будете счастливы, радостны, здоровы… ради этого я готова на все». _

Она подозвала Штефана, провела его за собой в гостиную.

— Как ты отнесешься, — спросила она мальчика осторожно, усаживая на диван, — если мы останемся в Германии?

— В лагере?

— Нет, мы будем жить в Берлине. Я буду работать в клинике, ты и Джилл — учиться в школе, потом ты пойдешь в германскую армию. Ты хочешь служить в германской армии?

— Нас отпускают, мама? — спросил Штефан настороженно.

— Ну, не совсем, — она не могла солгать ему.

Мальчик серьезно смотрел на нее. Понимал ли он, что она имела в виду? Серьезные, вдумчивые глаза Генри — мальчик мой… Штефан крепко взял мать за руку.

— Если ты скажешь, я пойду, — решительно ответил он, — я сделаю все,что ты скажешь, все, что нужно. Лишь бы тебе было спокойно, мама. Я так тебя люблю… Маренн обняла его, прижав голову сына к груди. «Ну как отправить тебя в лагерь, как…? Ради каких-то принципов». Ведь если сын готов на жертвы ради нее, то что ж она? Таков ее долг, ее крест, ее участь. Решение было принято.

Проведя еще одну бессонную ночь на вилле, Маренн наутро сообщила приехавшему Фелькерзаму, что она согласна на условия, предложенные бригадефюрером.

— Когда мне выходить на службу? — сухо поинтересовалась она. — Сегодня?

— Ну что Вы, фрау Ким, — ответил Фелькерзам, улыбнувшись. Ей показалось, она впервые видела, как он улыбается. — Это будет не скоро, месяца через два.

Маренн изумленно вскинула брови.

— Почему?

— Вам надо отдохнуть, поправить здоровье. И Вам, и детям, — объяснил Ральф, — несколько дней Вы еще поживете здесь, а потом… Доктор де Кринис уже подготовил для Вас курс лечения в Швейцарии и отдых в Альпах. Вам необходимо обследоваться и подлечить сердце. А уж затем… Я очень рад, фрау Сэтерлзнд, что могу сообщить бригадефюреру хорошую новость. Отдыхайте. Остальное пока не должно Вас волновать.

К обеду приехала Ирма. Она, вероятно, уже знала о решении Маренн, потому что пребывала в радостном возбуждении и даже расцеловала подругу. Она объявила, что вечером они пойдут отметить начало ее новой жизни вчетвером: она с Аликом, Маренн и… Отто Скорцени. Господин оберштурмбаннфюрер приглашает…

Так… Значит, он появился. Теперь, когда все решилось и она стала равной ему, он предстанет перед ней и поведет ее в ресторан как свою даму. Так всё и задумывалось. Оберштурмбаннфюрер СС Скорцени не может появляться в обществе заключенной, он может показаться с ней только если она станет такой же, как он. Вот ради чего все, а заодно и с пользой для дела. А где он был, когда ей было так трудно, в первые дни, когда надо было принять решение? Теперь решение принято — он придет пожинать плоды. Шелленберг же сказал, это он все затеял. Нет уж. Зачем он теперь нужен?

— Я не пойду, — совершенно неожиданно для Ирмы заупрямилась Маренн, — я согласилась сотрудничать с Шестым управлением СД, но я не соглашалась спать с его офицерами. Это не значилось в условиях, перечисленных бригадефюрером.