— Нет, нет, я согласна, — кивнула Лотта поспешно и, шагнув, зацепила за бордюр носком туфли, бывший штандартенфюрер поддержал ее под руку, но от замечаний воздержался. С дуновением ветра до Лотты долетел освежающий запах «Фаренгейта».

Они спустились по лестнице. Бывший эсэсовский полковник распахнул перед Лоттой дверцу новенького «мерседеса» последней модели цвета «дипломат».

— Прошу, садитесь, фрау Лотта, — любезно пригласил он. Лотта послушно села в машину — как ни странно, она полностью доверяла ему. Науйокс захлопнул дверцу. Сам сел за руль, достал пачку сигарет «Мальборо», предложил Лотте, но она отказалась. Чиркнув зажигалкой, он закурил сам. И вдруг повернулся, глаза его были серьезны.

— Я знаю Ваше горе, фрау Лотта, — негромко, но жестко произнес он, — и Вы знаете, что я знаю. Однако мы встретились не для упреков и не для. оправданий. Ваш муж прекрасно представлял, на что он шел. Он вел себя опрометчиво и должен был предполагать, чем это может закончиться для него. Он знал, с кем имел дело. И Вы тоже знаете …

— Вы угрожаете мне? — насторожилась Лотта.

— Я предупреждаю, — ответил бывший штандартенфюрер, не отводя взора, — я хочу, чтобы вы заранее четко понимали, что я согласен обсуждать, а. что — нет.

— Я понимаю, — откликнулась Лотта и покорно склонила голову. — Скажите, почему Вы согласились встретиться со мной? — спросила несмело, снова взглянув на него.

— Для того, чтобы исполнить Вашу просьбу, — ответил он уклончиво. — Вы сказали Натали, что собираетесь написать книгу. Надеюсь, не обо мне, — бывший штандартенфюрер усмехнулся, — обо мне — не надо. Ничего интересного, обычная служебная рутина разведки. К тому же наш бывший шеф Вальтер Шелленберг уже изложил в своих мемуарах, которые он составил на ресторанных салфетках, все, что следовало знать общественности. Мемуары на салфетках — лучший письменный памятник нашей деятельности. Что можно добавить к такому? Только мемуары на туалетной бумаге. Но поверьте, фрау Лотта, настолько плохо мы не работали.

Он повернул ключ зажигания — «мерседес» тихо тронулся с места.

— Какую же книгу вы думаете, я хочу написать? — спросила у него Лотта осторожно.

— Книгу о Маренн. Разве не так? — Лотта поймала в зеркале его быстрый взгляд. — И я расскажу вам о ее жизни. Потому что она сама так хотела. Я не торгую чужой судьбой за скрытые под землей слитки золота, которыми, к тому же, не распоряжаюсь, — он явно намекал на Топлицзее, — но в жизни Маренн не было ничего, чего ей стоило бы стыдиться. И потому судьба ее достойна описания, я полагаю. — Чуть помолчав, он добавил: — Ваш муж, фрау Лотта, разгадывал тайну, которая должна была рано или поздно открыться сама собой. Мне жаль, что он проявил настойчивость…

— Вы хорошо знали ее? — спросила Лотта, затаив дыхание. Она вдруг почувствовала, что наступает момент истины. Сейчас она узнает все.

— Да, конечно, — улыбнулся Науйокс. — Если Вы окажетесь терпеливы, фрау Лотта, вы тоже узнаете о ней. Хотите послушать?

Лотта молча кивнула — иначе зачем она в самом деле приехала сюда…

Разгоряченный дуэлью, он бежал по аллее в черной октябрьской ночи с окровавленной рапирой в руке. Кровавый туман застилал ему глаза. Он сам не знал, куда и зачем бежал. Ледяной ветер обжигал кровоточащую рану на щеке. Он не чувствовал боли. Какой-то бес гнал его все дальше и дальше во тьму, под высокие, холодные звезды.

Где-то вдали остались оклики друзей, звон стаканов с пуншем, пропитанная запахом спиртного, душная атмосфера кабака. Холодный воздух остужал дыхание. Залитая лунным светом октябрьская ночь расстилалась вокруг. Северный ветер обрывал последнюю листву. В аллее было тихо и безлюдно. Вдали за кронами деревьев безжизненно черной громадой возвышалось здание университета.

Безмолвие повисло над деревьями, запуталось в кустарнике, шелестело под ногами в пожухлой листве. Он взбежал по лестнице. Внезапно из тени деревьев с боковой аллеи, ведущей к университету, перед ним возникла фигура в белом. Он не успел заметить, кто это был. Со всего разбега он налетел на нее, толкнув в грудь. Потеряв равновесие от столкновения, он рухнул на холодные ступени, больно стукнувшись головой о балюстраду мраморной террасы.

Рапира, зацепившись, выпала у него из рук. Поднявшись, он увидел женщину. Она сидела на ступенях, кутаясь в белый горностаевый мех, — в рукаве ее манто, безвольно уронив эфес, повисла рапира, которая вполне могла бы проткнуть ей руку.

— Вы чуть не убили меня, молодой человек, — голос женщины прозвучал тихо, но спокойно. Откинув упавшие на глаза волосы, она свободной рукой в белой лайковой перчатке аккуратно вытащила рапиру из рукава.

— Что за зверские забавы теперь у студентов! Послушайте, юноша, возьмите свое оружие. Оно мне совсем не нравится.

Завороженный ее голосом, который, как родник в недрах, рождался низким тембром где-то в глубине ее и вырывался на поверхность, словно ломался о преграду, рассыпаясь, как разбитый фарфор, множеством оттенков звучания, он медленно подошел и опустился на колени рядом с ней, не в силах оторвать глаз от этого чудесного видения в ночи. В горностаевом манто, с рассыпанными по плечам волосами, в тишине парка, облитая голубым сиянием луны и звезд, она казалась ему феей из сказки. Однако кровь на ее рукаве заставляла вернуться к реальности.

— Простите, — он, спохватившись, взял поспешно из рук женщины рапиру, — Вы, кажется, ранены.

— Нет, нет — она поморщилась, — это чужая кровь. Может быть, Ваша?

Она впервые повернула к нему лицо. Оно было прекрасно. Тихий и таинственный свет луны смягчал, делая неясными, словно отуманенными, черты ее лица. Но под лучистым покровом полумрака вполне можно было различить чеканный лик патрицианки. Цвет ее волос, в беспорядке разбросанных по плечам, напоминал случайно упавший ей на колени увядший лист каштана. Глаза, потемневшие от только что пережитого страха, стали почти фиалковыми, их бархатно-сиреневый взгляд под черными ресницами скользнул по его лицу и вдруг с тревогой остановился — она увидела его рану.

— О, Боже, да у Вас же кровь! Конечно! — она придвинулась ближе, взяла его за плечи, рассматривая повреждение. Изысканный запах недавно вошедшего в моду «Шанель № 5» овеял его, закружив голову. Он тихо произнес:

— Я дрался на дуэли. Пустяки. Мадам, я, кажется, испортил Вам манто. Простите.

— Вот это действительно пустяки, — она небрежно махнула рукой, — оно у меня не последнее. Надо остановить кровь. Сейчас… Где моя сумочка? Ну, конечно… Все рассыпалось, — она вздохнула и попросила: — Подождите. Там должно быть лекарство и платок.

— Не стоит беспокоится, мадам…

— Молчите.

Женщина поднялась. Длинные полы шубы скользнули по мраморным ступеням лестницы. Под белым мехом горностая мелькнуло что-то нежно-бирюзовое. Бархатные черные туфли на высоком каблуке казались совсем крошечными на ее ногах. Она подняла сумочку, быстро собрала рассыпавшиеся предметы, еще раз перебрала их, потом с досадой оглянулась на ступени.

— Вы что-то потеряли? — он тоже поднялся и подошел к ней.

— Да, нет, ерунда. Пойдемте туда, на скамейку. Мне надо торопиться: у меня ночной поезд в Париж. Признаться, Вы меня в самом деле задержали. Надо же, так испортить себе лицо!

— Шрамы украшают мужчину, мадам.

— Но Вас, по-моему не нужно украшать, — она впервые улыбнулась, и в ее сине-фиалковых глазах блеснули теплые зеленоватые блики, — Вам все дано природой. К тому же Вы молоды.

Она сняла перчатки. Ее тонкие, красивые руки с длинными пальцами осторожно прикоснулись к его лицу. Тонкий, волнующий аромат «Шанель», победив свежесть морозного воздуха, казалось, заполнил все пространство вокруг.

— Зачем Вы едете в Париж? — спросил он, устало закрывая глаза. Эти быстрые, умелые руки дарили ему отдохновение. Опьянение дракой прошло, и на смену ему во всем теле разливалось приятное ощущение расслабленности и успокоения. — Оставайтесь в Вене.