— Понимаете, — говорит она, путаясь в грамматике. — Я — Наталья Меня зовут Наталья. Ваш сын, ефрейтор Штефан Колер, танкист… В 42-м году их подразделение, господи, ну как же это, как сказать, они стояли, они находились в нашей деревне. Штефан и его экипаж были определены в наш дом, к моим родственникам. Я знаю, Вы — его мать. Как же я сразу Вас не узнала? Там, по рисунку… Я бы могла Вам помочь. Штефан мне показывал Вашу фотографию и Вашей дочери. Я запомнила, запомнила Ваше лицо, — искреннее чувство, с которым Наталья говорит, вызывает сочувствие даже у офицера. Его холодные строгие глаза потеплели. Он опустил автомат и, подойдя, встал рядом с фрау.

— Поверьте, — Наталья в отчаянии сжимает руки на груди, — я ничего не могла поделать тогда, год назад. Когда я увидела их, танк уже сгорел. Это было страшно. Я случайно оказалась на передовой. Я увидела их номер и знак дивизии… Я сразу же побежала к ним… Я видела их. Клянусь, если бы его можно было спасти… Все были мертвы, кроме одного. Их командира… Я дотащила его до немецких позиций. Дальше я не знаю. По-моему, его забрали свои. Вы ничего не получали? — она с надеждой взглянула на женщину. — Я там нарисовала на обороте, на обрывке фотографии их экипажа… где они погибли… Вы не получали?

Она замолчала, увидев, как переменилось лицо женщины. И без того бледное, оно, казалось, покрылось мертвенной синевой. Светло-зеленые глаза померкли, плечи опустились — она как будто стала ниже ростом и старше по возрасту. Горькие морщины отчетливо проступали у губ и глаз, рассекая ее красивое лицо, как трещины прорезают поверхность разбитого зеркала. Немец что-то озабоченно сказал ей на ухо, но она жестом отстранила его.

— Я все получила, — изменившимся голосом ответила она Наталье, с замиранием сердца ожидавшей ее слов. — Фриц Зеллер попал ко мне в госпиталь. Не знаю, говорил ли Вам Штефан, что я врач, хирург. Я тоже была тогда" под Белгородом. Я обнаружила эту фотографию. Спасибо Вам, — голос ее сорвался и, вдруг поддавшись порыву чувств, она обняла девушку, — я не знаю, кто Вы и зачем Вы помогали им, — прошептала она. Наталья чувствовала, как горячие солоноватые капли, — конечно, слезы, — упали ей на лоб и щеки, сливаясь с ее слезами. Не позволив ей договорить, Наталья воскликнула:

— Я любила Вашего сына. Я его люблю. Я не могу его забыть, — и, задохнувшись от сердечной боли, сковавшей все ее существо, замерла.

— Так вот в чем дело, — женщина отстранилась и с ласковой улыбкой погладила Наталью по щеке, заботливо вытирая влажные дорожки на ее лице. — Он мне написал в 42-м, перед Сталинградом, о девушке по имени Натали, с которой был очень счастлив, — проговорила она мягко. — Немного. Одну строчку всего. Но я почувствовала, что это очень важно для него… Я удивилась, почему он написал так мало и ничего не объяснил. Не рассказал… Он всегда легко относился к своим любовным приключениям. А здесь я почувствовала, что все у него очень серьезно. Меня даже немного задело, что он не хочет поделиться с матерью. Позднее, когда мы встретились под Сталинградом, я даже попеняла ему. Но он опять промолчал. Я объясняла это тем, что людям свойственно скрывать свои чувства, если они искренни и глубоки, даже от родителей. Но теперь я понимаю: Вы — русская, и он не мог написать мне в письме о Вас — ведь письма с фронта проверяет цензура. Возможно, позднее он бы рассказал. Но знаете, — она улыбнулась, — мне кажется, он тоже полюбил Вас…

— Фрау…

— Маренн, меня зовут Маренн…

— Я хочу, чтобы Вы знали, — горячо продолжала Наталья, — что сколько бы ни прошло времени": дней, лет, хотя бы вся жизнь, я никогда, никогда не забуду его. Вы должны знать, что есть еще на земле человек, кроме Вас, который всегда помнит его, — она сделала паузу, стараясь прогнать подступивший к горлу комок. — Я знаю, — продолжала она уже через секунду, — мне будет трудно. Мне было трудно с самого начала. Полюбить немца, врага… Но это сильнее меня. Я выдержу все. Мне все придется хранить в себе. Но я выдержу. Выдержу… — Рыдания душили ее. Маренн снова обняла девушку, прижимая ее голову к своему плечу.

— Успокойтесь, успокойтесь. У Вас есть родители?

— Нет, — всхлипнула Наталья, — они давно умерли.

— Послушайте меня, — Маренн приподняла ее голову и произнесла проникновенно, глядя в синие заплаканные глаза девушки: — Мне жаль, что сейчас мы разъединены. Но война не будет продолжаться вечно. Когда-нибудь она кончится. И если нам повезет и мы останемся живы, знайте, я была бы рада, если смогла бы заменить Вам мать. Я всегда буду считать Вас родной. Ведь я в неоплатном долгу перед Вами. Только прошу, будьте осторожны. Никому и ничего не говорите из своих. Ни при каких обстоятельствах. Это может стоить Вам жизни.

— Я знаю, фрау, — кивнула Наталья, слабо улыбнувшись: — Спасибо Вам, — и вдруг опомнилась:.— Господи, что же это я, — воскликнула она, — Я же так Вас подвела! Знаете, — она оглянулась на офицера, — Вас ищут. Они вызвали специальную группу, у них Ваш портрет, фрау, который нарисовали со слов капитана. Ну, того…

— Я понимаю, — качнула головой Маренн, — этого следовало ожидать.

— Вам надо уходить, прятаться… — снова разволновалась Наталья.

— Нам негде прятаться, — впервые подал голос офицер, — нам надо пробиться к линии фронта.

— Простите, я вижу, господину необходима помощь. Я могла бы что-нибудь принести, — с готовностью предложила девушка. — Лекарства, бинты…

— Нет, нет, — серьезно остановила ее Маренн. — Вам незачем рисковать. У нас все есть. Быть может, только, — она вопросительно взглянула на Ральфа. — Если у вас есть карта, — она указала на планшет, который болтался у Натальи на поясе, — вы нам покажете приблизительно хотя бы по карте, где сейчас проходит линия фронта, чтобы мы знали, куда идти.

— Да, да, конечно, — быстро согласилась Наталья и открыла карту — она прихватила ее в штабе, чтобы не заблудиться и вовремя прибыть на хутор. А вот для чего пригодилась, оказывается.

— Сейчас бои идут вот здесь, — показала она Фелькерзаму — тот озадаченно посмотрел на Маренн и заметил:

— Довольно далеко. Дальше, чем мы предполагали. Здорово отбросили…

— Но мы все равно должны пробиваться к нашим, — настойчиво ответила она.

— К нашим, — повторила за ней Наталья, вспоминая. — Вот и Штефан всегда говорил «наши», а сам ведь не был немцем…

— Немцы тоже не все одинаковые, — отозвалась Маренн, — как и все люди. Мой сын не был немцем — это верно, но на четвертинку он был австрийцем. Этой четвертинки ему хватило, чтобы погибнуть молодым, — добавила она грустно.

— Извини, Маренн, — вмешался Ральф фон Фелькерзам, — нам надо идти. Спасибо, фрейлян, — поблагодарил он Наталью.

— Послушайте, я могу проводить Вас… — отчаянно предложила Наталья.

— Нет, нет, — Маренн решительно прервала ее, — ничего не надо. Берегите себя. Ради памяти моего сына.

— Тогда возьмите карту!

Маренн снова повернулась к Фелькерзаму — тот согласно кивнул головой.

— Спасибо. Возвращайтесь к своим, Натали, — говорила Маренн взволнованной девушке, — но не сразу. Погуляйте еще здесь, пока мы не уйдем подальше… Где находится Ваша часть?

— Часть далеко, — ответила Наталья. — А сюда меня привезли, чтобы переводить во время допроса. Господи, я сейчас себе представляю, что они допрашивали бы Вас…

— Не надо, — успокоила ее Маренн. — Мы постараемся, чтобы этого не случилось. К хутору Вам идти туда, — она указала рукой направление, — я ночью здесь все хорошо изучила, — улыбнулась все так же грустно. — Но сначала успокойтесь, ни в коем случае не подавайте виду…

— Маренн, идем, — торопил ее Ральф.

— Сейчас. И последнее, что я Вам скажу, Натали, — зеленоватые глаза фрау серьезно взглянули на девушку. — В худшем случае, если с Вами случится беда. Я имею в виду не смерть, конечно, не приведи Господь, а плен, — не бойтесь. Любыми путями добивайтесь, чтобы о Вас доложили в Берлине. Говорите, что работали на нас, придумайте что угодно, но настаивайте, чтобы о вас доложили генералу Шелленбергу, или Мюллеру хотя бы. Назовите им мое имя — Ким Сэтерлэнд. В Германии меня знают под этим именем, только очень близкие люди называют меня Маренн. Запомните, Натали. Я помогу Вам. Это пока единственное, что я могу обещать. К сожалению, в России я не могу помочь. Запомните, — повторила она. — И будьте осторожны, берегите себя. Надеюсь, мы увидимся когда-нибудь… В мирное время…