— Ну, вы меня насмешили, — посмотрев на них, захохотал Алик, — ты совсем как Борман: пишет письмо жене в Баварию и начинает: «Дорогая моя мамочка». Впрочем, я не знаю, может быть, жена Бормана действительно смахивает на «мамочку» — я ее не видел ни разу, все только любовницы мелькали… Но Маренн… Кому из вас она «мамочка»? Айстофелю? Кудлатый, у нее, однако, сынок.

В кромешной тьме, под проливным дождем машины Красного Креста, крытые брезентом, в сопровождении грузовика с эсэсовской пехотой подъехали к последнему лагерю смерти, откуда необходимо было забрать заключенных согласно договоренности между Гиммлером и посланником союзников графом Бернадотом.

Сначала этот лагерь, маленький, захолустный, не числился в списках. Однако Маренн настояла на том, чтобы его включили. Это был тот самый лагерь, в котором когда-то, в далеком 36-м, она впервые познакомилась с нацистскими понятиями о справедливости и возмездии.

Здесь она провела два долгих года — страшных, голодных, навсегда подорвавших ее здоровье. Отсюда ранним, солнечным осенним утром 38-го ее забрал в Берлин барон Ральф фон Фелькерзам. Тогда она еще не знала, что ее ждет. И вот, все уже — да, теперь можно сказать точно, что почти все уже, — осталось позади…

Маренн вышла из машины и, не обращая внимания на дождь, огляделась вокруг. Ничего не изменилось. Никаких новшеств, разве что труба крематория, который построили тут во время войны, а в остальном — прогнившие, покосившиеся бараки, так хорошо знакомый ей лагерный плац, помещение для охраны, смотровые вышки с застывшими на них пулеметчиками…

Интересно, кто теперь комендант лагеря? Она забыла спросить его фамилию в Берлине. Габель наверняка уже на пенсии. Маренн подошла к часовому и предъявила ему документ.

— Мне необходимо срочно увидеть коменданта, — жестко потребовала она. — У меня приказ рейхсфюрера Гиммлера.

Ее проводили в хорошо знакомое ей здание администрации. Дежурный офицер предупредительно показывал дорогу, но Маренн вовсе не нуждалась в этом — дорогу к кабинету коменданта лагеря она знала наизусть. Сопровождающий распахнул перед ней знакомую обшарпанную дверь.

— От рейхсфюрера СС Гиммлера, — громко доложил он коменданту. Тот сидел, склонив над бумагами лысоватую голову, и на первый взгляд показался Маренн совершенно незнакомым.

«Какой-то новый», — быстро подумала она. Сопровождающий вышел. Кашлянув, комендант поднял голову.

— Одну минуту, простите… — произнес он.

Маренн обомлела: Ваген! Он постарел, потускнел, как-то весь обмяк, лицо обрюзгло от бесконечных попоек… Даже полысел, но все-таки это был именно он. В звании штурмбаннфюрера СС — дослужился…

Казалось, увидев ее, комендант также удивился. Он даже не договорил фразы, которую начал. Потом поднявшись, спросил в замешательстве:

— Ким Сэтерлэнд?

Она кивнула.

— Узнали меня? Помните?

— Конечно, — ответил он и тут же предложил: — Садитесь.

Скинув дождевик, Маренн подошла к столу и села в кресло напротив коменданта. Она заметила, что Ваген с любопытством оглядывает ее мундир.

— Я знал, что Вы сделали карьеру в Берлине, — с ноткой восхищения в голосе заметил он, — теперь у Вас звание выше, чем у меня. Признаюсь, эти семь лет я жил с тайным страхом в душе, — Маренн вопросительно приподняла брови, — да, да, — подтвердил он, предлагая ей сигарету. — Я Вас боялся. Боялся Вашего возвышения. Боялся, что, возвысившись, Вы захотите отомстить мне: всего пара слов Мюллера, и я — на Восточном фронте или того хуже… Ан нет… — он покачал головой, — Вы оказались благородной. Я помню нашу встречу в Берлине, в ресторане «Дом летчиков». Я отмечал там вот этот вот погон, — он хлопнул себя по правому плечу. — Ваш друг, этот знаменитый оберштурмбаннфюрер с рассеченным шрамом лицом, который забрал Вас отсюда, он тогда насмешливо спросил — изрядно подвыпил, наверное: «Скажи, что мне теперь сделать с ним? Я сделаю все, что ты захочешь!» А Вы сказали просто: «Ничего». Хотите честно? — он наклонился к Маренн, — я думал, что мне крышка…

— У меня приказ рейхсфюрера… — напомнила Маренн строго — ей не хотелось продолжать разговор. Но Ваген с улыбкой прервал ее:

— Я знаю. Я все знаю, дорогая фрау Ким. Я ждал Вас.

Вот как! Он снова удивил ее.

— Нет, я не провидец, — увидев ее реакцию, Ваген засмеялся, — сейчас все объясню. Дело в том, что перед Вашим приездом мне лично позвонил обергруппенфюрер СС Мюллер и предупредил, что я должен подготовить заключенных скандинавской национальности.

— Я собираюсь забрать всех, — твердо заявила Маренн, — их здесь не так уж много: поляков, евреев, прочих…

— Пожалуйста, — неожиданно легко согласился Ваген. — Мне с ними одна морока. Кормить их нечем, сижу, как привязанный.

— Вы прикажете своим людям,чтобы они помогли нам погрузить пленных? — спросила его Маренн.

— Прикажу. Но прежде, — Ваген сделал многозначительную паузу, — позвольте занять Ваше внимание, фрау. Еще один очень важный для Вас момент — ради чего, собственно, и звонил обергруппенфюрер, — Ваген намеренно выделил последнее высказывание.

Маренн пожала плечами.

— А в чем дело?

— Сейчас узнаете, — Ваген встал и подошел к сейфу. Открыв его, достал какую-то пайку, затем снова вернулся за рабочий стол и протянул папку Маренн. — Вот, возьмите, — предложил он.

— Что это? — недоуменно спросила Маренн. — Что в этой папке? — она взяла ее в руки.

— Досье на Вас, — просто объяснил Ваген. — Все Ваши документы, подтверждающие, я подчеркиваю, в подлиннике, что все эти годы, семь лет, Вы содержались как заключенная в нашем лагере. — Поймав ее ошеломленный взгляд, он скрыл улыбку и продолжил: — Все это время, фрау Ким, я согласно специальному приказу из Берлина добросовестно вел ваше дело. Здесь есть отметки даже о Ваших проступках и наказаниях за них; учитывая Ваш характер, который я хорошо помню, их немало, и того и другого, — он усмехнулся, — В 43 году здесь отмечена смерть Вашего сына, — Маренн вздрогнула. — Да, да, фрау Сэтерлэнд, — подтвердил Ваген. — Я все знаю. Для Вас это неоценимый документ. Он всегда и при любой проверки подтвердит, что Вы совершенно чисты перед союзниками, и даст Вам возможность жить спокойно после войны. Вы еще будете считаться героиней Сопротивления — протестов против насилия и жестокости с Вашей стороны в этой папке записано достаточно, да Вы и были такой на самом деле, — он тихо засмеялся. — Так что, видите, и Ваген кое на что сгодился… — бывший охранник помолчал, затянувшись сигаретой, потом добавил — голос его смягчился:

— Я бы мог, конечно быть не таким пунктуальным, но, как я сказал, на меня произвела большое впечатление наша встреча в «Доме летчиков» и то, что Вы не предъявили мне никаких счетов. Вы могли уничтожить меня одним словом. Но не сделали этого. И тогда я решил Вас отблагодарить. Документ, который Вы держите, фрау Ким, — кристальной чистоты и достоверности. Он гарантирует безопасность Вам и Вашей дочери на долгие годы.

Последних отметок я не делал, — он указал на пустую страницу, мелькнувшую перед глазами Маренн, когда она перелистывала папку. — Обергруппенфюрер мне сказал, что в Берлине сами решат, как лучше поставить финальную точку, в зависимости от обстоятельств. Поэтому я сейчас вручаю Вам этот документ, договоритесь там, с Мюллером, как правдоподобнее: освобождена союзниками или эвакуирована. У них там есть разные печати, в том числе и союзнические. От себя скажу: я мало что знаю о Вашей деятельности, но то, что я слышал в Берлине, не раз заставляло меня стыдится, как я относился к Вам. Простите меня, фрау Ким. А все, что прочтете в папке, выучите наизусть, советую.

Стараясь унять нервную дрожь, охватившую ее, Маренн еще раз с трепетом просмотрела старательно исписанные почерком Вагена страницы. Затем подняла на штурмбаннфюрера глаза — в них блеснули слезы.

— Спасибо, — взволнованно поблагодарила она.

Поднявшись из-за стола, бывший охранник протянул ей руку.