Разумно было предположить, что именно этот последний отряд везет украденную казну Прилужанского королевства. А пропажу казны подтвердили некоторые высказывания в Сенате короля Юстына, нового маршалка Адолика Шэраня и Зьмитрока Грозинецкого. Отправленный на Батятичи отряд возглавил прославленный в свое время порубежник пан Войцек Шпара, бывший некогда сотником в городке Богорадовка. Из-за пограничной стычки в минувшем стужне из сотников его убрали от греха подальше, дабы не осложнять государственные отношения с Грозином и Зейцльбергом. Мне удалось завербовать человека из числа подчиненных пана Войцека. Некий пан Гредзик Цвик из-под Подрожья. Он подтвердил, что малолужичане перевозят коронную казну в Искорост, где ее надлежит припрятать до лучших времен. Он же указывал путь двум десятков рошиоров из моей личной сотни под командой мазыла Тоадера.

Зная, что мазыл Тоадер опытный и острожный воин, я поручил ему действовать по обстоятельствам, но обязательно выполнить главное задание – захватить казну. Ибо если Прилужанское королевство погрязнет в междоусобице, она не пойдет на пользу никому, а если Малые и Великие Прилужаны таки замирятся, то наживут новую – земли у них богатые.

Из отряда мазыла Тоадера не вернулся ни один боец.

Посланный мною следопыт донес о сражении у безымянного шинка, что стоит на Хоровском тракте в половине поприща от застянка Кудельки. Всех мертвых увезли и закопали хоровские порубежники из сотни пани Либушки Пячкур.

Так и не смог я, мой государь, обогатить наше королевство, которое столь сильно в средствах нуждается. За это готов понести самое суровое наказание, ежели будет на то воля моего государя.

На том прощаюсь, смиренно склоняя голову,

твой покорнейший слуга,

боярин Рыгораш, посланник Угорья

в Прилужанском королевстве

месяца вресня двадцать седьмой день

Гудимир замолчал. Пожевал губами. Сложил листок вдвое, потом вчетверо. Вздохнул.

Пан Лехослав крякнул, почесал затылок:

– Во дает боярин Рыгораш!.. Славно расписал. Ни прибавить, ни убавить.

Чародей покачал головой:

– Донос, что ли, в Выгов на него отправить? Нет, сперва в Хоров, само собой...

– Ага! – ухмыльнулся сотник. – Ты забыл, что мы с выговчанами нынче тоже не в великой дружбе?

– Ох, и верно. Запамятовал. Стар становлюсь, – согласился Гудимир.

– Значит, казна говоришь? – Пан Лехослав вытащил платок, вытер шею. Потянулся за кубком. – Казна...

– Это не я говорю. Это боярин Рыгораш утверждает. Какое ему собачье дело до смуты лужичанской? Сидел бы в Угорье да с горными великанами воевал бы! – Сухонький кулак волшебника замер в пальце от стола. Ударить он не решился – не ровен час, и кость себе же перебить можно.

– Так вот отчего грозинецкие драгуны под Жорнищем туды-сюды шастают... – продолжал рассуждать вслух пан Лехослав. – Это они золотишко стерегут, что на Искорост малолужичане гонят.

– Нет, обидно-то за державу как! – не переставал возмущаться Гудимир. – Какие-то угорцы нашей казной распоряжаются как хотят...

– Да ты ж, никак, совсем недавно защищал их? – хитро прищурился пан Рчайка. – Угорцев, грозинчан, зейцльбержцев всяких там.

– Ну, защищал... – вздохнул чародей.

– А теперь что?

– А теперь не защищаю! – едва не сорвавшись на фальцет воскликнул волшебник. – Казна и Прилужанам сгодится!

– Верно, сгодится, – согласился пан Лехослав и добавил: – А дорога-то на Искорост мимо нас идет. И оттуда тоже.

Гудимир задумался на мгновение, дернул себя за бороду и аж подпрыгнул на лавке:

– Верно, верно говоришь, пан Лехослав. За дорогой приглядеть надобно. Если мы казну найдем, великую честь и славу добудем!

– Само собой, – кивнул сотник, а про себя добавил: «Не славой единой человек живет. А вот обогатимся, если казной завладеем, преизрядно».

И уже вслух сказал:

– Надо будет приказ отдать дозорам бдительность удвоить. Всех подозрительных – под стражу.

Словно в ответ на его слова хлопнул под порывом ветра ставень. Где-то неподалеку протяжно заржал конь. Добрый знак.

К концу кастрычника разрыдалось над прилужанской землей небо. Листья осыпались, устилая землю под деревьями пестрым ковром. Заалели кисти рябин, сизоватой чернотой налились ягоды терновника. Набрякла сыростью кора на деревьях.

Желто-рыжая глина трактов и дорог напиталась влагой и блестела, как свежее коровье масло, липла к сапогам и копытам, вцеплялась в колеса телег.

По таким дорогам ездить сущая мука. Да еще когда сверху сыплет мелкий противный дождик. Снизу сырость, а сверху – мокреть. Люди простужаются, у лошадей копыта расслаиваться начинают, болячки всякие лезут...

С такими вот невеселыми мыслями подъезжали четверо путников к воротам укрепленного городка Жорнища – крайней западной крепостицы Хоровского воеводства. По усталым лицам людей и понуро опущенным конским шеям было понятно, что проделали они немалый путь.

Впереди, на вороном коне со звездочкой во лбу, ехал высокий, широкоплечий шляхтич. На вид годов не больше сорока, но, похоже, за тридцать. Худое лицо с впалыми щеками, черные усы ниже подбородка. На левой щеке шрам от виска до уголка рта. Неровный, корявый шрам. Не от сабли такие остаются, а от оружия, вроде шипастого кистеня или моргенштерна. На голове волчья шапка со сломанным петушиным пером, на плечах черный жупан с криво залатанным левым рукавом и синий кунтуш. У седла отмеченного шрамом шляхтича висел кончар – таким пользуются гусары и порубежники северных, малолужичанских земель, которым приходится сталкиваться с тяжеловооруженными рыцарями Зейцльберга, – на перевязи сабля.

Рядом со шрамолицым ехал парень – годков двадцать или двадцать два – в темно-коричневой, отделанной бобровым – вытертым, выцветшим, а все ж бобровым – мехом, тарататке. Светлые волосы выбились из-под шапки. Бородка и усы короткие, мягкие и курчавятся. Лицо доброе и немного растерянное, словно у мальца, который в первый раз в жизни на ярмарку попал. Тем не менее, на перевязи у паренька тоже висела сабля, а у задней луки виднелась рукоять арбалета.

Следом за ними ехала вторая пара путешественников.

Справа – громаднейший мужик. Ростом, по меньшей мере, без ладони три аршина. Широкоплечий, руки толщиной как у обычного человека ноги. Бородища до ключиц, вместо жупана – домотканая рубаха, а поверх нее кептарь из овчины. Поперек седла огромная – аршина два длиной, тяжеленная даже на вид дубина. Не всякому бойцу по силам с такой управиться. Зато, если кто под удар попадет, мало не покажется. Закованному в железо рыцарю ребра переломает, а легковооруженного всадника, вроде кочевника из-за Стрыпы, и вовсе вместе с конем унесет. С похожими дубинами – мочугами – лужичане в стародавние времена воевали против всяко-разных захватчиков и поработителей.

Слева от крепкого гнедого коня великана-кметя гарцевал, косил недобрым глазом и прижимал уши буланый тонконогий жеребец. На его хребте сидел невысокий шляхтич с простоватым лицом. Светло-русые усы и щетина на щеках. Нос кругленький, как молодое яблочко; брови густые, сдвинутые к переносице. Кунтуш четвертого всадника был когда-то алым, а теперь побурел, покрылся пятнами то ли от еды, то ли от пролитой крови. На ходу он украдкой потирал левую щеку, которая заметно опухла и уже начинала багроветь.

На длинном чембуре за седлом здоровяка шли две вьючные лошади – спереди мышастая, а гнедая чуть позади. Эта последняя заметно прихрамывала на левую заднюю.