Над ним потолок с трещинами, которые он знает наизусть. Это единственные собеседники и это им он выражает своё возмущение. По-видимому, потолку всё равно. Бог раздосадован этим.

Внезапно поле зрения заполняется новым неопознанным лицом. Что это такое? Это взрослый человек, кажется, того же пола, что и мать. Когда первое удивление проходит, Бог заявляет о своём недовольстве протяжным воем.

Лицо улыбается. Богу это известно: его пытаются задобрить. Ничего не выйдет. Он показывает зубы. Лицо произносит слова своим ртом. Бог боксирует слова на лету. Его сжатые кулаки колотят звуки.

Бог знает, что потом лицо попытается протянуть к нему руку. Он привык. Взрослые всегда приближают свои пальцы к его лицу. Он решает укусить незнакомку за указательный палец. Он готовится.

В самом деле, в его поле зрения появляется рука, но — что это! — в пальцах белая плитка. Бог никогда не видел этого и забыл о крике.

— Это белый шоколад из Бельгии, — говорит бабушка ребёнку, с которым знакомится.

Из этих слов Бог понимает только «белый»: он знает, он видел это на молоке и стенах. Другие вокабулы для него темны: «шоколад» и особенно «Бельгия». Между тем, плитка около его рта.

— Это нужно есть, — говорит голос.

Есть: Богу это знакомо. Он это часто делает. Есть это бутылочка, пюре с кусочками мяса, раздавленный банан с тёртым яблоком и апельсиновый сок.

Есть — это пахнет. Белая плитка имеет запах Богу неизвестный. Это пахнет лучше, чем мыло и помада. Богу одновременно и страшно и хочется попробовать. Он морщится от отвращения и пускает слюну от удовольствия.

Он смело подпрыгивает и хватает новинку зубами, жуёт её, но это не требуется, она тает во рту, обволакивает дворец, рот полон им, — и происходит чудо.

Сладострастие ударяет ему в голову, раздирает его мозг и раздаётся голос, который никогда раньше не был слышен:

— Это я! Это я живу! Это я говорю! Я не «он», я — это я! Ты больше не должна говорить «он», говоря о себе, ты должна будешь говорить "я". И я твой лучший друг: это я дарю тебе наслаждение.

Тогда-то я и родилась, в возрасте двух с половиной лет, в феврале 1970 года, в горах провинции Канcай, деревне Сюкугава, на глазах моей бабушки по отцу, благодаря белому шоколаду.

Голос, который с тех пор не умолкал во мне, продолжал говорить у меня в голове:

— Это вкусно, это сладко, это маслянисто, я хочу этого ещё!

Я снова откусила от плитки, рыча.

— Удовольствие — это чудо, научившее меня, что я — это я. Я — источник удовольствия. Удовольствие — это я: каждый раз, когда будет удовольствие, значит буду и я. Нет удовольствия без меня, нет меня без удовольствия.

Плитка исчезала во мне глоток за глотком. Голос вопил во мне все громче:

— Да здравствую я! Я великолепна, как сладострастие, которое я ощущаю и которое я изобрела. Без меня этот шоколад — ничто. Но стоит его положить мне в рот, и он становится удовольствием. Он нуждается во мне.

Эта мысль переводилась звонкими отрыжками, всё более и более воодушевлёнными. Я открывала огромные глаза и болтала ногами от удовольствия. Я чувствовала, как события оседают в мягкой части моего мозга, хранящей память обо всём.

Кусок за куском, шоколад вошёл в меня. Я заметила, что на конце почившего лакомства была рука, и что в конце этой руки было тело, над которым возвышалось доброжелательное лицо. Голос во мне сказал:

— Я не знаю, кто ты, но поскольку ты принесла мне поесть, ты — кто-то хороший.

Две руки подняли моё тело из кровати, и я оказалась в чужих объятиях.

Мои ошеломлённые родители увидели бабушку, несущую довольного и послушного ребёнка.

— Представляю вам мою лучшую подругу, — с триумфом произнесла она.

Я милостиво позволила передавать себя с рук на руки. Мои отец и мать не могли дать себе отчёта в этом превращении: они были одновременно счастливы и слегка обижены. Они забросали бабушку вопросами.

Та не стала рассказывать о секретном оружим, к которому она прибегла и позволила витать над этим тайне. Её заподозрили в колдовских чарах. Никто не мог предвидеть, что зверь запомнит изгнание злого духа.

Пчелы знают, что только мёд даёт личинкам вкус к жизни. Они бы не дали миру столько рьяных медоваров, если бы кормили их пюре с кусочками мяса. Моя мать имела свои теории насчёт сахара, который считала причиной всех бед человечества. И, однако, именно «белому яду» (как она его называла) она была обязана своим ребёнком с приемлемым отныне поведением.

Я понимаю себя. В возрасте двух лет, я вышла из оцепенения, чтобы узнать, что жизнь была долиной слез, где ели варёную морковь с ветчиной. У меня было чувство, что меня надули. Для чего стоило рождаться, если не для познания удовольствия? Взрослым доступна тысяча видов сладострастья, но ребёнку только сладости могут открыть двери наслаждения.

Бабушка наполнила мне рот сахаром: внезапно, дикий зверь узнал, что все мучения были оправданы, что тело и мозг служили для ликования, а, стало быть, нечего упрекать ни вселенную, ни себя самое за собственное существование. Удовольствие воспользовалось случаем, чтобы дать имя своему инструменту: его назвали Я, — и это имя за мной сохранилось.

С давних времён существует секта идиотов, которые противопоставляют чувственности ум. Это порочный круг: они лишают себя удовольствия, чтобы восхвалять свои интеллектуальные способности, что в результате их обедняет. Они все глупеют, а им кажется, что они блистательно умны, хотя нет на свете большей глупости, чем считать себя умным.

Наслаждение внушает уважение и восхищение по отношению к тому, что сделало его возможным, удовольствие будит мозг и делает его виртуозным и глубоким. Магия этого так велика, что достаточно только подумать о наслаждении, чтобы его ощутить. Как только личность познала экстаз, она спасена. А торжествующая фригидность пусть празднует собственное небытие.

В гостиных встречаешь людей, которые громко хвалятся вслух тем, что они лишены того или иного удовольствия в течение 25 лет. Встречаются также потрясающие дураки, которые гордятся тем, что никогда не слушают музыку, никогда не открывают книгу, не ходят в кино. Есть и такие, что бахвалятся своим целомудрием. Этим им необходимо потешить своё тщеславие: больше им нечем будет довольствоваться в жизни.

Установив мою личность, белый шоколад подарил мне и память: начиная с февраля 1970 года, я помню все. Зачем вспоминать о том, что не связано с удовольствием? Воспоминание — один из самых необходимых союзников наслаждения.

Смелое утверждение — «я помню все» — не имеет шансов, чтобы ему кто-нибудь поверил. Это не важно. Поскольку речь идёт о фактах, которые не проверишь, я не вижу смысла заслуживать доверия.

Конечно, я не помню забот моих родителей, их разговоров с друзьями и т.д. Но я ничего не забыла из того, что этого заслуживало: зелень озера, где я научилась плавать, запах сада, вкус сливовой наливки, которую попробовала втайне, и другие интеллектуальные открытия.

До белого шоколада я не помню ничего: приходится довериться рассказам моих близких, которые я пересказываю. В дальнейшем, информация идёт из первых рук, тех самых, которые пишут.

Я стала ребёнком, о котором мечтают все родители: одновременно тихим и шустрым, молчаливым и присутствующим, забавным и задумчивым, энтузиастом и метафизиком, послушным и самостоятельным.

Хотя моя бабушка и её сладости гостили в Японии только месяц, этого было достаточно. Удовольствие побудило меня к действиям. Мои отец и мать вздохнули с облегчением: после овоща, которого они имели в течение двух лет и бешеного зверя за полгода, наконец-то, у них появилось что-то более-менее нормальное. Меня начали называть по имени.

Прибегая к известному выражению, необходимо было наверстать потерянное время (я не считала его потерянным): в два с половиной года человек должен ходить и говорить. Как и все, я начала с ходьбы. Ничего необычного в этом не было: встать на ноги, чуть не упасть вперёд, удержаться одной ногой, потом произвести танцевальный шаг другой ногой.