Так называли его современники; часто еще “лекарем революций”. Красноречивые эпитеты, которые свидетельствуют о том, какую выдающуюся роль в политической жизни Европы ему отводили; но верны ли они? Направлял ли он карету Европы по своей воле, предписывал ли ее путь? Или же он только раскачивался на козлах, тогда как лошади повиновались другим хозяевам? “Излечивал” ли он революции, лишая их основы и запала? Или он подавлял их чисто физически и материально, не затрагивая их движущих сил? Как всегда в истории, действительность – это многослойное целое, ее трудно понять, и на простейшие вопросы следуют самые сложные ответы.

Прежде всего следует отрешиться от упрощенного представления, что в 1814-1815 годах Меттерних хотел восстановить “Европу 1789 года”. Четверть века – от штурма Бастилии до Ватерлоо – вычеркнуть было нельзя; они неизгладимо отпечатались в сознании людей, и очень многие духовные, политические, социальные изменения были уже необратимы, поскольку с ними идентифицировались изменившиеся сознание и интересы. Конституция, разделение властей, формулирование общечеловеческих прав и прав личности, ясная структура власти и открытое судопроизводство, сформированное в результате выборов и имеющее право на политические решения, свобода вероисповедания, слова, объединений, прессы – все это, хотя и практически усеченное в наполеоновскую эпоху (формально большинство из этого существовало), больше нельзя было устранить, но вместе с тем и нельзя было исключить из требований граждан. То же можно сказать о материальных и политических изменениях в сфере собственности: не только во Франции проведенный во время революции передел собственности был необратим; буржуазия, землевладельцы и крестьяне вросли в новый экономический и социальный порядок; и в Германии секуляризация и прусское реформаторское законодательство Штейна, Гарденберга и Гумбольдта, усвоение французских идей и практики в государствах Рейнского союза создали новую ситуацию, при которой больше не было возврата к “старой империи”. То же относилось почти ко всем европейским странам: Италии, Испании, России, Скандинавии, Англии. Ни один народ не остался незатронутым великими переменами, происходившими с середины XVIII до начала XIX века и переворотами, которые затронули все сферы жизни и представляли собой революцию во многих областях: философской и научной, экономической и социальной, политической и военной. На этом фоне утратили свое значение внешняя смена декораций, смена людей и имен в 1814-1815 годах. Пусть в Тюильри теперь правил вместо цезаристского гения скромный, устало-циничный последыш Бурбонов, пусть произошли некоторые территориальные изменения: Франция вернулась в границы 1790 года, Бельгия и Голландия слились в королевство Объединенных Нидерландов (до 1831 года), поляки-“конгрессисты” примкнули к России, в Германии и Италии произошли многочисленные переделы территории в пользу Пруссии и Австрии – все это не могло вернуть к жизни Европу до 1789 года. Наряду с произошедшими в 1814-1815 годах “изменениями изменений” было и немало перемен наполеоновской эпохи, оставшихся нетронутыми: начиная с нового наполеоновского дворянства во Франции и кончая наполеоновскими орлами перед замком в Шенбрунне; Кодекс Наполеона действовал не только во Франции, но и в Рейнланде, в Бадене; южногерманские государства Рейнского союза – Бавария, Вюртемберг, Баден, Гессен-Дармштадт – сохранили свои территориальные приобретения, а князья – повышение своего ранга; и тем, и другим они были обязаны французскому императору; сохранился не только такой символ, как орден Почетного легиона, но и централизованная, унифицированная система образования во Франции или институт мэров.

Поэтому следует соблюдать осторожность с лозунговым словечком “реставрация” и ее протагонистом Меттернихом. Необходимо делать различие. Князь (с 1813 года) в силу своего дарования и по своему положению в первую очередь занимался внешней политикой. Его обязанностью было обеспечить и укрепить позиции Австрии, вопросом его честолюбия – вести Европу на поводу, но обязанность и честолюбие дополняли, даже обусловливали друг друга, ибо судьба габсбургской империи в большей степени, чем судьбы других государств, была связана с судьбой всей Европы. Мощная насильственная попытка подчинить континент гегемонии одной нации – Франции – и одного властелина – Наполеона рухнула, когда была уже близка к осуществлению; рухнула из-за “нет” Англии, из-за сопротивления России, из-за совместных действий этих двух “фланговых держав”, когда морская держава метила на моря, а сухопутная – на Азию; рухнула из-за внутреннего сбоя системы диктатуры, которая не могла и не хотела отказаться от характера чужеземного завоевания и тем самым вызвала возмущение народов. Как альтернативу гегемонии Меттерних представлял себе только совместное выступление держав. Другими словами, гегемонию Франции ни в коем случае не должна была сменить чья-либо другая, например, России. В этом он был полностью согласен с английским министром иностранных дел Каслри, а также с Талейраном, старым новым министром иностранных дел Бурбонской Франции; здесь, и только здесь, он мог опереться на дореволюционную традицию европейского государственного порядка. Со времен Карла V все войны велись за установление либо предотвращение гегемонии над Европой, и во второй половине XVIII века установилось нечто вроде равновесия; из пяти держав, которые его соблюдали (Франция, Россия, Англия, Австрия и Пруссия), ни одна не была сильнее, чем все остальные вместе взятые, а самая сильная держава всегда была слабее, чем две следующие по силе, вместе взятые. Следовало вернуться к этому основополагающему принципу европейской внешней политики, который утратил свою силу между 1792 и 1814 годами. Это возвращение и было “реставрацией”, причем в необходимом и потому позитивном смысле.

"Совместные выступления держав” (европейский “концерт”) – это больше, чем “равновесие держав”. В 1814-1815 годах речь шла не просто о том, чтобы восстановить баланс между великими державами, который воспрепятствовал бы еще одной попытке установления гегемонии и ее катастрофическим последствиям, речь шла о взаимодействии с целью установления и гарантий определенного внутреннего порядка европейских государств. Вкратце это можно сформулировать так: единоличное господство Наполеона сменилось правлением четырех, а затем пяти, “управляющего” которых почти десятилетие звали Меттернихом. Здесь перед нами выдающийся пример “сцепления” внешней и внутренней политики; ибо такие внешнеполитические соглашения, как Священный союз (1815 год) или конгрессы в Ахене, Троппау, Лайбахе, Вероне способствовали насильственному вмешательству во внутренние дела других государств, чтобы добиться сохранения определенного статус-кво. Такой статус-кво, особый для каждой страны, не был реставрацией в смысле простого восстановления положения до 1789 года или до эры Бонапарта – его практически и не последовало, – а должен был обеспечить в духе 1814-1815 гг, выполнение Парижского мирного договора и решений Венского конгресса.

Чтобы понять политику Меттерниха в годы между падением Наполеона и смертью Каслри (1822 год), следует исходить из ситуации в Австрии. Наследственная империя Австрия, как она называлась с 1804 года, представляла собой объединение различных стран; само это было результатом исторического процесса – скопления вокруг германских внутренних территорий и их династии Габсбургов; при этом они сохраняли свое своеобразие; такие страны, как королевства Венгерское или Богемское, а также меньшие или менее значительные, как Галиция, Хорватия, Славония, имели собственную историю, язык, культуру; приобретение больших итальянских территорий, таких как Ломбардо-Венецианское королевство, на Венском конгрессе внесло дополнительный элемент беспокойства в союз монархии. Опасности для существования габсбургского государства были двоякого характера: с одной стороны, угроза могущественных соседей, а с другой стороны – внутренние стремления к автономии; и то, и другое было тесно взаимосвязано и взаимно усиливалось. Национально-революционные и демократические движения в отдельных составных частях империи должны были побудить не только к разрыву объединяющих династических связей, но и к агрессии соседей, а внешнеполитическое, военное давление со стороны последних, например, России, должно было побудить к активности первых. Это было и оставалось основной ситуацией дунайской монархии вплоть до ее конца. Меттерних понял ее и пытался противостоять опасности по двум упомянутым основным линиям. Конкретно это выражалось в следующем: во-первых, счастливо пережитая французская гегемония ни в коем случае не должна была смениться русской, сильнейшую отныне континентальную державу нужно было держать в постоянном напряжении; во-вторых, следовало сурово подавлять все революционные устремления, будь они нацелены больше на народно-национальное или на политическое, социальное освобождение (а эти цели шли, как правило, рука об руку). Безопасность Австрии требовала, чтобы оба фактора – внешнеполитическое равновесие в европейском “концерте” и стабилизация строгих монархических порядков внутри этих держав – слились воедино. Это слияние и составляет подлинную сущность “системы Меттерниха”. Ее установление было гениальным дипломатическим достижением князя, которому, впрочем, благоприятствовали условия: готовность руководимой Каслри английской внешней политики участвовать в европейском “концерте” и в гарантиях внутреннего порядка; возвращение Франции в большую политику, которое помогло поставить заслон как нежелательному усилению Пруссии и России, так и революционным движениям; далее, достигнутое Меттернихом оптимальное решение немецкого вопроса в духе Вены, о чем мы будем говорить ниже; наконец, натура царя Александра I, которая сделала его опорой христианско-монархического легитимизма.