После этих слов девушка сползла с плеча Борна. Она невнятно произнесла: «Борн, я не хочу, чтобы ты уходил», — наклонилась к нему и поцеловала, прежде чем он успел уклониться, затем резко вскочила и выскочила через дверь, так что он не успел даже среагировать. Ночной дождь скрыл ее.

Долгое время Борн сидел молча, пребывая в задумчивости, пока костер пожирал себя и теплые капли дождя струйками стекали по устланной кусками кожи крыше. Потом, что-то пробормотав про себя, поскольку все равно это никто не мог услышать, Борн откинулся на свою меховую подстилку и провалился в тяжелую беспокойную дремоту.

Левый глаз Руума-Хума наполовину приоткрылся, он настороженно растопырил уши, увидев темную фигуру на ветке рядом с расщелиной, в которой спал. Руума-Хум чихнул, стряхнул с морды капли и фыркнул, издав при этом свистящее урчание, свойственное фуркотам.

— Где твой человек, малыш?

Маф резко дернул головой, подражая человечьим повадкам, показал на густые ветки, расположенные внизу.

— Где-то там, спит.

— Что и тебе следовало бы делать, мальчишка.

Глаз закрылся и Руума-Хум снова положил свою огромную голову на передние лапы.

Маф немного помедлил и выпалил:

— Ну, пожалуйста, дедушка.

Руума-Хум вздохнул и снова приподнял голову, чтобы посмотреть на детеныша, на этот раз открыв все три глаза разом. Маф стоял перед ним, глядя на спящий поселок, расположенный внизу.

— У моего человека, мальчика Дина, проблемы.

— У всех людей есть какие-то проблемы, — ответил на это Руума-Хум.

— Ступай спать.

— Он переживает за своего нового отца, человека Борна. Борн — это же твой человек.

— Кровная связь тут не причем, — пробормотал большой фуркот, опуская голову на лапы. — Эмоциональная реакция мальчишки в данном случае беспричинна.

— Обычно все реакции наших хозяев не имеют причины, но в данном случае я опасаюсь, что беспокойство моего человека имеет достаточно оснований.

Брови Руума-Хума поползли вверх.

— Неужели ты, родившийся по недоразумению, начинаешь соображать?

— Я боюсь, — продолжал маленький фуркот, — как бы мой человек не сотворил чего опрометчивого.

— Взрослые сдержат его, как я сдержал тебя. И вообще, тебе не поздоровится, если ты не оставишь меня в покое и не дашь мне отдохнуть.

Маф развернулся, чтобы уйти, посмотрел через плечо и дерзко проворчал:

— Старик, не говори потом, что ты ничего об этом не знал.

Руума-Хум встряхнул головой и подивился, почему эти фуркотики всегда такие любопытные и настырные и так неуважительно относятся к старшим. Они пристают со своими вопросами, когда им только вздумается.

Старый фуркот понимал их стремление заполнить пробелы в знаниях, стремление, которое он прекрасно помнил, было присуще ему самому и даже сейчас все еще жило в нем. Но это стремление теперь видоизменилось, учитывая его зрелый возраст. Теперь Руума-Хум многое воспринимал, исходя из той разумной убежденности, что, в конечном счете, все будет подытожено смертью.

В который раз уже Руума-Хум устроил голову на скрещенных лапах, не замечая моросящего дождя, и вновь погрузился в сон.

Борн сердито срывал со ствола одну за другой отмершие ветки, пораженные третичным паразитом, сдерживая гнев из-за боязни повредить здоровые и живые отростки.

Пошел четвертый день, как они покинули Дом, а его злость на далекую теперь группу охотников не утихала. Эта злость частично была направлена на себя самого за то, что он согласился на эту сумасшедшую экспедицию.

Руума-Хум патрулировал окрестности рядом с Борном, с левой стороны.

Фуркот держался на расстоянии от человека, ибо чувствовал что-то неладное. Человек, которому гнев застилает глаза, был так же непредсказуем, как любой другой житель леса, а взбешенный на самого себя — непредсказуем и подавно.

Вдобавок ко всему, великаны отличались полной неспособностью что-либо делать. Казалось, они знать ничего не знают о самых обычных походах или о том, как вскарабкаться на гору. Ребенок лучше стоит на ногах, чем они. Не будь его рядом с ними, уже произошло бы столько трагических падений. Что бы они делали без коричневой многоножки и бамбукового плота? Руума-Хум подстраховывал их, когда они подходили к очередному трудному месту, но даже сверхбыстрой реакции фуркота могло быть недостаточно, чтобы предотвратить падение на несколько уровней.

Достаточно было лишь одного такого падения, и экспедиция закончилась бы крахом.

Борн срезал оставшиеся ветки, собрал их и отнес к месту, которое выбрал для ночлега. Кажется, сегодня великаны вели себя немного получше, пробираясь через деревья более решительно. Кохома уже не поскальзывался каждый раз, когда прыгал за лианой, и уже не цеплялся за нее с такой силой, как раньше.

Логан в конце концов убедилась, что дотрагиваться до каждого нового цветка или растения, мимо которого они проходили, было опасно. Борну было не до улыбок при воспоминании случая двухдневной давности, когда Тими пыталась попить из бутылкообразного вермильота. И только быстрый прыжок и резкий удар в предплечье предотвратил ее прикосновение к растению. Логан свирепо смотрела на Борна до тех пор, пока он не объяснил ей некоторую разницу между вермильотами и растущими вокруг вермильонами: вермильот имеет два дополнительных лепестка, необычное утолщение основания, более темный оттенок красного цвета. Было еще одно отличие — что-то вроде пятнышек внизу цилиндра, во всем же остальном вермильот ничем не отличался от безобидного вермильона.

Наконец представился случай пустить в ход свой костяной нож.

Убедившись, что оба великана были совсем рядом, Борн поднялся над растением. Острием лезвия срезал зеленый цилиндр так, чтобы прозрачная жидкость, которая была внутри, выплеснулась наружу. Внутри вермильота была прозрачная жидкость, но это была не дождевая вода. Струя этой жидкости потекла на расположенную внизу лиану метровой толщины и, наткнувшись на нее, разбрызгалась и превратилась в густое облачко, которое поднялось в воздух. Когда остатки этого облачка рассеялись, Борн подозвал гигантов подойти ближе к этому месту. Предупредив, чтобы они не наступали на остатки испарений, показал им отверстие, проеденное в дереве метровой толщины светлой вытекшей жидкостью, причем отверстие уходило значительно глубже.

После этого Борн аккуратно постучал по зеленой стенке фальшивой бромлеады. Они услышали глубокий, почти металлический звук, совершенно непохожий на звучание настоящего вермильона.

После этого ни один из великанов не пытался приблизить даже палец ни к одному неизвестному растению, предварительно не проконсультировавшись с Борном. Это обстоятельство сделало его немного счастливее из-за того, что бесчисленные вопросы настолько замедляли их движение, словно это были раны или переломы конечности. Один, не будь обременен такими попутчиками, Борн двигался бы в три раза быстрее.

Он спрыгнул с огромного сучка, который выбрал для ночлега. С самого первого дня на стоянках появилась проблема. Оказалось, что великаны не могут обойтись без крыши над головой, укрывающей их от ночных дождей.

Великаны были настойчивы в своих требованиях, их не остановило то, что на сооружение крыши уходит много времени и сил, и Борн нехотя уступил.

Веским доводом послужило то, что такое постоянное пребывание без крова порождает у них какую-то странную болезнь, которую они называли холодом. Борн не мог понять этого, он считал, что человек не должен быть таким слабым. Единственная болезнь, которая была ему известна — это несварение желудка, да и то страдал он ею, когда вместо фрукта со своего дерева-Дома ел какую-либо другую пищу. Но те болезни, которые описали ему великаны, были настолько страшны, что он не мог отказаться сделать такое необходимое для них укрытие.

— Вот он, — прошептала своему напарнику Логан, когда появился Борн.

Интересно, зачем они так часто говорят шепотом, а не в полный голос. Мысль, что великаны могли пытаться скрыть что-то от него, никогда не приходила Борну в голову. Во всяком случае, Борн мог слышать их достаточно ясно, даже когда они переговаривались шепотом.