— Пока не думала. Сначала отремонтирую разбитую машину, разберусь вот с этим, — легонько коснулась она пальцами лейкопластыря на лице. — Но больше всего на свете хочу исполнить давнюю мечту — написать книгу. А между всем этим займусь разводом… — опустила она голову.

— Каким разводом?

— Обыкновенным. Позавчера я случайно узнала, что мой муж давно живет параллельной жизнью. Так что хочу избавить его от раздвоения личности.

— Н-да… Дела… и как ты узнала?

— В аэропорту, когда ездила на встречу с Сосновской. В соседнем секторе моего мужа встречала любовница, потом он поехал с ней на съемную квартиру. Банально. Ничего интересного.

— Выходит, в этом есть и доля моей вины. Я же настояла, чтобы ты ехала в аэропорт.

— Рано или поздно все тайное становится явным, — не согласилась Катя. — Сколько веревочке ни виться, как говорят… Так что вашей вины здесь нет.

— А теперь расскажи обо всем поподробнее, — неожиданно попросила Жоржсанд и присела напротив.

— Считаете, мне нужно выговориться? — опустила та взгляд. — Наверное, позже и потребуется, но не сейчас. Мне ни с кем не хочется об этом говорить. Хочется побыть одной, подальше от суеты. Вы уж извините. Не могу.

— Болит?

— Болит… Самое интересное, что подруги знали, но помалкивали. Вроде как оберегали. Спасибо им, конечно, только вот стоило ли? Если я не замечала никаких перемен в поведении мужа, значит… значит, сама виновата. Короче, наша семейная жизнь давно превратилась в рутину, привычку. А от вредных привычек рано или поздно приходится избавляться. Вот я и решила освободить себя и его.

— В целом знакомо, — Жоржсанд откинулась к спинке стула и пристально посмотрела ей в глаза. — Вот только не стоит себя ни в чем винить. Никто и ничто не заставит человека совершить подлость, если он сам не готов к ней в душе. Это первое… И второе: не торопись. Сначала хорошенько подумай, нужен тебе Виталик или нет, сможешь ты без него жить или же… А вдруг ты поймешь обратное — И тогда найдешь силы простить.

— Нет, Евгения Александровна, я не…

— Не спеши, — перебила ее Камолова. — Послушайся совета умудренной опытом женщины. Ты ведь не знаешь, что такое остаться одной, тем более после десяти лет замужества. Ты и не представляешь, что это за монстр такой — одиночество…

Уловив в голосе начальницы грустные нотки, Катя подняла голову: глубокая печаль на лице, горечь во взгляде. Вместо сильной, бескомпромиссной, уверенной в себе женщины напротив сидела обыкновенная баба, пережившая однажды личную трагедию. Услышав о чужом горе, она словно всколыхнула свою боль, осевшую на дно памяти тяжелым мутным слоем.

— Ладно, — крепко сжала она свои плечи сложенными крест-накрест руками. — Я не собираюсь учить тебя уму-разуму, в таких делах каждый сам себе голова. Хочу лишь предостеречь: не иди на поводу у эмоций! Вот ты сказала, что хочешь его освободить. Объясни мне как женщина женщине: от чего именно? От своего присутствия в его жизни? А вдруг именно на это кто-то и рассчитывал? Хочешь знать, что будет дальше? Сначала ты подашь на развод, затем съедешь с квартиры, потому что не сможешь там больше жить…

— Откуда вы знаете? — изумилась Катя.

Мысль о том, что надо подумать о новом жилье, действительно промелькнула у нее еще утром, по пути на работу.

— Потому что однажды сама прошла через все это. А ты очень похожа на меня: независимая, гордая. Слишком гордая! Только когда гордость, а вернее, гордыня затмевает разум — ничего хорошего не жди. Могу гарантировать: если через неделю станет известно, что та, другая, беременна, то ты оставишь им и все нажитое имущество.

— Я об этом пока не думала.

— А вот кто-то, возможно, и подумал! Нет в тебе стервозности… Ни капли. В этом твоя беда и твое достоинство, — многозначительно произнесла она.

Продолжая что-то обдумывать, Жоржсанд повернулась в кресле к окну, выдержала паузу и вдруг решительно развернулась к Кате:

— Значит, так… Для начала напишешь заявление на отпуск, на материальную помощь, прибавишь сюда все свои отгулы. На пару месяцев у тебя наберется. Захочешь выйти раньше — добро пожаловать. Сама понимаешь, работы выше крыши. В общем, решай свои семейные проблемы, приводи в порядок себя, машину и возвращайся.

— Спасибо за поддержку, Евгения Александровна, но вы не поняли… — Проскурина замялась. — Я хочу уйти навсегда.

— Ты вернешься, — уверенно отреагировала Камолова, — потому что сама без работы долго не протянешь. В этом мы с тобой тоже похожи. Я ведь когда-то точно так от мужа ушла, и если бы не работа… Не переживай, все наладится. Так уж устроено: если что-то теряем, то жизнь нам обязательно это компенсирует, — ободряюще улыбнулась она. — И держи меня в курсе своих дел. Все, мне пора браться за новый номер, — глянула она через стеклянную перегородку на часы на стене. — Статью о Сосновской, как я поняла, ты на сегодня сбросила?

Катя молча кивнула.

— Кто бы сомневался… — вздохнула главный редактор. — Вот только надо решить, кто тебя подменит.

— Стрельникова, — как само собой разумеющееся предложила Катя. — Сколько можно чай заваривать? Взрастите новый талант. Я же вижу: она вам нравится.

— А что, это уже заметно?

Жоржсанд хитро прищурилась: ну есть у нее такая слабость — периодически заводить любимчиков! Ненадолго — от силы на год, два. В принципе, многие в редакции на себе прочувствовали блеск и нищету — барскую благодать и ее последствия. Хвалят, ставят в пример, доверяют писать о самых важных событиях и вдруг — бах! — в тот самый момент, когда ты уже привык блистать в лучах славы, начинают игнорировать, твои статьи слетают с номера… Далеко не каждому удавалось перенесли такой переход от любви к забвению. А уж если в это время у главного редактора появлялся новый фаворит, то некоторые и не выдерживали.

Словом, в редакции надолго задерживались лишь те, кто относился к жизни философски.

— Ладно, психолог… — Камолова насмешливо смяла в руке заявление Проскуриной. — Перепишешь заново и можешь быть свободна.

Катя открыла дверь и в мгновенно наступившей тишине прошла к своему рабочему месту. Достав чистый лист бумаги, она задумалась. А если Жоржсанд права? Может, не стоит торопиться? Уйти никогда не поздно. Хотя бы к тому же Колесникову, давно приглашал. Или к Ладышеву…

Вспомнив о Вадиме, она хмыкнула, проводила взглядом Стрельникову, скрывшуюся за дверью кабинета главного редактора, и стала быстро писать новое заявление. Перечитав его, она включила рабочий компьютер, чтобы скопировать на флэшку свои папки, выдвинула ящики стола и принялась собирать вещи.

— Не одолжишь пустой пакет? — спросила она у возникшего рядом Вени.

— Она что… все-таки тебя уволила? — округлил тот глаза. — Не верю…

— И не верь. Я в отпуск ухожу, на неопределенный срок. Веня, мне нужен пакет, а лучше два. В один все не влезет, — Катя окинула взглядом образовавшуюся на столе гору из папок, косметики, запасных колготок и прочих хранящихся на всякий случай мелочей.

— Сейчас принесу, только ответь: тебя уволили?

— Мне рекомендовали уйти в отпуск. Очередной.

— Уф-ф-ф, — облегченно выдохнул Потюня и через минуту снова возник с огромной полосатой сумкой-баулом, какими пользуются продавцы на рынках. — Смотри, что нашел! Как раз канцтовары в бухгалтерию привезли.

— Я верну, — послала ему благодарный взгляд Проскурина.

— Да брось… Подумаешь, торба, — пожал плечами фотокор. — У них там этих сумок навалом. Что будешь делать?

— Отдыхать. Отдыхать и заниматься личной жизнью.

— С мужем куда поедешь?

— Отныне, Веня, везде и всюду я буду ездить без мужа, — укладывая папки в сумку, ответила Катя. — Мой муж теперь живет своей собственной, очень интересной жизнью.

— Поссорились? — то ли спросил, то ли констатировал факт Веня. — Не переживай, это временно. И никому больше не говори — нечего радовать злопыхателей. Все знают: у тебя образцовая семья.

— Была образцовая. Когда-то… Я развожусь, Веня, и это решено.