– Ну что вы, – промолвил я. – Мы отдадим это Марджори Биншем.

К утру присутствие полиции за заграждением вокруг развалин трибун сократилось до двух констеблей.

Насколько удалось выяснить Роджеру и Оливеру накануне вечером, уже после того, как я уехал, высокопоставленные чины и эксперты завершили свою работу по поиску и реконструкции часового механизма, в частности циферблата взрывного устройства, и заявили, что дальнейшее следствие будет проводиться «в другом месте», не уточнив, в каком именно.

– Они не знают, кто это сделал, – так комментировал это заявление Роджер.

Перед нагоняющим скуку, неприятным на вид полицейским заграждением тем временем вырос надувной Замок Спящей Красавицы со сказочными башенками.

В приливе щедрости на ипподром вернулся Айвэн со вторым фургоном бесплатных цветов. На этот раз это были кустистые деревца в горшках, которые он расставил по обеим сторонам замка, отчего ограждение сделалось органической, даже декоративной частью образовавшегося пейзажа.

К половине двенадцатого, когда Роджер отвез нас к своему дому, ни я, ни Генри уже не могли вспомнить или сообразить, что еще можно или нужно сделать к началу скачек, мы думали теперь о том, что можно будет усовершенствовать к следующим скачкам.

Мальчики переоделись в чистую одежду без каких-либо излишних препирательств. Я сменил джинсы землекопа на солидный наряд джентльмена и, неуклюже действуя тростью, кое-как сумел сбросить со стола, стоявшего подле моей постели, на пол кипу картеретовских дневников. Эдвард услужливо бросился их поднимать, но неловким движением случайно раскрыл одну из тетрадей, и странички, наполовину оторвавшись, повисли на проволочной спирали.

– Слушай, поосторожней! – испугался я и взял у него тетрадь. – Ты меня так подведешь под расстрел.

Я сосредоточенно взялся за исправление ущерба, вставляя странички на место, и тогда мне в глаза бросилось имя, которое я столь безуспешно выискивал в поезде.

Уилсон Ярроу.

«Уилсон Ярроу, – писал Картерет, – это восходящая звезда архитектуры, – говорят, он мошенник».

Следующий абзац ничего не объяснял, там речь шла по поводу лекции о миниатюризации пространства.

Я тяжело вздохнул. «Говорят, он мошенник» – слишком невнятно. Я перевернул еще несколько страниц, на них ничего не было, но потом я прочитал:

«Ходят слухи, что Уилсон Ярроу в прошлом году получил награду „Эпсилон Прайз“ за проект, который стибрил у кого-то другого! У профессоров багровые физиономии! Они отказываются обсуждать это, но теперь по крайней мере нам больше не будут морочить голову с этим блестящим Уилсоном Ярроу».

Я смутно помнил, что «Эпсилон Прайз» присуждался ежегодно за самый смелый новаторский проект здания, представленный студентом старшего курса. Я его не получал. Картерет тоже. Не помню даже, подавали мы что-либо на конкурс.

Роджер громко постучал в дверь автобуса, всунул в нее голову и спросил: «Готовы?», – и мои ребятишки, разодетые в пух и прах, как на праздник, промаршировали перед ним, как перед инспектором парада.

– Очень хорошо, – одобрил он. Он выдал каждому афишки, пропуска и талоны на ленч, вынимая их из «дипломата».

– Я не хочу на скачки, – внезапно нахмурившись, сказал Тоби. – Я хочу остаться здесь и смотреть футбол.

Роджер оставил мне решать, как быть в данном случае.

– О'кей, – сказал я миролюбиво. – Сготовь себе что-нибудь на ленч и, если передумаешь, приходи в контору.

Складка на переносице у Тоби разгладилась, он беззаботно улыбнулся:

– Спасибо, папочка.

– Ничего с ним одним не случится? – поинтересовался Роджер, когда мы тронулись в путь, и Эдуард успокоил его:

– Тоби любит быть один. Он часто прячется от нас.

– Уезжает на велосипеде, – сказал Кристофер.

Роджер заговорил о предстоящем дне.

– Мы сделали все, что могли, – сказал он с оттенком сомнения в голосе.

– Выбросьте это из головы, – сказал я ему. – Вы отличите шпунт от желобка?

– О чем это вы таком?

– Проверяю теорию.

– Это загадка, папочка? – встрепенулся Нил.

– Своего рода. Но не спрашивай, ответа нет.

Роджер поставил джип в конце здания конторы, где он должен был стоять наготове, если понадобится объехать ипподром. Мальчики разделились на пары: Кристофер с Нилом, Эдуард с Эланом. Сборный пункт назначили у дверей конторы после первого, третьего и пятого заездов.

Народ прибывал: приехал целый автобус служащих тотализатора, подкатили медики из «Скорой помощи» больницы Сент-Джон, отделение дорожной полиции и констебли, чтобы предупреждать конфликты между заключавшими пари, появились букмекеры, охранники у ворот, продавцы афишек, а потом уже пожаловали тренеры, жокеи, спонсоры скачек, стюарды, Стрэттоны и, наконец, любители бегов, которым только еще предстояло спустить свои деньги.

Я стоял у главных ворот, разглядывая лица, и видел на большинстве из них праздничные улыбки, чего мы и хотели добиться. Заметно было, что поражены даже приглашенные Оливером телевизионщики, их камеры трещали вовсю по обе стороны внешней ограды ипподрома, около большого шатра и внутри него.

Марк подкатил «Даймлер» прямо к дверям конюшен, чтобы Марджори не нужно было идти от стоянки автомашин. Она увидела меня и поманила к себе властным жестом.

Приосанившись, она наблюдала, как я ковыляю, опираясь на трость, и, когда я подошел, показала рукой поверх шатров:

– Флаги!

– Но взгляните на лица.

Как я и думал, ее подкупили улыбки, веселые выкрики, шум и гам – праздничное настроение людей. Возможно, действо было больше похоже на ярмарку, но это было нечто незабываемое, ипподром Стрэттон-Парк теперь обладал новым, более радушным лицом, чем прежде.

Смягчившись, она произнесла:

– Полковник обещал нам ленч…

Я проводил Марджори до личной стрэттоновской столовой, где ее встретили те же дворецкий и официантки, которые всегда обслуживали семью на скачках, и она, по-видимому, сразу почувствовала себя совсем как дома. В середине стоял стол, который принесли рестораторы, накрыв его скатертью. В хрустальных бокалах отражался мерцающий шелковыми складками потолок, с которого струились косые лучи света и шел свежий воздух от невидимых глазу кондиционеров.

– Конрад сказал мне, – медленно проговорила Марджори. – Он сказал… чудо. Нас спасет чудо. Он ничего не говорил, что это так красиво.

Она замолчала, погрузившись в размышления.

– Мне кажется, вам приготовили шампанское, – сказал я, а дворецкий уже нес ей бокал на серебряном подносе и подвигал стул – складной стул с цветастой обивкой, десять таких стульев стояло вокруг стола.

Поскольку успех всего предприятия зависел от того, насколько мы сможем ублажить саму Марджори, мы постарались не забыть ничего, без чего она не могла бы чувствовать себя комфортабельно.

Она взяла тонкую ножку бокала, чопорно отставив палец. Через некоторое время произнесла:

– Садитесь, Ли. Если… если можете.

Я присел рядом с ней, теперь мне это удавалось без гримас боли на лице.

Ли. Не мистер Моррис, как прежде. Прогресс.

– Миссис Биншем…

– Можете называть меня Марджори… если хотите.

У меня с души свалился камень. Ах ты моя чудная, милая старушенция.

– Сочту за честь, – сказал я.

Она кивнула, показывая, что я правильно отнесся к ее предложению.

– Каких-то два дня тому назад, – проговорила она, – мои родственники обошлись с вами так мерзко. Мне даже трудно об этом говорить. А потом вы делаете для нас это, – она обвела рукой шатер. – Почему вы это сделали?

Я ответил не сразу:

– Возможно, вы и сами знаете, почему. Вы единственный человек, который знает об этом.

Она задумалась.

– Брат однажды показал мне письмо, которое вы написали ему после смерти Мадлен. Вы писали, что его деньгами оплачено ваше образование. Вы благодарили его. Вы это сделали ради него? Правильно?

– Да.

– Хорошо. Ему это было бы приятно.