В одну ночь мне предстояло пережить некую ужасающую перемену, подобную внезапному и неотвратимому превращению гусеницы в бабочку.Нежданнонегаданномне пришлосьраспрощаться со своим счастливым одиночеством, в котором я чувствовала себя так уютно, ради того, чтобы впасть в обременительную зависимость от «себе подобных». В тот самый день, когда я стала женщиной, меня, охватила срочная, нестерпимая и невыносимая потребность познать – в самом чистом, библейском смысле слова – познать мужчину. Это не было похоже на те приступы возбуждения, которые так часто меня беспокоили; речь идет не о влажных выделениях, которые вызывали у меня некоторые книги. В конце концов, я прекрасно знала, как можно себя утешить. Эти порывы я могла усмирить сама и даже предпочитала свои собственные, уже проверенные ласки – никто не мог знать мою анатомию лучше меня самой – одной мысли о том, что ко мне может прикоснуться мужчина. Однако то, что случилось теперь, было чем-то совершенно новым и имело чисто физиологическую природу: если попытаться найти схожую физическую потребность, я бы назвала чувство голода или жажды. Я чувствовала, что, не появись в моей жизни мужчина, меня ждет смерть, как если бы я перестала есть или пить воду. То, что произошло в течениенесколькихследующихдней, доказало, что сказанное не является метафорой. Мое самочувствие ухудшилось до такой степени, что я впала в состояние прострации и почти не могла двигаться. Наверное, Вы уже догадались, что здоровье моих сестер постигла та же самая участь, и по мере того, как разворачивалась моя агония, в той же прогрессии угасали их жизни.

Мои сестры были красавицами. Но пробудившаяся в них с ранних лет ненасытная похоть превосходила их красоту. Сквозь вентиляционное окошко я могла видеть, как они предавались развратным играм с мосье Пельяном, который в ту пору был деловым партнером моего отца и которому доверили музыкальное образование близняшек. Мосье Пельян старался воспользоваться отсутствием отца, чтобы нанести визит сестрам. Как я уже сказала, то были действительно распутные и порочные игры, но все же не более, чем игры. Мосье Пельян усаживал обеих сестер себе на колени и для начала рассказывал им какую-нибудь байку, конечно же, весьма легкомысленного толка, пока на их щеках не выступал румянец будто бы стыда, а на самом деле – исключительно вожделения. Созерцание двух одинаковых и красивых куколок доставляломсье Пельяну бесконечное наслаждение; причем казалось, что пароксизм вызывала не красота моих сестер как таковая, но самое идеальное сходство между ними. Свою любимую игру сам мосье Пельян называл «найди различия». Двойняшки сами признались ему, что между ними существует четыре небольших анатомических отличия. Поскольку партнер моего отца никогда не знал наверняка, которая из девочек Бабетта, а которая Колетта, он должен был найти различия на ощупь. Для начала он ласкал белокурые локоны моих сестер. Тонкими пальцами пианиста он тщательно исследовал затылок сначала одной, затем другой; потом медленно спускался к шее и, подобно опытному дегустатору, начинал тихонько пощипывать губами мочку уха – при этом моя сестра тут же закрывала свои голубые прозрачные глаза и испускала едва заметных вздох, – после чего пробегал языком по всей длине ее египетской шеи вплоть до излета плеча. Затем он отстранялся, а моя сестра так и продолжала стоять, трепеща как лист, в ожидании новых ласк. Он же приближался к другой и проделывал то же самое, добиваясь тех же результатов.

– Пока мне не удалось найти различий, – говорил он глухим шепотом и приступал к дальнейшему исследованию.

Месье Пельян садился на стул, притягивал к себе одну из сестер и мягко, но настойчиво заставлял ее некоторое время стоять перед ним, затем, еще не прикасаясь к ней, делал знак, чтобы она повернулась вокруг своей оси. Меж тем он пробегал алчными глазами сначала по сладостным, едва наметившимся бугоркам грудей, чьи соски от одного его взгляда твердели и начинали топорщиться под тканью лифа. Потом, по мере того как девочка продолжала вращаться, он впивался глазами в еще детские, но уже округлые и крепкие ягодицы; моя сестра тем временем изгибала позвоночник таким образом, что они становились еще рельефнее, чем их создала природа, и, как бы предлагая их мосье, приближала их к самому его носу. Однако Пельян пренебрегал ими, предпочитая бедра, крепкие и длинные, легонько лаская их сквозь одежду в опасной близости от вульвы, которая к тому времени становилась влажной и горячей. Как и раньше, он снова отстранял ее от себя и просил подойти другую сестру. Сцена повторялась в точности до мелочей.

– И тут не нахожу никаких различий, – шептал Мосье Пельян с притворной досадой. – Придется продолжить обследование.

И тогда начиналась самая любимая часть игры. Он просил моих сестер сесть рядом на крышку рояля, медленно поднимал их юбки и сначала ласкал крепкие точеные икры, а затем брал маленькую ножку каждой из них и гладил их ступнями свой – к тому времени уже напряженный и трепещущий – член, который непристойно распирал брюки, чуть ли не трещавшие под столь бесстыдным напором. Далее, не меняя позы, Мосье Пельян проводил языком вверх по икрам до молчащих губ, которые, однако, легкими подрагиваниями как будто молили о столь хорошо знакомых ласках. В то время как он исследовал языком маленький холмик – алый и затвердевший, – который отчетливо возвышался над складкой половых губ одной из сестер, он нежно вводил сначала один, затем второй, и наконец третий из своих длинных, тонких пальцев в распаленные глубины другой. Мои сестры стонали, целуясь и лаская друг другу соски. Когда они уже были на грани исступления, Мосье вставал, отходил на несколько шагов и смотрел на них – задыхающихся и обливающихся потоками пота.

– Я так и не нашел ни одного различия, – раздосадовано говорил он. Он поправлял на себе одежду, разворачивался и направлялся к двери. У самого порога он поворачивал голову и на прощание говорил:

– Возможно, на следующем уроке. К следующему разу отрепетируйте то, что мы сегодня проходили.

Дверь за его спиной тихо закрывалась, а мои сестры так и оставались сидеть на крышке рояля, глядя друг на друга, – с раздвинутыми ногами, влажными вульвами и призывно набухшими сосками.

Мы решили, что мосье Пельян – единственный, кто может дать нам то, в чем мы нуждались. Однако возможно ли раскрыть перед мосье Пельяном тайну моего существования? Что ожидает сестер Легран – и, разумеется, моего отца, – если вдруг вскроется, что они прятали чудовищного близнеца. Откуда нам было знать, что власти не приговорят меня к заточению? Каким мерзким обследованиям подвергнут меня одержимые врачи? Но самое главное, как убедить месье Пельяна, чтобы он доверился такому монстру, как я? Каким бы извращенцем ни был компаньон моего отца, каким бы растленным ни было его грязное воображение, вряд ли он зайдет в своей похоти так далеко, чтобы почувствоватьвлечениеквыродку, поросшемушерстью обитателю клоак, смрадному чудовищу, скрещению самых мерзких уродов мрачных глубин. Вероятнее всего, он опрометью выбежит из дома и заявит о появлении ужасного существа или, в лучшем случае, умрет, пав жертвой испуга. И тогда мы с сестрами решили, что единственно возможным выходом была другая игра, в которую они часто играли с мосье, – в «слепого петуха».