– Итак, я рассчитываю на вас, – обратилась она к Жоржу. – В четверг на будущей неделе, в два часа.

– К вашим услугам, сударыня, – сказал он.

Как только они вышли, г-жа де Марель тоже встала.

– До свидания, Милый друг.

Теперь уже она долго и крепко пожимала ему руку. И, взволнованный этим молчаливым признанием, он вдруг почувствовал, что его опять потянуло к этой взбалмошной и добродушной бабенке, которая, быть может, по-настоящему любит его.

«Завтра же пойду к ней», – решил он.

Когда супруги остались одни, Мадлена засмеялась веселым, искренним смехом и, внимательно посмотрев на него, спросила:

– Тебе известно, что госпожа Вальтер от тебя без ума?

– Да будет тебе! – с недоверием в голосе проговорил он.

– Да, да, уверяю тебя; из ее слов я заключила, что она от тебя в диком восторге. Как это на нее не похоже! Она бы хотела, чтобы у ее дочерей были такие мужья, как ты!.. К счастью, все это для нее самой уже не опасно.

Он не понял, что она хотела этим сказать.

– Что значит – не опасно?

– О, госпожа Вальтер ни разу в жизни не подала повода для сплетен – понимаешь? – ни разу, ни разу! – тоном женщины, отвечающей за свои слова, воскликнула Мадлена. – Она ведет себя безукоризненно во всех отношениях. Мужа ее ты знаешь не хуже меня. Но она – это другое дело. Между прочим, она очень страдала от того, что вышла замуж за еврея, но осталась ему верна. Это глубоко порядочная женщина.

Дю Руа был удивлен:

– Я думал, что она тоже еврейка.

– Она? Ничего подобного. Она дама-патронесса всех благотворительных учреждений квартала Мадлен. Она даже венчалась в церкви. Не знаю только, крестился ли патрон для проформы или же духовенство посмотрело на это сквозь пальцы.

– Так… стало быть… она в меня… влюблена? – пробормотал Жорж.

– Окончательно и бесповоротно. Если б ты был свободен, я бы тебе посоветовала просить руки… Сюзанны, – ведь правда, она лучше Розы?

– Да и мамаша еще в соку! – сказал он, покручивая усы.

Мадлена рассердилась:

– Насчет мамаши, дорогой мой, могу сказать тебе одно: сделай одолжение. Мне это не страшно. Она вышла из того возраста, когда совершают свой первый грех. Надо было раньше думать.

«Неужели я и впрямь мог бы жениться на Сюзанне!..» – говорил себе Жорж.

Затем он пожал плечами: «А, вздор!… Разве отец когда-нибудь согласится выдать ее за меня!»

Еще не отдавая себе отчета в том, какой ему будет от этого прок, он все же решил понаблюдать за г-жой Вальтер.

Весь вечер его томили воспоминания, нежные и в то же время будившие чувственность воспоминания о романе с Клотильдой. Ему приходили на память ее проказы, ее шаловливые ласки, их совместные похождения. «Право, она очень мила, – твердил он себе. – Да, завтра же пойду к ней».

На другой день, после завтрака, он действительно отправился на улицу Верней. Все та же горничная отворила ему дверь и с той развязностью, с какою прислуга держит себя в мещанских домах, спросила:

– Как поживаете, сударь?

– Превосходно, малютка, – ответил он и вошел в гостиную, где чья-то неопытная рука разучивала на фортепьяно гаммы. Это была Лорина. Он думал, что она бросится к нему на шею. Но она с важным видом встала, церемонно, как взрослая, поздоровалась и с достоинством удалилась.

Она держала себя как оскорбленная женщина, и это его поразило. Вошла мать. Дю Руа поцеловал ей руки.

– Как часто я думал о вас! – сказал он.

– А я – о вас, – призналась Клотильда.

Они сели. Оба улыбались, глядя друг другу в глаза, обоим хотелось поцеловаться.

– Моя дорогая маленькая Кло, я люблю вас.

– А я тебя.

– Значит… значит… ты на меня не очень сердилась?

– И да и нет… Мне было больно, а потом я поняла, что ты прав, и сказала себе: «Ничего! Не сегодня-завтра он ко мне вернется».

– Я боялся к тебе идти, я не знал, как ты меня примешь. Я боялся, но мне страшно хотелось прийти. Кстати, скажи, пожалуйста, что с Лориной? Она едва поздоровалась и с бешеным видом ушла.

– Не знаю. Но с тех пор, как ты женился, с ней нельзя говорить о тебе. Право, мне кажется, что она ревнует.

– Не может быть!

– Уверяю тебя, дорогой. Она уже не называет тебя Милым другом, теперь она зовет тебя «господин Форестье».

Дю Руа покраснел.

– Дай мне губы, – придвинувшись к Клотильде, сказал он.

Она исполнила его желание.

– Где бы нам встретиться? – спросил он.

– Да… на Константинопольской.

– Как!.. Разве квартира еще не сдана?

– Нет… Я ее оставила за собой!

– Оставила за собой?

– Да, я надеялась, что ты ко мне вернешься.

Ему стало тесно в груди от внезапно наполнившей его горделивой радости. Значит, эта женщина любит его, значит, это настоящее, неизменное, глубокое чувство.

– Я тебя обожаю, – прошептал он и, помолчав, спросил: – Как поживает твой муж?

– Отлично. Он пробыл здесь месяц и только третьего дня уехал.

Дю Руа не мог удержаться от смеха:

– Как это кстати!

– Да, очень кстати! – простодушно заметила Клотильда. – Впрочем, его присутствие меня не стесняет. Ты же знаешь!

– Да, это верно. В сущности, он прекрасный человек.

– Ну а ты? Как тебе нравится твоя новая жизнь? – спросила она.

– Так себе. Моя жена – подруга, союзница.

– И только?

– И только… А сердце…

– Понимаю. Но она мила.

– Да, но она меня не волнует. Когда же мы увидимся? – еще ближе придвинувшись к Клотильде, прошептал он.

– Ну хоть… завтра… если хочешь?

– Хорошо. Завтра в два часа?

– В два часа.

Он встал и, уже собираясь уходить, смущенно заговорил:

– Знаешь что, квартиру на Константинопольской я хочу перевести на свое имя. Непременно. Недоставало еще, чтобы ты и теперь за меня платила!

В приливе нежности Клотильда поцеловала ему руки.

– Делай как знаешь, – прошептала она. – С меня довольно, что я ее сохранила и что мы можем там видеться.

С чувством полного удовлетворения Дю Руа удалился.

Проходя мимо витрины фотографа, он увидел портрет полной женщины с большими глазами, и эта женщина напомнила ему г-жу Вальтер. «Ничего, – сказал он себе, – с ней еще можно иметь дело. Как это я до сих пор не обратил на нее внимания! Интересно знать, с каким лицом встретит она меня в четверг?»

Он шел, потирая руки от радости – радости, охватившей все его существо, радости при мысли о том, что ему всюду сопутствует удача, эгоистической радости ловкого и преуспевающего мужчины, испытывая сложное и приятное ощущение польщенного самолюбия и утоленной чувственности – ощущение, вызываемое успехом у женщин.

В четверг он спросил Мадлену:

– Ты не пойдешь на турнир к Ривалю?

– О нет! Меня туда совсем не тянет, я пойду в палату депутатов.

Погода была великолепная, и Дю Руа заехал за г-жой Вальтер в открытом экипаже.

Увидев ее, он замер от удивления, – такой молодой и красивой показалась она ему. Сквозь белые кружева, которыми был отделан корсаж ее светлого, с небольшим вырезом, платья, проглядывала пышная, высокая грудь. Он никогда не думал, что она может быть такой моложавой. Он нашел, что она и в самом деле весьма соблазнительна. Но во всем ее облике – облике тонкой, благовоспитанной дамы, добродетельной матери, было нечто такое, что не привлекало к ней нескромного взора мужчин. К тому же, обладая ясным, здравым и трезвым умом, застрахованным от крайностей, она взвешивала каждое свое слово и говорила лишь о том, что всем было давно известно и никого не могло задеть.

Сюзанна, вся в розовом, напоминала только что покрытую лаком картину Ватто[83], а ее сестра Роза походила на гувернантку, приставленную к этой прелестной куколке.

Перед домом Риваля уже вытянулись в ряд экипажи. Дю Руа предложил своей спутнице руку, и они вошли.

Это был турнир в пользу сирот шестого парижского округа, и в его устройстве принимали участие в качестве дам-патронесс жены сенаторов и депутатов, связанных с «Французской жизнью».