Прежде всего станет депутатом. Потом купит хронометр, потом начнет играть на бирже, потом… потом…

Идти в редакцию ему не хотелось; решив сперва переговорить с Мадленой, а потом уже повидать Вальтера и приняться за статью, он зашагал по направлению к дому.

Дойдя до улицы Друо, он вдруг остановился: он забыл справиться о здоровье графа де Водрека, а тот жил на шоссе д’Антен. Гуляющей походкой пошел он обратно, погруженный в сладкие мечты о многих приятных, чудесных вещах, о будущем богатстве, и в то же время у него не выходили из головы эта сволочь Ларош и эта старая мерзавка Вальтер. Что касается Клотильды, то ее гнев не внушал ему ни малейшего беспокойства: он знал, что она отходчива.

Войдя в дом, где жил граф де Водрек, он обратился к швейцару:

– Как здоровье господина де Водрека? Я слышал, что он хворает.

– Граф очень плох, сударь, – ответил швейцар. – Говорят, что он и до завтра не доживет, – подагра перешла на сердце.

Дю Руа остолбенел, он не знал, как быть. Водрек умирает! В голове у него кружился рой неясных, волнующих мыслей, в которых он не посмел бы признаться даже самому себе.

– Благодарю вас… я еще зайду… – пробормотал он, сам не понимая, что говорит.

Затем вскочил в экипаж и поехал домой.

Мадлена была уже дома. Он вбежал, запыхавшись, к ней в комнату и выпалил:

– Ты ничего не знаешь? Водрек умирает.

Мадлена сидя читала письмо. При этих словах она вскинула на мужа глаза и три раза подряд переспросила:

– А? Что ты сказал?.. Что ты сказал?.. Что ты сказал?..

– Я говорю, что Водрек умирает, подагра перешла на сердце. Что ты думаешь делать? – прибавил он.

Мадлена побледнела, щеки у нее судорожно подергивались; она встала и, закрыв лицо руками, горько заплакала. Убитая горем, некоторое время она стояла неподвижно, и только плечи вздрагивали у нее от беззвучных рыданий.

Но вдруг она пересилила себя и вытерла слезы.

– Я поеду… я поеду к нему… Ты не беспокойся… я не знаю, когда вернусь… не жди меня…

– Хорошо. Поезжай, – сказал он.

Они пожали друг другу руки, и она, забыв второпях перчатки, вышла из комнаты.

Жорж пообедал один и принялся за статью. Писал он ее, строго придерживаясь указаний министра и предоставляя читателям самим догадаться о том, что экспедиция в Марокко не состоится. Затем отнес статью в редакцию, поговорил несколько минут с патроном и, сам не понимая, отчего ему так весело, с папиросой в зубах зашагал домой.

Жены еще не было. Он лег и заснул.

Вернулась Мадлена около полуночи. Жорж сейчас же проснулся и сел на постели.

– Ну что? – спросил он.

Никогда еще не видел он ее такой бледной и такой расстроенной.

– Умер, – прошептала она.

– А! Что же… он ничего тебе не сказал?

– Ничего. Когда я приехала, он был уже без сознания.

Жорж задумался. На языке у него вертелись вопросы, но он не решался задать их.

– Ложись спать, – сказал он.

Она быстро разделась и юркнула к нему под одеяло.

– Кто-нибудь из родственников присутствовал при его кончине? – продолжал он допытываться.

– Только один племянник.

– А! И часто бывал у него этот племянник?

– Никогда не бывал. Они не встречались лет десять.

– А еще кто-нибудь из родственников у него есть?

– Нет… Не думаю.

– Значит… все достанется племяннику?

– Не знаю.

– Водрек был очень богат?

– Да, очень богат.

– Ты не знаешь примерно, сколько у него может быть?

– Точно не знаю. Один или два миллиона, что-то в этом роде.

Больше он ни о чем ее не расспрашивал. Мадлена потушила свечу. Они молча лежали рядом, в полной темноте, задумчивые и возбужденные.

Сон у Дю Руа уже прошел. Семьдесят тысяч франков, о которых толковала г-жа Вальтер, потеряли для него теперь всякое значение. Вдруг ему показалось, что Мадлена плачет. Чтобы убедиться в этом, он окликнул ее:

– Ты спишь?

– Нет.

Голос у нее дрожал от слез.

– Я забыл тебе сказать, что твой министр провел нас за нос.

– Как так?

Он обстоятельно, со всеми подробностями начал рассказывать ей о замыслах Вальтера и Лароша.

– Откуда ты это знаешь? – когда он кончил, спросила Мадлена.

– Об этом позволь мне умолчать, – ответил Жорж. – У тебя свои источники информации, и я тебя о них не расспрашиваю. У меня – свои, и я бы хотел держать их в тайне. Но за достоверность этих сведений я ручаюсь головой.

– Да, это возможно… – прошептала она. – Я подозревала, что они что-то затевают помимо нас.

Жоржу не спалось; он придвинулся к жене и тихонько поцеловал ее в ухо. Она резко оттолкнула его:

– Прошу тебя, оставь меня в покое! Мне не до баловства.

Он покорно повернулся к стене, закрыл глаза и наконец заснул.

Церковь была обтянута черным, огромный увенчанный короной щит над дверями возвещал прохожим, что хоронят дворянина.

Похоронный обряд только что кончился, и присутствующие расходились, дефилируя перед гробом и перед племянником графа де Водрека; тот раскланивался и пожимал всем руки.

Жорж и Мадлена вместе пошли домой. Они были озабочены чем-то и хранили молчание.

– Однако это очень странно! – как бы рассуждая сам с собой, заметил Жорж.

– Что именно, друг мой? – отозвалась Мадлена.

– То, что Водрек ничего нам не оставил.

Мадлена внезапно покраснела, – казалось, будто розовая вуаль, поднимаясь от шеи к лицу, закрывала белую ее кожу.

– А почему, собственно, он должен был нам что-нибудь оставить? – сказала она. – У него не было для этого никаких оснований. – И, помолчав, прибавила: – Очень может быть, что завещание хранится у какого-нибудь нотариуса. Мы еще ничего не знаем.

– Да, вероятно, – подумав, согласился Жорж, – в конце концов, он был нашим лучшим другом, твоим и моим. Обедал у нас два раза в неделю, приходил в любой час. Чувствовал себя у нас как дома, совсем как дома. Тебя он любил, как родной отец, семьи у него не было: ни детей, ни братьев, ни сестер – никого, кроме племянника, да и племянник-то не родной. Да, наверно, есть завещание. На что-нибудь крупное я не рассчитываю, но что-то должен же он был подарить нам на память в доказательство того, что он подумал о нас, что он нас любил и понимал, как мы к нему привязаны. Какого-нибудь знака дружбы мы, во всяком случае, вправе от него ждать.

– В самом деле, очень возможно, что он оставил завещание, – с задумчивым и безучастным видом заметила она.

Дома слуга подал Мадлене письмо. Она прочитала его и передала мужу.

Теперь уж покраснел Жорж.

– Это, наверно, то самое. Странно, однако ж, что он приглашает тебя, а не меня, законного главу семьи.

Сперва она ничего не ответила, но, подумав немного, сказала:

– Хочешь, пойдем туда сейчас же?

– Да, очень хочу.

После завтрака они отправились к нотариусу.

Как только они вошли в контору Ламанера, старший клерк вскочил и с чрезвычайной предупредительностью провел их к своему патрону.

Нотариус был маленький человечек, маленький и весь круглый. Голова его напоминала шар, привинченный к другому шару, который держался на двух ножках – до того маленьких и коротких, что в них тоже было нечто шарообразное.

Он поклонился, указал на кресла и, обращаясь к Мадлене, заговорил:

– Сударыня, я пригласил вас для того, чтобы вы ознакомились с касающимся вас завещанием графа де Водрека.

– Так я и знал, – не удержавшись, прошептал Жорж.

– Сейчас я оглашу этот документ, впрочем, весьма краткий.

Нотариус достал из папки завещание и прочитал следующее: