Если Гарп и прочел подобные письма, то они оставили его абсолютно спокойным. Но, скорее всего, он их не читал. Он написал, главным образом, чтобы извиниться за написанное им самим; этот акт был нацелен скорее на расчистку письменного стола, а не на очистку совести. Он твердо решил отвлечь наконец свои мысли от бессмысленных и бесконечных бытовых мелочей, которыми занимал себя, ожидая, когда к нему придет настоящее писательское вдохновение. Он думал, что сумеет помириться с джеймсианками и благополучно о них забыть, хотя Хелен забыть о них не могла. Да и Эллен Джеймс конечно же не могла; и даже Роберта всегда была внутренне напряжена и настроена весьма воинственно, выходя из дома вместе с Гарпом.

Примерно в миле от фермы, где разводили черных коров, Роберта однажды (когда они с Гарпом, как всегда, бежали по дороге к морю) заметила приближающийся «Фольксваген» и вдруг почувствовала, что в машине еще один потенциальный убийца. Она совершила великолепный бросок в сторону Гарпа, полностью его блокировала и, закрыв собой, швырнула через четырехметровую обочину прямо в грязный кювет. В результате Гарп растянул лодыжку и сидел на дне канавы, подвывая от боли и страшно злясь на Роберту. А Роберта, бросив здоровенный булыжник, которым угрожала «Фольксвагену» — автомобиль был битком набит перепуганными тинэйджерами, возвращавшимися с пикника на пляже, — уговорила ребят потесниться, освободить местечко для Гарпа и доставить его прямиком в изолятор имени Дженни Филдз.

— Да ведь это от тебя угроза исходит! — сердился Гарп на Роберту, зато Хелен была несказанно ей благодарна и очень рада, что Роберта рядом, что работает ее прежний инстинкт «крепкого орешка», способный выручить в случае всяких непредвиденных неприятностей.

Растяжение не позволяло Гарпу заниматься бегом целых две недели, и он сильно продвинулся в своих писательских трудах. Он работал над книгой, которую называл то «Книгой отца», то «Книгой отцов», — над первым из трех проектов, какие он небрежно набросал Джону Вулфу ночью перед отъездом в Европу, тогда он назвал этот проект «Иллюзии моего отца», и, поскольку отца Гарп изобретал, он чувствовал, что теснее соприкасается с миром чистого воображения, некогда породившим «Пансион „Грильпарцер“. Чувствовал, что долгое время шел по ложному пути, ибо оказался в плену, как он теперь говорил, „несчастных случаев и простых случайностей будничной жизни“, а также „вполне понятной душевной травмы, явившейся их результатом“. Сейчас он опять чувствовал себя на коне, был полон уверенности, что безусловно способен создать нечто стоящее.

«Мой отец хотел, чтобы у всех нас жизнь сложилась лучше, — начал Гарп, — но лучше ли, чем у него или у кого-то другого? Вот этого-то он как раз и не знал. Не думаю, чтобы он вообще понимал, что такое жизнь; ему хотелось только, чтобы она была лучше».

Как и в «Пансионе „Грильпарцер“, Гарп выдумал себе целую семью; у него появились братья, сестры, тетки, эксцентричный и злой дядя — и он снова почувствовал себя романистом. Сюжет, к его превеликой радости, довольно быстро обрастал плотью.

По вечерам Гарп читал вслух Эллен Джеймс и Хелен; иногда и Дункан тоже оставался послушать, а иногда и Роберта оставалась на ужин и непременно тоже присоединялась к слушателям. Гарп вдруг стал очень щедр во всем, что касалось фонда. Он даже раздражал других членов правления: хотел буквально каждой претендентке что-нибудь дать.

— По-моему, она пишет искренне, — говорил он. — Послушайте! У нее же такая тяжелая жизнь! Разве у нас денег не хватает?

— Не будет хватать, если мы начнем тратить их подобным образом, — охлаждала его пыл Марсиа Фокс.

— Если мы не будем проводить среди претенденток жесткий отбор, а пойдем у них на поводу, как предлагаете вы, — говорила Хильма Блох, — нам конец!

— Конец? — удивлялся Гарп. — Как это нам конец? В последнее время всем (за исключением Роберты) казалось, что Гарп занимается самым либеральным попустительством: он был просто не в состоянии никого оценить по заслугам! Полный воображаемых — хотя вполне целостных и очень печальных — историй своих выдуманных родственников, он был преисполнен сочувствия буквально ко всем, проявляя чрезвычайную чувствительность.

Годовщина убийства Дженни и внезапных смертей Эрни Холма и Стюарта Перси прошла для Гарпа незаметно — в окружении вымышленных персонажей и на волне творческой энергии. Затем, с началом учебного года, начался и борцовский сезон. Хелен никогда не видела Гарпа таким занятым, таким предельно собранным и неутомимым. Он снова стал тем решительным молодым Гарпом, в которого она влюбилась, и она чувствовала такую тягу к нему, что часто плакала, когда бывала одна, сама не зная почему. Хелен слишком часто оставалась одна, особенно теперь, когда Гарп снова был очень занят, и пришла к выводу, что чересчур долго вела пассивную жизнь затворницы. Так что она согласилась на предложение Стиринг-скул и вновь поступила на работу, чтобы учить других и использовать свои недюжинные способности для выработки собственных идей и теорий.

Еще она учила Эллен Джеймс водить машину; и Эллен два раза в неделю сама ездила на машине в университет штата, где занималась на курсах писательского мастерства. «Наша семья, пожалуй, маловата для двух писателей, Эллен», — поддразнивал ее Гарп. Как все они радовались его хорошему настроению! Да и Хелен, снова поступив на работу, тревожилась гораздо меньше.

Хотя в мире Гарпа любой вечер мог быть шумно-веселым, а уже следующее утро — смертоносным.

Впоследствии все они (включая Роберту) частенько вспоминали, как было здорово, когда Гарп получил наконец первый экземпляр книги «Пансион „Грильпарцер“ с иллюстрациями Дункана — как раз перед Рождеством! Еще до того, как увидел Подводную Жабу.

Он любил эпилоги, что и продемонстрировал нам в «Пансионе „Грильпарцер“.

«Эпилог, — писал Гарп, — значит даже больше, чем основной текст. В эпилоге, как бы подводящем итоги всего, что было, нас на самом деле предупреждают о будущем».

В тот февральский день Хелен слышала, как он шутит за завтраком с Эллен Джеймс и Дунканом; и голос его безусловно звучал так, словно он был совершенно уверен в своем будущем и вполне им доволен. Хелен выкупала маленькую Дженни Гарп, посыпала детской присыпкой нежные складочки, смазала детским маслом кожицу на голове, состригла крошечные ноготки и облачила дочку в желтенький комбинезон с молнией, который когда-то носил Уолт. Из кухни доносился аромат сваренного Гарпом кофе, и Хелен слышала, как Гарп торопит Дункана в школу.

— Только не эту шапку, Дункан, ради бога, — говорил Гарп. — Эта и птичку не согреет, а на улице минус двенадцать.

— Да там плюс двенадцать, папа! — возразил Дункан.

— Это с академической точки зрения — из-за споров Цельсия и Фаренгейта! — сказал Гарп. — Там просто очень холодно — вот и все.

Эллен Джеймс, видимо, в это время вошла в кухню из гаража и написала Гарпу какую-то записку, потому что Хелен услышала, как Гарп обещает помочь ей через минутку. Все ясно: Эллен опять не сумела завести машину.

Затем в огромном доме на время установилась тишина, и до Хелен доносилось только поскрипывание сапог по снегу и медленное завывание холодного движка.

— Удачного дня! — крикнул Гарп Дункану, который, должно быть, шел по длинной подъездной дорожке к школе.

— Спасибо! — крикнул Дункан в ответ. — И тебе тоже!

Машина наконец завелась; Эллен Джеймс аккуратно вывела ее на дорожку: ей было нужно в университет.

— Езжай осторожнее! — крикнул ей вдогонку Гарп.

Хелен в одиночестве выпила кофе. Иногда невнятное бормотание маленькой Дженни, которая не умела еще как следует произносить многие слова, но с удовольствием разговаривала сама с собой, напоминало Хелен о джеймсианках или об Эллен — особенно когда та бывала чем-то расстроена, — но этим утром малышка на удивление тихо играла со своими пластмассовыми игрушками, и до Хелен доносилось только постукивание пишущей машинки Гарпа.