— Спасибо! — неожиданно сказал он. — Драстуй, товарищ! — Подумав, добавил: — Пожалуйста…

Он замолчал и улыбнулся еще шире. Пока это было все, чему он научился в России.

Выяснилось, что некоторое время Нэйл служил в Заполярье, а теперь едет в Москву, в военную миссию, за новым назначением.

Худое лицо его было гладко выбрито. С клочьями пены и седой бороды он смахнул, казалось, лет двадцать. Подбородок выдвинулся резче. Рот, оказывается, был узким, решительным. Зато заметнее стали морщины.

— Но вы собрались в гости, — сказал Нэйл, переминаясь у порога с ноги на ногу. — Сегодня все встречают Новый год.

— Вы встретите его с нами! Мы приглашаем вас в Дом офицера… Но вы не представляете себе, как я рад вам!

— Не больше, чем я, — вежливо сказал гость. — Что ж, до часа ночи я в вашем распоряжении. В час тридцать отходит мой поезд.

— А сейчас двадцать два! Когда же мы успеем поговорить? Ведь вы не досказали еще об этой реке, притоке Амазонки.

Шубин умоляюще посмотрел на Нэйла, потом на Викторию. Она не могла видеть его умоляющим.

— Мы останемся дома, только и всего! — объявила она, под улыбкой скрывая огорчение. — Я сымпровизирую ужни. Мистер Нэйл извинит нас за скромность угощения.

Шубин радостно объявил, что у него есть НЗ

[11]

— Думал, чокнусь сам с собой в поезде, если не застану вас в Ленинграде. Адрес дали мне североморские катерники, но, как говорится, без гарантии. Бренди, правда, слабоват.

Он признался, что всем напиткам па свете предпочитает русскую водку.

— Так же крепка, как ваши морозы и ваша дружба, — значительно сказал он.

Подавив вздох, Виктория сменила парадные туфли на растоптанные домашние, подвязала фартук и принялась хозяйничать.

А мужчины, улыбаясь, уселись друг против друга. Происходил тот традиционный обряд, который обычно предшествует беседе двух друзей, встретившихся после долгой разлуки: обоюдное похлопывание по плечу, подталкивание в бок, радостные возгласы и бессмысленный смех.

— Я не могу понять ваше лицо, — сказал Шубин, когда наконец уселись за стол. — Сколько вам лет?

— Сорок шесть.

— Когда вы улыбаетесь, вам можно дать меньше. Но в концлагере я думал, что вы ровесник Олафсону.

— Это не только концлагерь. Это еще и Шеффилд.

Нэйл задумчиво разгладил ладонью скатерть.

— Вас интересует Аракара, один из притоков Амазонки. Но ведь я шел к ней издалека, из Шеффилда. Отправная точка в моей биографии — Шеффилд. Если вы ничего не узнаете о нем, то не поймете, почему я, оружейник и потомок оружейников, стал моряком, бродягой, а в тысяча девятьсот сорок втором году, в разгар войны, очутился в нейтральной Бразилии. Итак, Шеффилд. Он расположен в графстве Йоркшир, которое славится не только своими свиньями, но и своей сталью. В прошлом веке там обосновались Армстронги и Виккерсы. За ними пришли и мы, Нэйлы. Наши семьи, как говорится, не ладили между собой… — Он мрачно усмехнулся. — Ведь “Нэйл” по-английски значит “гвоздь”. А как гвозди могут относиться к молотку или руке, которая держит этот молоток?..

Все мужчины в нашей семье умирали, не достигнув сорока лет. Я один, как видите, перевалил этот рубеж. Обманул своих хозяев, вовремя сбежал от них.

Вы скажете, что мои отец и дед, квалифицированные рабочие, получали большое жалованье и премии за срочность? Да! Когда отец, надев в воскресенье котелок и праздничный сюртук, под руку с матерью шел в церковь, нищие говорили ему: “Сэр!” Родители имели коттедж и небольшой счет в банке. Но это была крупицы по сравнению с тем, что выручали на производстве оружия Армстронги и Виккерсы. Они были главными убийцами. Конечно, и мы, Нэйлы, помогали им убивать.

Мой отец умер на работе, возле своего станка.

Заказ был срочный: броневые плиты для танков. Тогда, в тысяча девятьсот шестнадцатом году, это было новинкой. Новое секретное оружие того времени! И оно сыграло свою роль под конец войны.

Отец свалился ничком на станок. Я не успел подхватить его. “Переработался”, — сказали врачи. Эпитафия из одного-единственного слова!

Что ж, Виккерс не торопясь раскрыл свою большую бухгалтерскую книгу, списал отца, потом приплюсовал к основном сумме цену выработанных в этот день броневых плит.

Но я не хотел, чтобы меня списывали или приплюсовывали! — Нэйл стукнул по столу ножом. — Извините!.. Один из гвоздей взбунтовался! Это был я. Бунт гвоздей — невидаль на заводах Виккерса. Но мне было плевать на все.

“Надо вдосталь надышаться перед смертью”, — решил я. И ушел в море. Сначала я плавал кочегаром, потом кончал училище и стал судовым механиком. Это было не просто в те годы.

Вам, молодым, трудно вообразить гавани послевоенного времени. Кризис! Кризис! Толпы безработных докеров на пирсах. Много женщин с черными повязками на рукавах. Корабли, поставленные на мертвые якоря. И — кладбища кораблей! На одной банке в Северном море, в районе, где происходила знаменитая Ютландская битва, я насчитал три с лишним десятка торчащих мачт. Будто лес, затопленный в паводок…

Историки до сих пор спорят о том, кто же победил в Ютландской битве: немцы или англичане? Я считаю: победил “Летучий голландец”!

— Разве он уже был тогда? — удивился Шубин.

— Ну не он, предшественники его! Неужели вы не поняли, что по морям скользит целая вереница “Летучих голландцев”? Да, бесшумно и быстро, как волчья стая!..

Одно время я думал так же, как вы. Я с облегчением вздохнул, узнав о смерти компаньона Виккерсов, сэра Бэзила Захарова. Но через несколько лет стало известно, что Гитлер наградил орденом Генри Форда. “Эге-ге!” — сказал я себе, и в голове у меня прояснилось.

“Не буду воевать! — беспрерывно твердил я. — Ни за что не буду! Не хочу работать на виккерсов и захаровых!”

Но случилось так, что я не сдержал зарок.

В тысяча девятьсот сорок втором году я служил на одном бразильском речном пароходе, который ходил по Амазонке, развозя груз и пассажиров по пристаням.

В шутку мы называли его “землечерпалкой”. Он был очень старый, колесный. Чудо техники девятнадцатого века! Весь скрипел на ходу, будто жаловался на своих нерадивых хозяев. Эти скупердяи, видите ли, жалели денег на ремонт! Однако силенка в его машинах еще была! И напоследок он доказал это…

Мы отправились в рейс при зловещих предзнаменованиях.

В Южной Америке, надо вам знать, полно фольксдойче, то есть переселенцев немецкого происхождения. Большинство из них были организованы в союзы и не теряли связи с фатерландом. Считалось, что они потенциальная опора Гитлера.

Случаи торпедирования бразильских кораблей участились. Немецкие подводные лодки запросто заходили в устье Амазонки.

Бразилия пока соблюдала нейтралитет, но ведь немцы не очень-то считались с нейтралитетом.

Упорно поговаривали о готовящемся фашистском перевороте. В Рио рассказывали, что подводные лодки “неизвестной национальности” буквально роятся у бразильских берегов.

А фольксдойче каждую ночь передают в море световые сигналы, чтобы облегчить высадку десанта.

В одном женском монастыре, где аббатисой была немка, обнаружили рацию. Монашки укрывали ее в притворе церкви и отстукивали свои шифровки под торжественные звуки “Te-Deum”

[12]

Впрочем, нас немного успокаивало то, что “Камоэнс” совершает рейсы лишь в среднем плесе Амазонки, и то главным образом по ее притокам, которые соединяются друг с другом. “В такую даль, — думал я, — не забраться немецким подводным лодкам! И к чему им туда забираться?”

— А глубины? — спросил Шубин, напряженно слушавший своего гостя.

— Глубины позволяли это, особенно сразу после сезона дождей. Тогда вода поднимается на сорок — пятьдесят футов выше своего уровня. Потом, на протяжении нескольких месяцев, она медленно спадает.