— Он торопится, — сказал Жорж.

— А люди там ласковые, приветливые, — в том месте, куда мы едем? — Это спросил толстый.

— О людях не могу судить, потому что мало кого знаю.

— И фруктов поедим, да? — Это уж определенно.

— Ну, я вижу, ты хороший парень, — сказал маленький. Он опять повернулся к приятелям. — Вот, Жорж, судьба послала нам нилота, о каком можно лишь только мечтать — умницу и с хорошим характером. У тебя ведь хороший характер, правильно я определяю?

— Да как когда.

— Постарайся, чтобы у тебя оказался хороший характер. Сделай все возможное, чтобы не разочаровать меня.

Грант с улыбкой спросил:

— Вы устроились, друзья? Можно начинать рейс? Все у вас в порядке?

Перебивая друг друга, пассажиры закричали: “Да, да!”, закивали головой.

Грант надел наушники. Теперь не до шуток, долой болтовню, начинается работа. Он негромко проговорил в ларингофон:

— Триста сорок восьмой просит разрешения на взлет.

Диспетчер тут же отозвался, голос его мягко прошелестел в наушниках:

— Триста сорок восьмому взлет разрешаю.

Привычное движение руки — и машина пошла.

“Як-12 А” с бортовым номером “348”, налетали мы с тобой сотни тысяч километров. Возили мы с тобой грузы, возили почту. Видела и хорошую погоду, и в бурю попадали. Пять лет мы с тобой дружили. Теперь — прощальный тост.

Плывут под крылом самолета сады и виноградники Араратской долины. А вот и сам Арарат — два снежных купола. Близко, совсем близко, но это уже Турция. Посмотришь вниз — кружатся, поворачиваются деревенские улицы, будто провожают самолет. Блестит, искрится, играет река. Посмотришь вдаль — сияют под солнцем голубые цепи гор.

— Борт триста сорок восьмого. Высота — сто. Прошу разрешения встать на курс следования.

В наушниках знакомый голос диспетчера:

— Добро! Разворачивайтесь налево!

На часах — 8.05. Грант потянул на себя рычажок триммера и нажал ногой на педаль. Разворот на установленный курс он произведет, как всегда, плавно, спокойно…

Он почувствовал — рядом происходит что-то странное.

Непонятно-напряженным движением сидящий рядом с ним щуплый Гарник сорвал очки-светофильтры. Что-то сдавленно выкрикнул. Худо ему — заболел, что ли?

Чьи-то могучие руки схватили Гранта сзади за плечи. Эго его, должно быть, гнет назад и ломает рослый Жорж. Довольно же дурака валять! Холодная рука третьего пассажира хватает его за горло.

— Ребята, что вы делаете?! — кричит Грант. — Здесь не место для шуток, ну вас, в самом деле?

Он еще ничего не понимает. Пьяные они, что ли? Ведь самолет рухнет…

И вдруг до него доходит возбужденный голос Жоржа:

— Разворота не будет. Давай прямо.

— Куда же прямо? — отбивается Грант. — Там граница!

— Давай прямо. Объяснять еще тебе!

Только теперь он понял, чего требуют эти люди…

Да кто же они такие? Ведь только что улыбались, разговаривали…

Это бандиты! И он — одни против троих в кабине самолета. Откуда может прийти помощь? Даже радиосвязи нет…

На секунду ему удается вырваться из цепких рук.

— Сядьте по местам! — кричит он и резко разворачивает самолет в сторону аэродрома.

Его опять хватают за руки, за плечи.

— Ты чего? Не дури! — слышит он торопливый голос над ухом. — У тебя выбора нет. Сдохнуть хочешь? Ты же молодой…

Это правда. Он молодой. Он не хочет умирать.

— Ты за нас держись… В героях будешь ходить… Бери штурвал, дурак! Из-за чего тебе жизнь терять?

Грант яростно рвется из рук бандитов.

— Вы люди или вы кто?! — стонет он.

Холодная рука зажимает ему рот. Потом он видит нож, чувствует острую боль в правом боку. Еще один удар ножом в плечо. На шею ему накидывают обрезанный шнур радиотелефона и стягивают с сиденья назад, на колени пассажиров.

И он видит, как щуплый Гарник берет в свои руки штурвал самолета.

В воздухе счет времени идет на секунды. Но в эти краткие мгновения может втиснуться воспоминание обо всей прожитой жизни… О чем думали они, что вспоминали, сидя в кабине самолета и готовясь к своему страшному преступлению.

Сколько времени он ждал этой минуты? Год? Пять лет? Нет, всю жизнь!

Еще в школе, когда мальчишки обижали его, он думал: “Ладно, вы меня еще узнаете!” Отец требовал: “Ты должен хорошо учиться”. И позднее: “Ты должен работать, у нас в стране все работают. На что ты рассчитываешь? Что из тебя получится?” Отец избивал его, а он думал: “Я вам всем покажу, что из меня получится. Придет время, вы ахнете”.

Отца он презирал. Отец, по его мнению, ничего в жизни не добился. Простой шофер. Приходил с работы домой и хвалился: “Надо уметь жить!” А в чем было его умение? Показывал домашним жалкие рубли-копейки, которые раздобыл, сделав “папах” — какую-нибудь незаконную ездку “налево”…

Гарник даже дома чувствовал себя волчонком. Никто не любил его, и он никого не любил. Товарищей не было, если не считать Жоржа Юзбашева. Вот этого самого Жоржа, который сейчас сидит сзади, глядит во все глаза и ждет, когда Гарник снимет очки и надо будет наброситься на пилота…

Странная эти была дружба. Жоржа считали самым здоровым и самым голодным парнем в классе. Мать его занималась своими делами и не обращала на сына внимания. Вот он так и рос, предоставленный самому себе. Железные кулаки и могучий аппетит. А Гарник был слабосильный, тщедушный. И он сообразил: если не имеешь железных кулаков, нужно, чтобы чужие могучие кулаки всегда были за тебя, а не против тебя.

В четвертом классе Гарник предложил Жоржу соглашение. Силач должен доставать с вешалки пальто Гарника (вешалка была очень высокая), носить из школы до дома его тяжелый ранец и еще — по указанию Гарника избивать мальчишек. За все это Жорж будет каждый день получать бутерброд и раз в месяц — тридцать копеек. Предложение было принято.

Отец Гарника, узнав об этом, обозвал сына захребетником и подлецом и дал ему на всякий случай пощечину.

— Ишак, разбойник, сам должен уметь защищать себя, если хочешь быть мужчиной!

Но в тот же вечер в присутствии сына он с удовольствием рассказывал об этой сделке гостям:

— Все-таки у моего подлеца есть голова на плечах! Кто додумается за тридцать копеек в месяц обеспечить себе столько жизненных удобств!

Гости тоже порицали маленького пройдоху, стыдили его, а родителям говорили:

— Ну, он у вас далеко пойдет!

И эту похвалу — редкую в устах отца и других взрослых людей — Гарник запомнил лучше, чем ругань. К тому, что его ругают и дома и в школе, он уже давно привык.

Жорж верно служил ему три дня. Бил ребят, ел бутерброды. А на четвертый день он подошел к своему нанимателю и с ухмылкой двумя звонкими оплеухами сбил его с ног. Гарпии вскочил, пораженный несправедливостью.

— За что?! Чей хлеб ты ешь, сукин сын?!

Оказывается, одноклассники предложили Жоржу более высокую зарплату, чем обещал Гарник, — сорок копеек…

Вот теперь-то они должны были рассориться надолго, если не навсегда. Этого ждал весь класс. По вышло не так. Жоржу обижаться было не на что — он только повысил себе цену. А Гарник стал более уважительно поглядывать на приятеля, когда понял, что тот только с виду кажется добродушным и простым, а на самом деле у него тоже есть голова на плечах.

Но это все детские дела, они давно прошли. Жорж вскоре ушел из школы и вообще уехал из Еревана. Мать пристроила его на жительство в дальнее селение не то к каким-то родственникам, не то просто к сердобольным знакомым.

В девятом классе той же школы они встретились вновь.

У Жоржа к этому времени был уже за плечами очень горький жизненный опыт. В одном из маленьких городов Армении он спутался с преступной шайкой, участвовал в групповой краже и попал под суд. Ему дали три года, но вскоре освободили, приняв во внимание, что он несовершеннолетний. Он написал покаянное заявление: “Никто, ничто и никогда не толкнет меня более на дурной путь”. Гарник думал, что в школу придет придавленный жизнью, пристыженный человек. А Жорж пришел улыбающийся, веселый, еще более наглый.