Из «отца водородной бомбы» он стал «диверсантом», «предателем», «провокатором», «отщепенцем», «антисоветчиком». В чем только его не обвиняли, какую только брань не вешали на него. Вся пропагандистская машина огромной страны с 1973 года обрабатывала общественное мнение, всех граждан страны, все было пущено в ход — радио, телевидение, газеты и журналы, книги, лекторы, фотоматериалы, — чтобы заклеймить Сахарова, сделать его чуть ли не «врагом номер один». На Рейгана, на профессионалов-антисоветчиков не затрачивали столько усилий, как на этого кабинетного ученого, человека с тихим голосом, не имеющего в своем распоряжении ничего, кроме мысли. В течение четырнадцати лет, вплоть до того декабрьского дня 1986 года, когда М. С. Горбачев позвонил Сахарову в Горький и сказал, что принято решение о том, что можно вернуться в Москву, никому, нигде в пределах страны не разрешалось ничего сказать в защиту Сахарова.
Пропаганда, конечно, делала свое дело. Пропаганда и привычный страх. Это было летом, в августе 1973 года, в Дубултах. На пляж кто-то пришел с номером газеты и вслух зачитал письмо группы академиков против Сахарова. Не помню уже, что они там требовали, то ли исключить его из Академии наук, то ли судить. Помню другое, как один из слушавших, известный физик, тоже академик, вдруг всполошился: «Почему ж они меня не включили в число подписавших, они же знают, что я здесь!» Он всерьез был обеспокоен тем, что его «забыли», нет ли за этим чего-то угрожающего ему. Причем это был настоящий ученый, который отлично знал цену А. Д. Сахарову, гордости нашей Академии.
Вот какие царили нравы. И надо отдать должное А. П. Александрову и П. Л. Капице, не знаю кому еще в Академии, — воспрепятствовали, не допустили такого позора, не допустили исключения.
О чем же писал Сахаров, что вызвало ярость наших идеологов, и особенно властей? Читая его статьи сегодня, при самом внимательном рассмотрении невозможно найти ни антисоветской пропаганды, ни клеветы, ни диверсии, ни призывов к агрессии против нас, ничего из того, в чем его обвиняли. Вот они, работы тех лет, давайте сравним их с выступлениями наших руководителей — Брежнева, Суслова, Гришина, Громыко, идейных и прочих начальников, которые высылали Сахарова, напускали на него наших теоретиков и публицистов. У кого вернее анализ? Кто больше заботился о мире, о стране, о людях?
В Памятной записке 1971 года Сахаров поднимает вопрос о гласности, о законе, обеспечивающем беспрепятственное право на выезд за границу и возвращение. Он разбирает проблему прав человека. Он бесстрашно вскрывает психологию высшего слоя партийно-государственного аппарата, который цепко держится за свои явные и тайные привилегии. Он выдвигает конкретные меры для духовного оздоровления страны. Почти все предложения Сахарова вошли, спустя пятнадцать с лишним лет, в программу перестройки — стали или становятся реальностью.
«Бесплатный характер здравоохранения и образования — не более чем экономические иллюзии в обществе, где вся прибавочная стоимость экспроприируется и распределяется государством».
Так раскрывает Сахаров механизм бесплатности, которым до сих пор манипулирует наша пропаганда. Его даже ранние работы семидесятых годов имеют не просто исторический интерес, вызывают не только удивление — «ах, какой провидческий ум, какая дальновидность!», — нет, это актуальный анализ противоречий нынешнего развития и проблем нового мышления.
Почему так ополчились на Сахарова? Если бы он выступал с разоблачением прошлого, преступлений сталинизма, политики репрессий, все это не могло вызвать такой ярости, как его, казалось бы, простые, демократические предложения, Они обнажали перед всеми мертвящее доктринерство брежневского правления, его фальшь и демагогию, бесправие человека, беззаконие всей жизни народной. Сахаров с неумолимой логикой научного метода раскрывал бесплодные наши подходы к проблемам разоружения. Он показывал лживость наших разговоров о правах человека. Короче говоря, он вмешивался! Он позволял себе указывать правителям, что надо делать, и показывал, как плохо и глупо (!) они управляют и экономикой, и внешней политикой, и внутренней. И это оказывалось и убедительно, и доказательно, и куда прогрессивней и конструктивней, чем речи и планы профессиональных наших вождей. В прямую полемику вступать с ним избегали, пытались пренебрежительно высмеять — куда, мол, суется этот физик, что он понимает, он невежда, профан в политике и т. п. Но Сахаров не умолкал. Это, конечно, было нестерпимо. Тем более что мировая общественность жадно прислушивалась к одинокому спокойному голосу этого человека.
«Что касается Советского Союза, то реформы, которые собирается осуществить цезарь Сахаров, добравшись до власти, означают по существу установление капиталистических порядков: „Частичная денационализация всех видов деятельности, может быть исключая тяжелую промышленность, главные виды транспорта и связи… Частичная деколлективизация… Ограничение монополии внешней торговли…”» Так написано в книге Н. Яковлева «ЦРУ против СССР».
Поскольку политическое разоблачение Сахарова как-то не получалось и, чем дальше, тем менее убеждало, то пустились на самые примитивные, низменные способы: «много денег получает, жена сионистка, и вообще он связан с сионистами, может он их агент». Дальше еще гаже, уже шли намеки подлейшие и на Сахарова, и на его жену. Не случайно Андрей Дмитриевич, человек в частной жизни кроткий, терпеливый, гуманнейший, где-то встретив Н. Н. Яковлева, автора одной из мерзейших книг (а потом — статей), подошел к нему и сказал примерно так: «Извините, я вам должен дать пощечину» — и дал. Как мне показалось, когда Андрей Дмитриевич рассказывал об этом, — не за себя дал, а защищая честь своей жены, фронтовика, человека мужественного и сердечного.
Семь лет они вдвоем провели в ссылке в Горьком, лишенные права с кем-либо общаться. Не было телефона. Запрещено было куда-либо выезжать. У дверей квартиры круглосуточно дежурили милиционеры. Если Сахаровы выходили гулять, за ними ехали на машине. Горьковский поэт Федор Сухов рассказал мне, как одна приезжая знакомая студентка попросила его показать дом, где живут Сахаровы. Он провел ее к этому дому, они вошли во двор и присели на скамеечке. Вскоре перед ними очутились «мальчики», спросили, чего это они сидят, потребовали предъявить документы, затем попросили удалиться. Когда девушка вернулась в свой город, ее исключили из института.
У Сахарова трижды украли и трижды изъяли на обысках его рукописи.
Сахаров не имел возможности собирать пресс-конференции, встречаться с журналистами, вести из Горького доносились случайные, и то больше через зарубежное радио. Но, странное дело, личность Сахарова, физически выключенная, лишенная голоса, все это время ощущалась в гражданской жизни. Незримое его присутствие активизировало инакомыслие, или свободомыслие, как угодно называйте.
Однако я не собираюсь излагать здесь ни биографию Сахарова, ни систему его взглядов, ни их развитие. Мне хотелось бы коснуться лишь одной стороны его деятельности — чисто нравственной. И все, о чем я писал до сих пор, имело для меня целью только эту, может быть не главную для самого А. Д. Сахарова, но решающую для меня роль — нравственного человека.
Выяснилось, в последнее время явственно, что и личная и государственная мораль, которые накапливались в течение двух последних веков, начали падать. Международный терроризм поощряется отдельными правительствами, наркомания поразила государства не только капиталистические, циничной торговлей оружием занимаются правительства, которые ратуют за мир и разоружение, — все это освобождает и личную мораль от ответственности. В мире становится все меньше святых и все более ощущается потребность нравственного примера. Нравственный человек в дефиците. Не хватает людей, которых можно чтить, которым хочется подражать, людей высокой чести, порядочности, интеллекта.
