Это и есть оказывание. Но учился этому я все-таки не у дедов, а у старой знахарки и повитухи бабы Любы.

Меня направил к ней Дядька незадолго до своего ухода. Я уже был к тому времени знаком с Поханей, но к нему Дядька велел идти только после бабы Любы.

– Ну, это колдунья, не то что моя Нюра!- сказал он про нее.

Из-за этого я ехал к ней с легким трепетом, невольно вспоминая свой приход к Степанычу и описания мрачных деревенских колдунов из этнографической литературы.

Не было ничего даже близкого к этому. К бабе Любе я вошел легко и радостно. Она буквально растаяла, когда я передал привет от Дядьки и тети Нюры. А когда сказал, что я внук Екатерины Ильиничны, она заплакала и запричитала, что-то вроде:

– Подруженька моя дорогая!., и на кого ты меня покинула!., и как же мне жить-то горемышной!..- но вдруг сама себя перебила,- Вишь, старая стала, никак, помирать собираюсь…- и вытерла слезы.

С этого дня я почти год был у нее желанным гостем, почти что внуком. Впрочем, у меня есть подозрение, что я действительно был им всем дальним внучатым племянником (для меня это звучит как: со-племянником-соплеменником), а они все были между собой в очень древнем родстве.

Баба Люба была родом из деревни Каличье Савинского района Ивановской области. Но еще задолго до войны переехала в деревню Дудорово, после того, как у нее сгорел дом и погиб в пожаре младший из сыновей. Во время войны у нее погибли еще двое сыновей и муж на фронте. Муж был из деревни Волотово. В начале шестидесятых или конце пятидесятых она погорела еще раз, ночью. Сгорела заживо вся остававшаяся семья, все дети. Всю свою жизнь баба Люба бабила – была повитухой. Ее и "бабой" звали не случайно, всех остальных звали тетями, как это здесь принято, несмотря на возраст. Она же сама смеялась, что ее и Любой неслучайно прозвали. Смерть всех детей стала для нее своего рода мистическим знаком, запретом на повивание. По народным понятиям, повитуха должна сама легко и много рожать здоровых детей. Смерть детей – плохой знак для повитухи. Поэтому баба Люба переехала еще раз – на другой край Ивановской области – в деревню Игрищи, и полностью отошла от повивания. Уже в восьмидесятых одна из подруг юности, оставшись на старости лет одинокой, пригласила ее пожить вместе. Баба Люба продала свой дом и уехала к подруге в Ковровский район в одну из деревень недалеко от Всегодич. Подруга померла, а баба Люба осталась жить в ее доме, даже "не переводя его на себя". Туда я к ней и ездил.

Меня прямо завораживали эти названия мест, эта магическая география родного края, которая соплелась с ее судьбой. Надо еще учесть, что Дудорово, как и соседнее Фефелово, где жили моя бабушка и тетя Шура, – деревни скоморошьего происхождения (от дударь – что одновременно дудочник и дурак, и фефел – тоже дурак). Она была единственной из моих старичков, кто сам начал рассказывать о своем прошлом. Я попался на это и попытался побольше расспросить ее о ней самой. Но она довольно жестко и определенно воспротивилась после того, как я попросил разрешения привезти магнитофон:

– Ну, вот еще! Придумал! Мне помирать скоро, а ты будешь меня беспокоить, господи помилуй! Слушай, что скажу, и не береди!., раз Катин внучок…

Я понял впоследствии, что весь ее рассказ о себе имел целью лишь подготовить меня к правильному пониманию повивальной науки, и больше попыток стать этнографом не делал. Просто учился. Сначала бабить. И как это ни дико для меня звучит, я могу считаться повитухой по прямой передаче! Мы сейчас даже запатентовали бабы Любин способ родовспоможения. Странности судьбы! Но повивание – это особый рассказ. Для разговора о Духовном пении гораздо важнее рассказать о том, как баба Люба учила читать заговоры.

Первыми и важнейшими, если подходить к этому как к науке, являются заговоры охранительные, обережные, ограждающие самого знахаря и то, что он делает, от внешних помех. Самый простой и не вызвавший у меня возражений был:

Вокруг нашего двора

Каменна гора,

Железная стена,

Огненна река!

Матушка Богородица!

Укрой и огради своим

Святым покровом!

Баба Люба учила меня и другим оберегающим заговорам, но послушала, как я их произношу, что-то прошептала с недовольным выражением лица и сказала, что мне не стоит учить остальные:

– Не надо эти… вот "Вокруг нашего двора" и читай. А эти не твои, нет, пустое!..

И я действительно даже не смог их толком запомнить. Я спросил бабу Любу, а можно ли мне рассказывать другим этот заговор.

– Рассказывай, а чего?- удивилась она.

– Ну, баб Люб, я знаю, многие знахари не рассказывают заговоры, потому что силу теряют. Заговоры перестают работать?

Она улыбнулась.

– Ну! Силу! Когда я тебе чего такое передам, ты и сам никому не расскажешь. Силу! Не в заговоре сила! Сила в тебе должна быть. Вот ты сколько ни старайся, у тебя те заговоры без силы будут!

– Почему?

– Потому что не твои! Или у тебя для них силы нету. А иной и не учился ничему, а делает чего-нибудь, и у него получается, говорят, сила сама заставила.

Я хотел было попытать ее на эту тему, но она не позволила отвлечься:

– Ничего, не плачь – не горюй! Я тебя научу, как не терять силу. Ты только научись чувствовать свои заговоры, тогда пойдет с божьей помощью.

– А как этому научиться?

– Да ты знаешь. Ты всегда это знал. -Как?

– Да любой знает. Сразу же видно. Только себе не верят. Вот слушай, выбирай, который на сердце ложится,- и она прочитала подряд штук пять коротких заговоров-присушек.- Ну, котора твоя любжа?

Я пожал плечами.

– Ну, котора глянулась-то, котора сейчас перед глазами-то? Ну, прямо сейчас которая помнится?

Я назвал тот заговор, который действительно чем-то зацепил мое внимание.

– Ну, вот, а говоришь не знаешь. Вот.

– И все?!

– А ты чего хотел? Может, я тебя среди ночи на кладбище угулять должна была?- она засмеялась.- Меня в чем ни подозревали, я знаю, чуть ли не ведьмой считали… Ненависть, ненависть! Сами приходят, просят, а потом боятся, ненавидят! Не верят, что просто,- она даже прослезилась, но быстро вытерла слезы.- А нужно-то всего лишь слышать уметь, да говорить.

– Что говорить?

– Что?! Не что! Говорить надо правильно. Уметь сказать надо.

– Ты имеешь в виду само произношение?

– Ну, произношение! Сказывать надо. Вот – сказывать!- обрадовалась она, вспомнив слово.- Заговор читаешь, закличку, рожаницу водишь, сказывай. Следи, чтобы сказывалось. Тогда получится, тогда все как надо получится.

– Что значит сказывать? Баба Люба?.. Ну, я чувствую, что ты вкладываешь в это слово какой-то смысл, да? А я не понимаю.

– Ну да! Ну да!- подхватила она.- Конечно, смысл вкладываю. Вот давай почитаем.

И началась настоящая учеба. Она заставила меня выучить эти два заговора – обережный и любжу – так, чтобы я мог произносить их без запинки и не задумываясь. Как только это у меня стало получаться, она попросила:

– Ну, вот, вот так вот и скажи теперь на оградку-то! Не чти по памяти, а скажи заговорцем!

Я почесал в затылке, хотел еще почесать между лопатками, поежился, но посчитал, что это неуместно, и было уже раскрыл рот для чтения заговора.

– Нет,- остановила она меня,- а ты чего не почесался-то?

– Чего не почесался?- грубовато от неловкости ответил я.

– Ну, ты же хотел спину почесать! Ведь хотел?- прицепилась она.

– Ну, хотел,- признался я.

– Так ты давай чешись, сопли сморкай, перди, если хочется!- она засмеялась и подмигнула.- Лучше ты перед заговором пропердишься, чем вместо заговора пернешь!

Я понял ее, смущение оставило меня, я повернулся к ней спиной и попросил:

– Почеши-ка, баб Люб… да нет, нет, пониже, пониже, полевее…- мы с удовольствием посмеялись.

Однако это вовсе не было шуткой. По сути, в этом заключается один из важнейших принципов тропового, а может, и вообще народного очищения. Впоследствии тот же принцип объяснял мне Поханя, рассказывая, что кулачники выходили на бой "от чирья". Это значит, что пока ты "последний чирей на заднице не почешешь перед боем", ты рукавицы не одеваешь – иначе, ты будешь думать не о поединке, а об этом чирье. Это называлось "срезать хвосты" или "чистить перышки".