Конечно, ни один живой язык не может обходиться без заимствований. Но, принимая это положение, каждый раздел науки должен, как мне кажется, вполне осознанно поставить и решить вопрос о собственном языке. Наверное, совершенно не имеет значения, на каком языке говорят чисто знаковые науки типа математики, лишь бы сами ученые себя понимали. Но для наук мировоззренческих этот вопрос не так однозначен. В общем, любая наука имеет право на свой язык, в том числе и психология. Этнопсихология, как психология межэтническая, наверное, может говорить на некоем усредненном языке, научном эсперанто, одинаково понятном любому из изучаемых этносов. Но психология этнографическая, изучающая мировоззрение, не может не ориентироваться на язык того народа, чье мировоззрение она изучает, особенно в части мировоззренческих понятий. Русская этнопсихология должна говорить на чистом русском языке, соответствующем ее целям.

Впрочем, стремление к "особому" языку есть признак отнюдь не злого умысла, а всего лишь того, что соответствующее сообщество живо и борется за выживание. Любое сообщество в обществе создает свой подъязык в рамках общенародного языка. Его, наверное, можно назвать паразитным языком, потому что такие подъязыки используют в основном общенародный язык с его словарем и грамматикой, внося лишь поверхностные отличия для того лишь, чтобы выделить своих из всего остального народа. Потребность выделиться – один из сильнейших механизмов общественной части человеческого мышления. Безусловно, подобный особый язык был и в Тропе.

Тропе вообще было присуще обособляться и выделять себя в самостоятельный и самодостаточный мирок, одновременно прячась, насколько я это понимаю. Так было во времена скоморошества, так было в офенские времена, так это и сейчас.

Причина этого, очевидно, в наличии собственного образа мира, содержащего в себе все, что необходимо для полноценной жизни. И подтверждением этого является всегда полноценный язык. Язык не только словесный, в первую очередь, полноценный понятийный язык.

Естественно, особый язык просто так не рождается. И офенский язык, и язык шерстобитов, и язык конокрадов, и "галицкий лимент" и тому подобные языки прошлого рождаются ради какой-то практической и долгосрочной цели, достижение которой они обеспечивают. Но цель в данном случае становится определенным принципом мироустроения, потому что обслуживающая ее память, запоминая шаги, тем самым накапливает признаки, по сути, присущие миру как явлению сознания: границы, внутреннюю самодостаточность s экономическом и культурном (бытовом) отношении, то есть устройство. Ведь все эти языки обслуживали некую деятельность, достаточно производительную, чтобы обеспечить выживание, и достаточно сложную, чтобы заполнить всю жизнь. Иначе говоря, этот язык становится работающей частью мировоззрения.

Является ли при этом язык живым, определяется не только и не столько даже чисто языковедческими составными, сколько наличием в нем образа мира и образа человека. Именно они определяют устройство языка и способы поведения его носителей, соответственно, и словарный запас и даже грамматику. И, пожалуй, именно разработанность этих двух образов и определяют самодостаточность культурного явления как самостоятельного мира, в котором можно жить. Мне кажется, разработанность именно этих понятий выделяла язык Тропы из всей остальной массы особых языков.

Стоит, однако, оговориться. Требование к этнографической психологии задуматься о своем языке вовсе не является призывом заменять все иностранные по происхождению слова на русские. Это вряд ли возможно вообще, тем более в рамках науки, которая все равно невозможна без собственного языка. Требование вдумчиво подходить к специальным психологическим терминам – не борьба с заимствованиями, а создание собственного научного языка. Оно не относится ни к бытовому общению, ни к разговору о других научных дисциплинах. Зато внутри этнопсихологического текста любое заимствование на уровне понятий есть знак вопроса.

В завершение разговора о языке мне хочется привести маленькое этнографическое добавление из воспоминаний о том, как я сам познакомился с языком Тропы. То, что блатная феня пошла от офеней, общеизвестно. Даль называет офеней картавыми проходимцами. Картавые значит ломающие язык. При этом сами офени свой язык называли не феней, а маяком. Мне кажется, следы этого сохранились в фене. Язык же бывших скоморохов, влившихся в офенство, стал называться у блатных музыкой, что, видимо, произошло от самоназвания офеней – масыги, масы. Дядька же мне говорил, что нельзя путать понятия масыги и мазыки, от которых и произошла "блатная музыка". Масыги – это всего лишь "свои", "наши". Мас – перевернутый сам. Я-сам – масыга. Мазыки же – это потомки скоморохов, "потому что они с музыкой ходили", как сказал Дядька. Язык же мазыков назывался музыкой только блатными. Сами мазыки называли его Свет или Огонь.

Поэтому, когда в дороге встречались двое мазыков, они приветствовали друг друга словами:

– Ты со светом?

– Со светом по свету.

И обмануть было невозможно, и невозможно было чужому затереться к мазыкам, потому что при этом совершалось скрытое действие, которое мой дед называл "Молением Световидовым", а остальные старики – зажиганием сердца, сродни так называемому "умному деланию" русских исихастов. Видеть его может только тот, кто умеет делать. А умеющий делать – свой.

Слова же: "Ты со светом?" – можно воспринять как блатное: "По фене ботаешь?" (По нашему говоришь?), а можно и как: "Работаешь ли над своим очищением? Бьешься ли, брат, за свою и нашу свободу? Впустил ли в себя вместе с Тропою весь Белый Свет? И несешь ли Свет Миру?"

За этими словами стояли огромные и чрезвычайно важные для Тропы эзотерические теория и практика – основы их маленького мирка.

ПРЕДМЕТ

Я затрудняюсь вот так сходу назвать еще какие-то науки, у которых, как у психологии, было бы так же неопределенно с предметом и он не соответствовал бы названию науки. Сама психология говорит о себе так: "Психология (от греч. Psyche – душа, logos – учение, наука) – наука о закономерностях развития и функционирования психики как особой формы жизнедеятельности" [351. При этом понятие психики непонятно и требует обязательной расшифровки даже для психологов: "Взаимодействие живых существ с окружающим миром реализуется посредством качественно отличных от физиологических, но неотделимых от них психических процессов, актов, состояний" [35]. Что же мы имеем?

Кроме ярко подчеркнутой старой и до сих пор по-настоящему не преодоленной зависимости от физиологии, которая потребовалась в свое время психологам, чтобы выделиться из философии, мы, с точки зрения языка, по сути, не имеем ни одного русского слова. "Психология – это психические процессы, психические акты и психические состояния". Без определения психики слово "состояния" становится иностранным и тоже не

читается.

Для чего мы в жизни придумываем новые слова? Для того, что еще не имеет имени, для нового и неведомого. Иными словами, для меня это определение психологии звучит как: "Незнаючто – это незнаюкакие незнаючто, незнаюкакие незнаючто и незнаюкакие состояния". Я не вижу иного смысла заменять "действия" на "акты", кроме как для того, чтобы подчеркнуть, что в "актах", кроме "действия", есть еще и дополнительная неведомая составляющая, которая все коренным образом меняет, уничтожая "действие" и создавая нечто совсем новое, для чего требуется свое имя.

Что же такое психика? "Психика {от греч. Psychikos – душевный) – системное свойство высокоорганизованной материи, заключающееся в активном отражении субъектом объективного мира, в построении субъектом неотчуждаемой от него картины этого мира и саморегуляции на этой основе своего поведения и деятельности" [35].

Конечно, и это определение требует дополнительных знаний для того, чтобы быть понятым. "Субъект" и "объект" уже давно стали легко переводимыми с определенной степенью приближения к действительному значению этих слов любым "образованным человеком". Я выделяю понятие "образованный человек", чтобы показать, что это всего лишь еще один круг расширения свойства, слово из языка большого сообщества, в которое входит малое сообщество психологов и более широкое сообщество ученых вообще. Они же все входят при этом в еще более широкое сообщество "мало-мальски образованных людей", где тоже все свои должны понимать "наш" язык. Правда, при этом есть ощущение, что слова "субъект" и "объект" имеют свои "предметы", для которых они являются именами. Но это обман, психологическая иллюзия принадлежности нас к сообществу мало-мальски образованных людей. Это ощущение не из языкового круга психологии, а из более широкого круга. Иначе говоря, их использование может быть оправданно в рамках определенной знаковой или символической "системы" рассуждений, в частности, в философии. В психологическом же тексте они являются заимствованиями, поскольку понятие "системности" в психологии, кажется, еще совсем не разработано. Поэтому выражение: "психика – это системное свойство…" – для моего уха пока звучит диковато и ощущается как заимствование и претензия на наукообразность. Только если раньше психология подделывалась под физиологию, теперь она подделывается под незнаючто – очень современное и очень защищенное мундиром повышенной псевдоточности.